Нас поразительно мало занимает тот факт, что на протяжении тысячелетий одной из главных точек приложения человеческой изобретательности и целенаправленных усилий был вопрос о том, как бы напиться. Даже малочисленные человеческие сообщества, которым постоянно грозит голод, готовы выделять существенную часть ценного зерна или плодов на производство алкоголя. Племена, населявшие территорию Мексики до колонизации, преодолевали огромные расстояния, чтобы изготавливать спиртной напиток из плодов кактуса в краткие периоды созревания, – и это была единственная известная им форма организованной сельскохозяйственной деятельности. Переселенцы, изведя весь свой запас алкоголя, в отчаянии сбраживали обувную кожу, траву, местных насекомых – все что угодно. Кочевники Центральной Азии, почти не имевшие возможности раздобыть крахмал или сахар, дошли до изготовления спиртного из забродившего кобыльего молока. Представители современных обществ тратят устрашающе большую долю семейного бюджета на алкоголь и другие токсические вещества. Даже в государствах, где действует сухой закон, огромное число людей расплачиваются мучительной смертью за попытки захмелеть, употребляя чистящие средства или парфюмерию.

Редкие культуры, не производящие алкоголь, в обязательном порядке заменяют его другими одурманивающими веществами, скажем кавой^[2], пропитанным галлюциногеном табаком или марихуаной. Если в биоме, где обитает традиционное общество, имеется хотя бы что-нибудь с психотропными свойствами, можно не сомневаться – местные жители используют этот источник кайфа тысячелетиями. Как правило, такое зелье имеет ужасный вкус и чудовищные побочные эффекты. Например, аяуаска, галлюциногенный отвар из растущей в Амазонии лианы, невыносимо горька на вкус и неизбежно вызывает жестокую диарею и рвоту. В некоторых племенах Южной Америки даже лижут ядовитых жаб. Повсюду в мире, где бы ни жили люди, они делают отвратительные вещи, платят немыслимую цену и тратят несуразно много ресурсов и усилий с одной-единственной целью – словить кайф^{2}. Стремление к дурману настолько значимо для человеческого существования, что предложение археолога Патрика Макговерна переименовать наш вид в Homo imbibens («человек пьющий») лишь отчасти может показаться шуткой^{3}.

Желание изменить состояние сознания имеет древние корни, которые можно проследить вплоть до истоков цивилизации^{4}. На раскопках в восточной Турции найдены остатки, как удалось установить, пивоваренных чанов с изображениями сцен веселья и танцев – этим предметам около 12 000 лет. Следовательно, люди собирались вместе, сбраживали зерно или виноград, музицировали и в конце концов напивались вдрызг еще до того, как создали сельское хозяйство. Археологи даже высказывают предположения, что различные виды спиртного были не просто побочным продуктом изобретения земледелия, а, напротив, стимулом этого открытия: первые земледельцы жаждали пива, а не хлеба^{5}. Неслучайно древнейшие, связанные с человеком археологические находки по всему миру обязательно включают огромное количество специальных, сложной формы сосудов, предназначавшихся исключительно для производства и потребления пива и вина.

В шумерских мифах само происхождение человеческой цивилизации тесно переплетается с возлияниями (и продолжительным сексом). В эпосе о Гильгамеше (около 2000 г. до н. э.) – вероятно, древнейшем дошедшем до нас литературном памятнике – дикаря Энкиду, бродившего со зверями, приручает и делает человеком храмовая блудница. Прежде чем предложить ему целую неделю умопомрачительного секса, она насыщает его с помощью двух важнейших основ цивилизации – хлеба и вина. Ему особенно приходится по вкусу пиво: выпив семь кувшинов, Энкиду «становится общительным и поет в веселье»^{6}. Древние арии, переселившиеся где-то между 1600 и 1200 гг. до н. э. из степей Центральной Азии на Индийский субконтинент, основали свою религиозную систему на идее таинственного опьяняющего напитка – сомы. В научной среде не утихают ожесточенные споры о том, что же представляла собой сома. Согласно теории, преобладающей в настоящее время, это была жидкость из галлюциногенного мухомора^{7}. Очевидно, что это средство обладало невероятной силой. Вот что говорит бог Индра в гимне из «Ригведы» (созданном примерно в 1200 г. до н. э.), когда сома ударяет ему в голову и его мысли начинают нестись, лишая его рассудка, но и наполняя мощью, способной сокрушить Вселенную:

Пять племен для меня не более, чем соринка в глазу.

Или не пил я сому?

Обе половины мира не равны одному моему крылу.

Или не пил я сому?

В величии своем я попираю небо и великую землю.

Или не пил я сому?

Да, я помещу землю здесь или же тут.

Или не пил я сому?

Я громко сотрясу землю в этом месте или же в другом.

Или не пил я сому?

Одно мое крыло в небесах, другое свисает вниз.

Или не пил я сому?

Я велик, велик! Лечу к облакам.

Или не пил я сому?^{8}

Почему один из главнейших ведических богов мыслился не просто набравшимся сверх всякой меры, но буквально черпающим свою силу из сока чудесного гриба? Это тем более поразительно, что реальный наркотик, о котором идет речь, скорее сделает вас недвижимым и беспомощным, сузит зрачки и отключит координацию движений, и вы вряд ли будете способны «громко сотрясти землю». Разве не разумнее было бы изобразить Индру отдающим должное основательной трапезе и питательному молоку перед тем, как тронуться в путь, чтобы завоевать Вселенную или сокрушить врагов?

Научный подход к оценке поведения человека обладает огромным преимуществом – он позволяет выявлять глубокие тайны человеческого существования, которые иначе остались бы незаметными, хотя и находятся у всех на виду. Если начать глубоко и системно мыслить о древности, повсеместности и мощи нашей страсти к опьянению, привычное представление о ней как о своего рода эволюционной случайности станет сложно принимать всерьез. Цена опьянения огромна, и, казалось бы, генетическая эволюция должна была бы действовать таким образом, чтобы как можно быстрее удалять случайно возникшую тягу к алкоголю из нашей системы мотивации. Если так вышло, что этанол взламывает наши неврологические замки на пути к удовольствию, эволюция должна была бы «вызвать слесаря», чтобы решить эту проблему. Если бы наша тяга к выпивке была «эволюционным похмельем», эволюции следовало бы давным-давно прибегнуть к аспирину. Она этого не сделала, и объяснение причин этого представляет не только научный интерес. Не понимая эволюционной динамики потребления психоактивных веществ, невозможно ясно или эффективно рассматривать вопрос о том, какую роль они могут или должны играть в нашей сегодняшней жизни.

Об истории алкоголя и других одурманивающих веществ написано множество развлекательных книг, однако среди них пока нет ни одной, которая давала бы исчерпывающий и убедительный ответ на фундаментальный вопрос: почему мы в принципе хотим напиваться?^{9} Сама популярность спиртного, его неизменное присутствие и значимость на всем протяжении человеческой истории заслуживают объяснения. На последующих страницах я постараюсь его дать. Через плотную завесу городских легенд и исторических преданий, которыми обросло наше понимание алкогольного опьянения, я доберусь до данных археологии, истории, когнитивной нейробиологии, психофармакологии, социальной психологии, прозы, поэзии и генетики, чтобы выстроить неопровержимое, научно обоснованное объяснение нашего желания напиться. Моя главная мысль такова: алкогольное или наркотическое опьянение, любое другое измененное состояние сознания должны были на протяжении эволюции помогать людям выживать и процветать, а культурам – сохраняться и распространяться. Представление об опьянении как об ошибке не может быть верным. Мы напиваемся по очень веским с точки зрения эволюции причинам^{10}. Из этого следует, что бóльшая часть того, что мы считали знаниями об опьянении, ошибочна, непоследовательна, неполна или грешит всеми этими недостатками одновременно.

Давайте начнем с моего первого аргумента. Эволюция не тупа и действует намного быстрее, чем кажется большинству из нас. Скотоводы генетически приспособлены к употреблению молока во взрослой жизни, тибетцы – к жизни на больших высотах. Живущие на лодках народы Юго-Восточной Азии за несколько поколений адаптировались к нырянию и задержке дыхания^{11}. Если бы алкоголь или наркотики лишь взламывали центры удовольствия в мозге или способствовали приспособлению много тысячелетий назад, но сейчас превратились всего лишь в пороки, эволюция очень быстро выяснила бы это и решительно положила бы конец бессмыслице. Дело в том, что, в отличие от порнографии или фастфуда, алкоголь и другие психотропные вещества чрезвычайно дорого обходятся нам как в физиологическом, так и в социальном отношении. Наши гены несут минимальные издержки, когда позволяют нам потратить немного времени на мастурбацию или набрать пару килограммов, поедая пирожные. Риск спьяну въехать на автомобиле в столб, скончаться от разрушения печени, лишиться средств к существованию или семьи из-за алкоголизма намного серьезнее, и эти опасности непосредственно угрожают благополучию наших генов. Целая культура также может себе позволить предаваться безобидным грехам, особенно таким, которые делают людей более смирными и покорными. Маркс никогда не называл порнографию опиумом для народа – хотя и мог бы, имей он возможность хотя бы раз заглянуть в интернет. Реальный опиум, однако, грозит культурам ужасными разрушениями, как и любой другой химический дурман.

Факт остается фактом: наша страсть к алкогольным и наркотическим веществам, возникшая якобы случайно, не была искоренена генетической или культурной эволюцией, даже при наличии просто идеальных «решений» этой проблемы, как я продемонстрирую далее. Этот факт означает, что случайностью дело не исчерпывается. Издержки потакания этому греху должны компенсироваться конкретными, очевидными выгодами. В этой книге утверждается, что тяга к опьяняющим веществам – далеко не ошибка эволюции и что опьянение решает ряд специфических для человека проблем: стимулирует творческие способности, снимает стресс, формирует доверие и чудесным образом побуждает приматов с узким племенным мышлением кооперироваться с чужаками. Желание напиться, а также личные и социальные блага, которые обеспечивает опьянение, сыграли принципиальную роль в возникновении первых крупных обществ. Без опьянения у нас не было бы цивилизации.

Отсюда следует второй аргумент. То, что выпивка способствует социальным связям, не тянет на откровение вселенской значимости. Однако без понимания специфических проблем совместной деятельности, с которыми люди сталкиваются в условиях цивилизации, невозможно объяснить, почему на протяжении всей истории во всем мире алкоголь и подобные ему вещества являются практически универсальным решением. Почему мы объединяемся за распитием токсичного, разрушающего наши органы и отупляющего ум химического вещества, а не за партией в нарды? Не ответив на этот вопрос, мы не сможем рационально взвесить аргументы за и против идеи заменить посиделки в пабе после работы прохождением квестов или вылазками на лазерный пейнтбол. Многие из нас специально выпивают один или два стакана вина, чтобы расслабиться после трудного рабочего дня. Нельзя ли заменить вино вечерней поездкой на велосипеде? Или пятнадцатиминутной медитацией? Ни на один из этих вопросов невозможно ответить, не понимая опьянения с точки зрения биохимии, генетики и нейробиологии.