– Скажи мне честно… как ты себя чувствуешь? Я имею в виду не боль или неудобства… все это, то есть… Сай, ты потерял руку. Не пытайся отмахиваться от того, как это на тебя влияет… на твое настроение, на твой характер, на ту естественную уверенность, которую ты раньше испытывал в собственном теле. Не нужно хранить все в себе.

Саймон уставился прямо перед собой, и Кэт ничего не могла прочесть на его лице. За дверью – обычный больничный шум. Ей понравились несколько лет интернатуры, когда она работала среди этого шума, но карьера в больнице ее не прельщала, и теперь она была уверена в своем решении больше, чем когда-либо. Пациенты появлялись и исчезали за несколько дней, иногда часов; очень редко возникал шанс с ними познакомиться, и никогда – проследить за их судьбой. Кэт любила работать с людьми. Ни хирургия, ни анестезиология не привлекали ее, во многом из-за недостатка живого общения с пациентами.

– Я не знаю, как буду справляться с этим, пока не пойму, что именно меня ждет, – сказал Саймон. – И что я смогу делать. Слава богу, это левая рука – вот все, что я могу сказать сейчас. Нальешь мне воды?

Когда Кэт отдала Саймону стакан, он посмотрел ей в глаза.

– Но все-таки одну вещь я тебе скажу.

Он не сводил с нее глаз и медленно пил. Кэт ждала, предчувствуя, что это будет что-то важное. Она не хотела подгонять брата и боялась смутить до такой степени, что он откажется говорить. Они часто беседовали, и иногда он говорил ей всякое, время от времени немного открывался, намекал на свои истинные чувства, но она никогда не забывала о том глубоко личном, внутреннем ядре, куда ей никогда не будет доступа. Она научилась уважать это.

Саймон передал Кэт пустой стакан и на секунду сжал ее руку.

– Ты должна выйти за шефа, – сказал он.

Один

В последний раз, когда Серрэйлер навещал остров, он спустился туда с неба в маленьком самолете. В этот раз он прибыл по морю, на рейсовом пароме, который привез его, еще пару пассажиров и ящики с провизией.

Остров Тарансуэй был похож на кротовью спину – коричневый и отливающий золотом на солнце. Он и забыл, какой маленькой была единственная деревня – скопление приземистых домиков из серого камня, глядящих на воду. За ними бледной линией проходила дорога, которая затем превращалась в шоссе, поднималась вверх и сворачивала за холм, где расположились несколько отдельных коттеджей и ферм. За исключением их, это были дикие, пустынные земли. Несколько зданий, приютившихся в песчаных заливах, использовались в качестве гостиниц для приезжих, но к концу сентября они пустели, и островитяне закрывались на очередную зимовку.

Он присел на палубу. Небо клубилось облаками, но в кои-то веки в воздухе был лишь легкий бриз, а не сильный ветер. Если вам нравится буйство грозовых вихрей и вы хотите, чтобы вас сбивало с ног от их мощи, Тарансуэй, как и все близлежащие острова, – как раз то, что нужно.

Когда слабое течение понесло их в бухту, у Саймона появилось странное чувство, будто он заново входит в свою старую жизнь, но теперь совершенно другим человеком. Прошло почти шесть лет, а ощущалось как шесть сотен. Он был молод. Здоров, крепок, невредим. А сейчас он уже не был так невредим, хотя с физическими последствиями того, что он лишился своей руки и пользовался протезом, справиться было гораздо проще, чем с психологическими. Потеря конечности не давала ему покоя. Саймону почти каждую ночь снилось, что рука – по-прежнему неотъемлемая его часть. Он чувствовал себя неполноценным, даже когда ощущал растущую силу и ловкость и привыкал к новым способам выполнения привычных действий.

Чайки сбились в шумную прожорливую стаю, преследующую лодку: она развернулась и стала медленно подходить к своему надежному причалу у набережной. Саймон поднялся, потянулся и посмотрел перед собой.

Высокий мужчина. Женщина чуть пониже. И маленький мальчик. Они стояли вместе. Мужчины из лавок и пабов подойдут, чтобы начать разгрузку, как только «Брайт Ласс» пришвартуется и опустит трап, выпуская пассажиров. Саймону хотелось спрыгнуть на набережную. И в то же время ему хотелось спрятаться под палубой, пока судно не будет готово отправиться обратно.

Дуглас заметил его. Кирсти махала рукой. Мальчик просто стоял, засунув руки в карманы шорт. И смотрел.

Дуглас подошел первым, он взял сумку Саймона и похлопал его по спине. То, что произошло между ними в прошлом, действительно осталось в прошлом, и когда Кирсти заключила его в крепкие объятия, это ощущалось естественно, сердечно и прежде всего по-дружески и никак не напоминало о том, что случилось между ними несколько лет назад. И, казалось, ни малейшим образом не смутило Дугласа.

– Это Робби.

У маленького мальчика были волосы землистого цвета, серые, как тюленья шкура, глаза и волевой взгляд отца. Он протянул руку, и Саймон торжественно ее пожал, заметив, как заострилось внимание мальчика.

– Можно мне посмотреть вашу бионическую руку? – спросил он.

– Робби! Что я сказала тебе перед тем, как выйти из дома?

– Не спрашивать про бионическую руку, знаю, но мне слишком интересно.

– Я покажу. Только не сейчас.

– Почему не сейчас?

– Потому что мы с рукой очень устали после долгого путешествия на машине, двух поездах и пароме.

– Ладно. – Робби залез на заднее сиденье «Лэнд Ровера». – Тогда покажете мне ее завтра, когда ваша рука немножко отдохнет, хорошо? Обещаете?

– Обещаю.

Робби пристегнул ремень, удовлетворенно улыбаясь.

– Если ты не против заехать и выпить с нами чаю, я тебя потом подброшу, – сказал Дуглас, выворачивая свой старенький внедорожник на шоссе, которое круто поднималось наверх. – Или хочешь сначала закинуть свои вещи?

– Он хочет не это, он сначала хочет поехать к нам домой!

– Робби, следи за языком!

– Ну, на самом деле он прав. Мне бы этого хотелось.

Мальчик не сводил с него глаз. Он глядел на руку и кисть Саймона, покоящуюся на сиденье между ними.

– Как тебе кажется, изменилось что-то? – спросил Дуглас, показывая рукой на окружающий пейзаж.

– А за последнюю тысячу лет что-то изменилось?

– Ну да – тысячу лет назад людей здесь было больше, чем овец и участков для размежевания.

– Все точно так же, как и в последний раз, когда я был здесь.

– Ты еще не видел наш дом!

Но и дом тоже выглядел по-прежнему – по крайней мере, спереди: низкий, выкрашенный в кремовый цвет домик, окруженный полем и холмами. Раньше Дуглас жил в нем один. Но когда они вышли из машины, Саймон заметил пристройку с мансардой, притулившуюся у задней части дома, которая выходила к морю.

– В прошлом месяце мы ее наконец-то закончили. Ты знаешь, как тут все делается.

– Видите? Посмотрите, мистер Саймон, вон там наверху – МОЕ окно. В МОЕЙ собственной комнате.

– Ничего себе, Робби, какой обзор! Ты можешь выслеживать контрабандистов и шпионов, а не только птиц и тюленей.

Серые глаза Робби округлились.

– Контрабандистов?

– Разумеется, тебе понадобится хороший бинокль.

– О, у меня есть!

– И телескоп тоже не помешает.

Мальчик нахмурился.

– По поводу него надо будет спросить. Но все равно это хороший план. Если хотите, можете быть моим помощником.

– Эх, Робби, если бы – но тебе нужен кто-то на постоянной основе, а мне придется возвращаться через пару недель. От меня большой пользы не будет.

– И все-таки, пока вы здесь. Мы могли бы…

– Ты мог бы пойти переобуться и помыть руки перед чаем, вот что ты мог бы сделать, Робби Бойд. Давай… марш! – Дуглас принялся затаскивать внутрь мешок гравия, который оставили рядом с домом.

– У тебя отличный парень, Кирсти.

Она улыбнулась.

– Ну да. И еще один ожидается весной, но мы пока ему не сказали. Его нужно к этому подготовить, а то он привык тут командовать курятником, наш Робби.

Саймон прошел за ней в дом. Кирсти. Она не изменилась. Она была все той же высокой, дружелюбной и беззаботной молодой женщиной, с которой он встретился шесть лет назад, завел мимолетный роман и получил по челюсти от Дугласа за свои потуги. И все-таки не той же. Она была матерью, женой, активным членом небольшого сообщества, в котором все рассчитывали друг на друга, особенно во время долгих тяжелых зим. Она больше не была такой легкомысленной и беззаботной, хотя ее открытость и непослушные волосы остались при ней.

Он не жалел, что тогда ему не удалось отбить ее у Дугласа. Круглогодичная жизнь на Тарансуэе была явно не для него, и ограниченный, замкнутый уклад острова свел бы его с ума. Он желал им всего самого лучшего и был рад, что они создали семью здесь: этому месту нужна была молодая кровь. Но в то же время Саймон им завидовал. Дом. Они всегда рядом друг с другом. Маленький Робби. Еще один ребенок на подходе. Спокойная, оседлая жизнь.

Он стянул ботинки, прежде чем зайти на новую шикарную кухню Кирсти; окна выходили на море, а от плиты исходило приятное тепло. Даже когда светило солнце, на Тарансуэе нужно было зажигать духовки и камины.

– Я буду сидеть рядом с вами, мистер Саймон.

– Да, господин Робби, так что следи за манерами, и никаких назойливых вопросов, а то отправишься в постель.

– А вы можете держать вилку вашей бионической рукой?

– Робби…

– Нет, все нормально, Кирсти. Да, могу – я могу делать фантастические вещи этой рукой, но через несколько месяцев мне привезут еще более фантастическую, и я смогу застегивать пуговицы и чесать за ухом.

Протез был настолько удобным, насколько это вообще возможно на данном этапе. Саймон прошел много часов физиотерапии, и его ждало еще больше, плюс уроки по использованию новой руки, которая являла собой практически произведение искусства. Через какое-то время он полностью привыкнет к ней, так ему сказали. Он почти не будет чувствовать ее и станет использовать так же инстинктивно, как и правую руку. Почти. Но ему сказали и кое-что другое.

– Дело не только в механизме работы ваших конечностей, – говорил Алекс, его физиотерапевт. – И даже не в том, как вашему мозгу удается справляться со всеми различиями между вашей настоящей рукой и протезом, – а ему приходится это делать. Дело в ментальном восприятии. В принятии.

– В позитивном мышлении?

– Речь скорее об отсутствии негативного мышления. Это придет, Саймон.

И он знал, что процесс уже начался. С физической точки зрения он начался хорошо. Психологическое испытание оказалось более серьезным, как Алекс и предсказывал. Он работал с достаточным количеством военных – без ног, без рук и с разными другими комбинациями.

– Тело готово. С ним работать гораздо проще, чем с мозгом, который чаще всего отказывается. А это уже не мой профиль.

Он более чем хотел заниматься с Алексом столько часов, сколько нужно. Он тренировался, заставлял себя и удивлялся собственному прогрессу. Но что касалось его ментального состояния, он отказывался от встреч с психологом, которого присылало полицейское управление, и от посещения группы реабилитации, хотя и понимал, что это неправильно.

Они ели жареную рыбу с сегодняшнего улова, картошку и горох с разросшегося огорода Кирсти. Свежие продукты на острове было сложно достать, только если ты не выращивал их сам, – а выращивать самому было непросто с учетом короткого лета, не особо благодатной почвы и более или менее непрекращающегося ветра с моря.

Робби совершенно затих после того, как они доели яблочный пирог, овсяные печенья и чеддер. Он слегка сполз на стуле и замер.

– Так, молодой человек, мне известны ваши уловки. Сиди спокойно и тебя никто не заметит, да? Еще десять минут. Саймон, не хочешь чашечку чая и глоточек чего-нибудь?

Через десять минут Кирсти пригрозила пальцем своему сыну. Без единого слова он вышел из-за стола и бросил последний восхищенный взгляд на руку Саймона.