Как ни странно, но Федор Иванович Тютчев мне помог. Я не могла бы сказать, почему мой выбор пал на великого поэта и дипломата, а тем более, на это печальное стихотворение, в котором была такая щемящая тоска предстоящей разлуки. Но, как бы то ни было, вскоре веки отяжелели, глаза закрылись, и я уплыла в сон, даже не заметив этого.

Он стоял посредине маленькой комнаты, и смотрел с грустью на меня. В окошко падал чуть голубоватый свет молодого месяца, и вся его фигура была, словно в плащ, завернута в этот неясный призрачный, похожий на дымку свет. Глаза его с такой любовью смотрели на меня, что я не выдержала и тихонько заплакала. То ли от счастья, то ли от боли. Он склонился надо мной и его губы едва коснулись моих губ. Провел ладонью, чуть касаясь пальцами по моему лицу, и, едва слышно, прошептал:

– Не бойся, я с тобой… Я всегда буду с тобой…

Его образ стал таять, словно растворяясь в серебристо-голубом свете, сам становясь этим светом. А я закричала, захлебываясь от отчаянья слезами, не в силах его удержать, бесполезно ловя воздух руками на том месте, где он только что стоял:

– Нет…!!! Не уходи…!!! Не оставляй меня…!

Я соскочила со своей шконки, испуганно озираясь. Сердце колотилось где-то в горле, грозя немедленно выскочить. Щеки были мокрыми от слез. Несколько секунд я заполошно оглядывалась. В избушке никого не было. Дрова в печке прогорели, и рдеющие угли загадочно мерцали сквозь щель в дверце.

– Сон. Это был просто сон… – Я произнесла это вслух, чтобы услышать хоть какой-нибудь звук.

Но, я уже точно знала, что это был совсем не ПРОСТО сон. Олег приходил прощаться. Меня подбросило, будто пружиной. Поспешно натянула брюки, затем, путаясь в рукавах, надела поверх футболки свитер. Всунула ноги в ботинки, вытащила из-под подушки свой нож, привычным движением, засунув его за голенище. Сняла со стены карабин, проверила заряд. Руки действовали словно сами по себе, на автомате, без участия разума. Я решительно напялила бушлат, взяла с гвоздика ключи от УАЗика, и стремительно вышла в морозную ночь. Ехать решила на машине по просекам, а дальше уже на лыжах.

Люська в гараже зафыркала и даже собралась заржать, но я на нее цыкнула.

– Чего возбудилась-то? Мужиков всех перебудишь, а им завтра с утра на работу! Совесть у тебя есть? – Кобылка затрясла виновато головой. Я понимала, что ее вины в этом нет. Она просто почувствовала мое нервное возбуждение, вот и отреагировала соответствующе. Я погладила ее по морде, и, словно оправдываясь, тихо проговорила. – На этот раз, ты остаешься дома. Мне надо быстро. А на машине по просекам я быстрее доеду, чем мы с тобой по снегу полезем, а там пару-тройку километров на лыжах добегу. Не волнуйся. Мне не впервой. – Люська опять пристроила свою голову на моем плече. Я ласково погладила шелковистую морду. – Ну, будет, будет… Я же не насовсем уезжаю. К утру вернусь… – И добавила, едва усмехнувшись. – Я надеюсь…

Закинула лыжи, стоявшие здесь же у стеночки, в багажник, запустила двигатель и аккуратно выехала из гаража. Оставив машину прогреваться, пошла и закрыла ворота. Как бы я не спешила, но Люську оставлять на съедение волкам не собиралась. В столовой хлопнула дверь и на крыльце появился бдительный Василич.

– Мать, это ты? – Тревога в голосе завхоза слышалась нешуточная.

– Я, Василич, я… Чего всполошился? Ступай в дом, застудишься.

Василич поежился на морозе и пробурчал:

– Куда в ночь-то собралась? Аль случилось чего?

Я махнула рукой.

– Ничего не случилось. Надо мне. К утру вернусь. Ступай, ступай…

Села в машину и, не дожидаясь вопросов от своей въедливой няньки, плавно тронулась. Двигатель урчал сытым зверем. Постепенно в кабине стало тепло. За окнами скользили деревья, словно в немом черно-белом кино. Зимник был накатан довольно прилично, и до поворота на просеку я долетела в один миг. Но на просеке пришлось скорость сбавить. Снежная целина была обманчива, скрывая под своим ровным покровом и пни, и коряги и всякие другие препятствия в виде буераков и ям. УАЗик трясло и подбрасывало на кочках и колдобинах. Он поскрипывал железом, словно жалуясь мне на свою нелегкую участь.

Я уже почти доехала до того места, от которого мне предстояло идти на лыжах, когда в ночное небо устремился радужный столб. Я притормозила, залюбовавшись чудесной картиной. Свет на мгновение погас, и стал «оплавляться», как тонкая восковая свеча, нарастая по бокам «потеками» света. Я уже знала, что это означает. Кто-то вышел из врат. Мне захотелось не просто быстро поехать, захотелось полететь на крыльях, которых у меня, увы, не было. Мысленно прикинув расстояние, подумала, что особенно торопиться мне не стоит. За то время, пока Олег (если, конечно, это был он) дойдет до своей заимки, я тоже к тому времени туда должна попасть.

Вскоре, я увидела большую поваленную ель, лежащую вдоль просеки. Ее почти вырвало с корнем какой-то бурей несколько лет назад, после того как прорубили просеку, создав тем самым эффект аэродинамической трубы. Вот старое дерево, привыкшее жить в окружении своих детей и внуков, не выдержало одиночества. Но, все же, свирепые ветра не смогли полностью погубить старушку-ель. Ей пришла на помощь, кто бы мог подумать, тоненькая рябинка, росшая под ее сенью. Она подставила свое гибкое тело-ствол, подпирая упавшую ель. При этом сама очутившись почти на земле, она все равно продолжала упрямо жить, протягивая свои молодые ветки сквозь густую хвою своей соседки. Часть корней ели, остались в земле, и дерево продолжило жить. Хоть уже и не так гордо ель могла возноситься над окружающим лесом, но все же продолжало жить, и родить шишки, и разбрасывать свои семена, чтобы возросло рядом новое потомство, продолжая круг жизни.

Для меня эта ель была не только указателем, но и неким назиданием, напоминанием того, что как бы человек высоко не вознесся, чего бы не достиг в своей жизни, никогда не стоит забывать об остальных людях, которые окружают тебя, и в тяжкий час бури, которая захочет тебя уничтожить, подставят свое плечо, как эта рябинка, не позволив упасть.

Остановив машину, достала из багажника лыжи, с заднего сиденья взяла карабин, надев его ремень наискосок через плечо, чтобы не мешал при ходьбе. Оставив ключи в машине, осторожным скользящим шагом направилась в сторону заимки Прона. Взобравшись на последнюю горку, я с облегчением увидела ровное сияние защиты дома. Значит, все должно быть в порядке. Сильно оттолкнувшись от небольшого деревца, я заскользила вниз, лавируя между деревьями и высокими куртинами кустарника. На опушке остановилась, чтобы перевести дыхание, и тут же увидела на белом снегу темную фигуру медведя. Асхат встречал меня. Но, по своему обыкновению, он не приветствовал меня, а просто побежал впереди, изредка останавливаясь и оглядываясь, будто проверяя, следую ли я за ним. Это меня, конечно насторожило, и, должна сказать, очень сильно. Все мои попытки проникнуть в голову зверя натыкались на глухую стену. Словно это был и не Асхат вовсе, а какой-то чужой, совершенно посторонний зверь.

В окне слабо горел огонек керосиновой лампы. Значит, хозяева не спали. Ну, это было и понятно, если только что кто-то вернулся из врат. Но на крыльце, как я ожидала, меня никто не ждал, и тревога снова зашевелилась, как проснувшаяся змея. Скинув лыжи у самого крыльца, я поспешно поднялась на крыльцо и безо всякого стука, можно сказать, ворвалась в избу. У стола, облокотив голову на одну руку в скорбной позе, сидел Прон. При моем появлении он слегка вздрогнул, словно проснулся и посмотрел на меня молча тоскливыми глазами. Его взгляд сказал мне все. Олега здесь не было.

Я, прикрыв за собой дверь, уселась на краешек лавки, и, едва слышно, спросила:

– Что… – Голос прозвучал, будто шуршание мыши в углу за печью, едва слышно.

Прон молча смотрел на меня, в глазах была затаенная печаль. Он вздохнул тяжело, поднялся из-за стола, и проговорил спокойным голосом:

– Давай-ка выпьем с тобой чая… – И пошел к печке.

Я даже сначала не поняла, что он сказал. Выпьем чая? Какого, к чертям собачьим, чая???!!!! Мне хотелось заорать, что-нибудь разбить, разгромить, сломать!!! Закусив губу до крови, я сдержала рвавшийся наружу вопль. Поднялась, сняла со спины карабин, скинула бушлат на лавку, и опять села. Меня всю трясло мелкой дрожью, руки ходили ходуном, и я сжала их в кулаки, чтобы не видеть трясущихся пальцев. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, и только потом заговорила очень тихо, едва слышно, обращаясь к склоненной над плитой спине старца.

– Я видела выброс энергии врат. Кто-то вышел из них.

Не оборачиваясь, Прон проговорил:

– Это я выходил. Я настоял, чтобы повидаться с Олегом после Совета. В конце концов, он мой ученик, и совет не смог отказать мне в этом. – Потом медленно повернулся ко мне и проговорил, словно стараясь меня в чем-то убедить. – С ним все в порядке. Его не лишили памяти.

Я, едва заметно, выдохнула, с надеждой посмотрела на старика и робко улыбнулась. Губы дрожали, а на глаза навернулись слезы. Я сидела и молча их глотала, не в силах вымолвить ни слова. Прон поставил на стол две кружки с чаем, и я схватилась за одну из них, словно это был мой последний шанс на спасение. Руки по-прежнему тряслись, и я так и не сумела поднести кружку ко рту. Просто держала ее обеими ладонями и молча плакала. Старец посмотрел на меня сверху вниз, опять тяжело вздохнул, и уселся за стол напротив меня.

– Ты должна понять, Совет – это не игрушки. Речь идет не только о их безопасности, речь идет о безопасности нашего мира. Поэтому были приняты столь жесткие и строгие законы. Нарушение этих законов жестко карается. Иначе просто нельзя. Они не стерли ему память, но запретили сюда возвращаться. Он должен выполнить определенное задание, искупить свою вину. Я хочу, чтобы ты знала, что любого другого посвященного за подобное, сразу бы лишили памяти, не посмотрев даже на его героические подвиги по спасению мира от катастрофы. Но, Олег – Вага, и Совет это учел. А теперь, нам просто нужно набраться терпения и ждать. Когда он исполнит возложенное на него Советом, он вернется.

Он замолчал и потянулся за своей кружкой. А у меня словно камень с души упал. Главное – он жив и с ним все хорошо. И он справится, обязательно справится. Он сильный. Он сможет все. А я подожду. Я умею ждать. И терпения мне не занимать. Я, наконец, разжала руки, сжимающие кружку с чаем, встала из-за стола и подошла к умывальнику. Плеснула несколько горстей воды себе в лицо. Вода помогла мне немного успокоиться и привести чувства в порядок. Вернулась за стол, и посмотрев на Прона долгим взглядом, спросила:

– Ты знаешь, что это за задание и куда его отправили?

Старец отрицательно покачал головой и тихо проговорил:

– Ему запрещено было говорить об этом. Ему даже не позволили выйти через врата Медвежьего Яра, провели куда-то совсем другим путем. У нас было всего несколько минут, чтобы попрощаться. – Он на секунду замолчал, словно, сомневаясь, стоит ли мне говорить остальное. А потом, решившись, продолжил чуть ворчливым тоном. – Олег просил присмотреть за тобой. Хотя, я и без его просьб знаю, что мне делать.

Он замолчал, настороженно глядя на меня. Я горько усмехнулась.

– Со мной он тоже попрощался… Правда, только во сне.

Я протерла лицо руками, словно сгоняя с него следы своих метаний и сомнений, и заговорила уже совсем другим голосом:

– Знаешь, моя бабуля говорила всегда, что все, что ни делает Бог, все к лучшему. Похоже у нас скоро появится соглядатай. И то, что они здесь не увидят Олега, это к лучшему. А мы что? Ты просто знахарь, сидящий бирюком в своей избе, а я баба на лесозаготовках. Что с нас взять? – И я рассказала Прону о новом егере, который должен был здесь появиться со дня на день.

Старец меня внимательно выслушал, сгреб пятерней свою бороду, как всегда делал в минуты раздумий, и проговорил с легкой усмешкой: