в эту минуту Баврин почувствовал вибрацию телефона в кармане куртки. Пришло сообщение с пожеланиями прекрасного дня и настроения от проснувшейся в зимнем российском далеке Риты. Он взглянул на часы, в уме вычел разницу во времени и обнаружил, что жена встала поздно, по выходному своему обыкновению. Следующий уик-энд им предстояло привычно встречать уже вместе. Да, должно же будет быть четыре праздничных дня, вспомнил он, с четверга, с восьмого! Значит, рабочая неделя короткая. Хотя… предвыборный головорот, дел невпроворот, как бы там, наоборот, не до полуночи сидеть. Возвращаться не хотелось, конечно. Не хотелось покидать эту экзотическую, как старинная гравюра, японскую сказку, невероятно уютную внутри хрустального шара гиперсовременности, да и утомительный обратный перелет легкой жизни не обещал. В конце, после коротких сообщений о том, что она выспалась, встала, завтракает, целует и скучает, Рита прислала ссылку на заметку с интернет-портала их городской газеты «Энский наблюдатель». «Посмотри, кстати, как время будет» – так подписала она, приправив сообщение троекратным многоточием. Сразу переходить по ссылке Баврин не стал, решив, что глянет в более спокойной обстановке.

Он прочитал новость, которую прислала жена, за обедом в маленьком ресторанчике в Идзу. «Учителя-историка Второй городской гимназии обвиняют в экстремизме и оправдании нацизма, – сообщал «Энский наблюдатель» в короткой утренней заметке. – Следственный комитет предъявил обвинения по статье 282 Уголовного кодекса "Возбуждение ненависти либо вражды" бывшему учителю истории Второй гимназии Михаилу П. Поводом стали посты в социальных сетях и блоге обвиняемого. Следователи также инкриминируют ему деяния, ответственность за которые предусмотрена статьей 354.1 "Реабилитация нацизма", с заявлениями о чем обратились родители сразу нескольких учеников гимназии. Вчера по ходатайству следствия суд принял решение об избрании мерой пресечения для бывшего историка заключение под стражу».

Сомнений быть не могло, речь в заметке «ЭN» шла о Протасове, бавринском друге детства и отрочества, юности и зрелости. Баврин перечитал короткий текст, пытаясь обнаружить в нем некие скрытые детали, которые могли бы… Могли бы – что? Поверить в то, что все это правда, он не мог. Сомнений не было.

Обратной дороги и остатка дня до самой гостиницы Баврин не заметил.

Уже в своем одноместном номере, поздней ночью перед завтрашним вылетом домой, Баврин скрупулезно и пристально перебирал в памяти, репостил ли он какие-нибудь Мишины записи, комментировал ли что, ставил ли где лайки. Зашел с телефона на одну, другую, третью страничку друга – но все они или оказались закрыты, или не загружались. Выходило, однако, навскидку, что вроде нет, не репостил, хотя, возможно, комментировал и уж лайки-то ставил почти наверняка. Что это значило сейчас для него самого, Дмитрий Владимирович гадать не хотел. И чем больше он думал обо всем, что ждало его дома по возвращении, тем дальше обнаруживал себя от этого: дальше и от дома, и от жены, и от сына, и от управления, и от содержащегося под стражей в следственном изоляторе Протасова, – будто расстояние между ними исчислялось сейчас не километрами, а годами.

Засыпая, он погружался в глухую илистую глубину, в еще одну старинную легенду, рассказанную вчера гидом на озере Аси. Их катер проплывал мимо больших красных ворот-тории синтоистского храма Хаконе – Вратами Мира назывались они, стоящие прямо в воде у берега озера. По легенде отсюда в давние времена отплывал на лодке монах с бочонком риса в качестве подношения живущему в глубинах огромному дракону. Монах должен был доставить свой груз к самому центру озера, там столкнуть его в воду и быстро, не оборачиваясь, грести обратно. Да, ни в коем случае не оборачиваясь – чтобы не увидеть, как бочонок исчезает во внезапно образовавшемся водовороте.

Глава 2
Пора представиться

Имя мое, по правде говоря, ничего вам не скажет. Есть мнение, что в начале истории можно назваться любым из имен. Потом уже – да. Потом дело другое – там, конечно, придется держаться избранного. Но в эти первые минуты перед нами еще открыты все возможности: фигурки пока не расставлены, имена не даны, не проведены линии связей, – история только началась, и никому из нас, персонажей, и никому из вас неизвестно, какой она окажется. Однако взгляд, слух, внимание уже пытливо ищут, за какие бы им тут крючки зацепиться. Имя вот, например, да? Первое появление героев, первые слова.

Так и в зерен горсти, рассыпанной по столу, и в кофейной гуще, и в стереометрии облаков свежего апрельского неба, и в вечернем рисунке светящихся окон многоэтажки напротив – глаз наш во всем на свете пытается выискать рациональную структуру и смысл. Человек воображает, будто именно он установлен в центре мироздания, окруженный мириадами декораций.

В детстве я все время считал. Ребят в классе, проезжающие по улице машины, встречных людей, спутников в вагоне трамвая, куски хлеба в столовой, глотки горячего чая. Шевелил внутри себя губами, беззвучно отсчитывая: один, два, три… Не просто отсчитывал, а как будто откладывал в голове, загибал на внутренних пальцах. Так откладывал, что легко мог вспомнить, например, месяц спустя все исчисленное мной. По дороге домой из школы семнадцатого октября во втором классе я встретил сорок девять человек: из них двадцать одну женщину, двенадцать мужчин и шестнадцать детей. Подростки считались за детей, конечно. Или вот еще: семьдесят восемь машин на мосту, по которому идет прогуливающий физру пятиклассник. Или, скажем, тридцать шесть фраз матери, поделенных на четыре фразы отца, в ночном разговоре на приглушенных повышенных тонах за неплотно прикрытой дверью. Вот как я рос – через сложение и вычитание, умножение и деление, возведение в степень и извлечение корня. Арифметика восходила к алгебре, призывая под свои знамена синусы и тангенсы, начала анализа открывали заветные двери для пытливого ума.

Маленькие люди в классе звали меня Калькулятором, находя в том, кажется, нечто очень смешное или очень обидное. Но глупость и смешит, и унижает только самого своего хозяина. Меня это не задевало совершенно. Мне-то было известно, кто я на самом деле – числовек, числовед, числовод.

Годам к тринадцати я обнаружил, что все на свете, включая историю и биографию, есть число и исчисление. Как так – все? Сейчас поясню – при помощи развернутой метафоры. Самое главное – не путайте число и количество. Вот живет человек, а лучше сказать – летит по мирозданию воздушный шарик человека. Внутри шарика этого – прошлое, поверхность его – настоящее, оно касается будущего вокруг, того будущего воздуха, в который шарик этот растет. Объем прошлого может быть исчислен, пусть и не в привычных нам единицах: прожитое человеком время – его длина; за ширину можно принять пространство, географию, «где бывали, что видали»; а глубиной, создающей, собственно говоря, объем, будет биография его души, человеческая история, то, чем заполнено – пустое само по себе – время его жизни. Глубина как раз и решает: некто, сидевший безвылазно в собственном одном доме одного города, за счет интенсивности, глубины, как принято говорить, «внутренней жизни», может статься, наберет объем больший, чем другой персонаж, облетевший своим шариком полмира, но растративший всю эту ширину на походы по местным клубам и фотки в нынешнем инстаграме^[1].

И вот, говорю вам, человек живет, расширяясь в будущее, нарастая сам на себя, обрастая собой. Парадоксальным образом мы можем обнаружить, что чем больше прошлое человека, тот самый объем, о котором мы говорили минуту назад, – тем больше его настоящее, поверхность человека, как вы помните, и тем больше будущее его.

– И что потом? – раздается воображаемый голос откуда-то из задних рядов.

– Потом?.. Потом шарик лопается. И настоящего не остается никакого. А прошлое перемешивается с будущим – с будущим других шариков, плывущих в общем для всех воздухе.

На истфаке педуниверситета интересы мои качнулись от определенностей к вероятностям – я увлекся карточными играми: деберц, белот, преферанс, чуть позже – покер. Особенно мне нравился покер, да, – ведь в нем, по сути дела, играют в людей, а не в картонки. Не сказать, чтобы я достиг каких-то великолепных вершин, проигроком я не стал, но играл, в общем, в стабильный плюс. По завершении недолгой игроцкой «карьеры» накопил я и неплохой материальный остаток от нескольких лет занятий тем, что вызывало во мне живой интерес и к тому же приносило удовольствие. Я предполагал, что это вложение станет моим первоначальным взносом в капитал будущей семейной и счастливой жизни… но тот, кто прокладывает на своем огромном кульмане линии человеческих судеб, располагал, видимо, иначе. Однако вернемся к нашим сказкам дядюшки Римана.

В студенческие годы я подрабатывал ночным сторожем в небольшой частной клинике. В большей степени просто для того, чтобы иметь какой-то долгий уголок вне дома. С восьми до восьми, две ночи через две. Вечером обходил все кабинеты на обоих этажах, закрывал двери и устраивался на ресепшене читать, писать истории в своих тетрадях, а ближе к сессиям обычно подтягивать учебу. В конце дежурства обходил все еще раз, потом встречал уборщицу и администратора и ехал домой отсыпаться. На перекуры и зимой и летом я дисциплинированно отправлялся на крыльцо, и по утрам мне нравилось разглядывать спешащих мимо по своим делам прохожих. Для них, так или иначе выспавшихся, уже совершался новый день, для меня же продолжался прежний. И вот на каком-то из дежурств – точно не вспомню, конечно, но было это ранним утром в середине мая, где-то после праздников, – я обратил внимание на такого прохожего человека. Молодой высокий мужчина, немногим старше меня самого. Он был одним и тем же, он повторялся, то есть проходил через мой перекур каждую буднюю рань в одно и то же время – жил, видимо, где-то неподалеку, и путь его лежал мимо нашего скверика на автобусную остановку. Тогда я стал уделять ему внимание – на следующее утро, и через два на третье, и опять. Сначала просто смотрел с любопытством, затем как-то едва не собрался даже приветственно крикнуть ему что-нибудь. А потом вдруг обнаружил с его помощью то, что теперь назову для вас суммой человека.

С одной стороны, человек есть сумма всех своих информаций. Оседающие во мне новости, учебники, книги, фильмы и музыка, личный и опосредованный опыт, все, что я вижу – моим или чужим – зрением, все, что я слышу, осязаю, обоняю или пробую на вкус, – составляет мою память, меня самого. Каждый из нас родом из страны собственной памяти.

Но – кроме сказанного – человек есть и сумма собственной разности. Возьмем этого моего ежедневного прохожего – всякий раз, когда я его видел, он был, казалось бы, одинаковым. И вместе с тем – каждый раз смещался, пусть и самую малость, относительно себя предыдущего. Что-то ведь он прожил собою за это время, что-то с ним произошло. Он был на день старше, он чуть-чуть изменился за прожитые тысячу четыреста сорок минут своей жизни. Не будем вдаваться в детали, важно, что это смещение неизбежно, невозможно скрыть зазор между вчерашним и сегодняшним человеком. И вот – заранее прошу простить мне следующие два слова – «интегральная сумма» всех этих зазоров, разниц, смещений и называется судьбой.

Но вам, вероятно, любопытно было бы обратиться от моих теорий в сторону того, что же произошло. Действие всегда держит сильнее описания, не так ли? Что ж, итак. Я окончил университет, завязал с игрой, планировал устроиться на службу и сочетаться законным браком. Однако биография моя повернула в другую сторону.