– Я мало что знаю, – сказал он. – В деревушке есть парень, из которого надеются сделать священника. Так он сказал моей сестре Эйян, повстречавшись с нею. – Он усмехнулся. – Она мне еще говорила, что с ним оказалось не так уж плохо заниматься любовью, жаль только, что от свежего воздуха он все время чихал. Так вот, – серьезно продолжил он, – если мир плывет именно так, нам остается лишь согласиться и не мешать ему. Однако… вчера вечером мы с Кеннином отправились на поиски Ирии – хотели убедиться, что с ней хорошо обращаются. Тьфу, сколько же грязи и дерьма на тех болотах, что вы зовете улицами! Мы обошли все улицы, подходили к каждому дому, даже к церкви и кладбищу. Видишь ли, вот уже несколько дней, как мы не можем ее отыскать. А мы способны найти ее внутри чего угодно, будь то хижина или гроб. Наша маленькая Ирия теперь, быть может, и смертна, но тело ее до сих пор наполовину отцовское, и в тот последний вечер на берегу от нее по-прежнему пахло, как от освещенных солнцем волн. – Он стукнул кулаком по колену. – Кеннин и Эйян разъярились и собрались выйти на берег прямо днем и вырвать из людей правду кончиком гарпуна. Я сказал им, что они рискуют лишь умереть, а как может мертвый помочь Ирии? Но мне было очень трудно дожидаться заката, Ингеборг.

Она села рядом с ним, обняв одной рукой за талию, а другую положив на бедро, и прижалась щекой к его плечу.

– Знаю, – тихо произнесла она.

Тауно остался хмур.

– Ну? Так что же произошло?

– Понимаешь, ректор забрал ее с собой в город Виборг… Подожди! Никто не хотел навредить ей. Да и как они посмеют причинить вред сосуду небесной милости? – рассудительно произнесла Ингеборг и тут же презрительно усмехнулась. – Ты пришел в нужный дом, Тауно. Ректор привез с собой молодого писца, он побывал у меня, и я его спросила, как они собираются кормить наше чудо. Мы в Элсе не скряги, сказала я ему, но и не богачи, и теперь, когда ей уже не суждено рассказывать байки о подводной жизни, кто захочет взять к себе девочку – ведь ее придется всему учить заново, как новорожденного младенца, да еще копить для приемной дочери приданое. Да, конечно, у нее есть какой-то выбор – работа нищенки, замужество за моряком или то, что выбрала я, – но разве это правильно для такого чуда? Нет, сказал писец, все будет иначе. Они заберут ее с собой и отдадут в монастырь Асмилды в Виборге.

– Что это такое?

Ингеборг объяснила, как смогла, и под конец смогла лишь добавить:

– Там Маргрете дадут кров и будут учить. Когда ей будет нужное число лет, она примет обет и после этого станет жить в чистоте. Ее, конечно, станут почитать до самой смерти, которая наверняка будет иметь запах святости. Или ты не веришь, что труп святой не будет вонять, как твой или мой?

– Но это ужасно! – воскликнул ошеломленный Тауно.

– Неужто? Многие сочли бы такую судьбу необыкновенной удачей.

Он пристально посмотрел ей в глаза:

– А ты?

– Я… нет.

– Прожить взаперти до конца своих дней среди унылых стен, остриженной, в грубых одеждах, скудно питаясь, бормоча под нос о Боге и навсегда отвергнув то, что Бог вложил ей между ног, никогда не знать любви, детей, дома и семьи, не смея даже побродить под цветущими весной яблонями…

– Таков путь к вечному блаженству, Тауно.

– Гм. Я предпочту лучше блаженство сейчас, а мрак потом. Да и ты тоже, в сердце своем – разве не так? – что бы ты там ни говорила об отвращении к смертному одру. На мой взгляд, ваш христианский рай – весьма жалкое и унылое место.

– Маргрете может думать иначе.

– Мар… а, Ирия. – Он призадумался, подперев кулаком подбородок, сжав губы и тяжело вдыхая задымленный воздух.

– Что ж, – сказал он, – ежели она этого на самом деле хочет, быть по сему. Но как нам об этом узнать? И как узнать ей? Разве позволят ей вообразить, что есть нечто реальное и правильное вне стен того унылого мна… монастыря? И не позволю обманывать свою сестру, Ингеборг.

– Вы послали ее на берег, не желая видеть ее съеденной угрями. Разве у вас теперь есть выбор?

– Неужели никакого?

Отчаяние всегда такого сильного Тауно пронзило ее, словно лезвие ножа.

– Милый мой, милый. – Она прижала его к себе, но вместо слез в ней пробудилась старая рыбацкая практичность.

– Есть среди людей нечто, отворяющее любые ворота, кроме небесных, – сказала она. – Деньги.

С его губ сорвалось слово на языке подводных жителей.

– Говори, – сказал он на датском и стиснул ее руку шершавыми пальцами.

– Говоря проще: золото, – сказала Ингеборг, не пытаясь высвободить руку. – Или то, что можно обменять на золото, хотя лучше всего сам металл. Понимаешь, будь она богата, она могла бы жить, где пожелает; если денег достаточно – хоть при королевском дворе или в какой-нибудь чужой земле богаче Дании. Она правила бы слугами, воинами, кладовыми, акрами земли. Смогла бы выбирать среди женихов. И тогда, если она решит все оставить и вернуться к монашкам, то это будет свободный выбор.

– У моего отца было золото! Мы можем отыскать его среди руин!

– Сколько?

Они говорили долго. Морскому народу не приходило в голову мерить то, что было для них всего лишь слишком мягким и непрактичным металлом, пусть даже красивым и нержавеющим.

Наконец Ингеборг покачала головой.

– Боюсь, слишком мало, – вздохнула она. – Просто для жизни достаточно, но тут другой случай. В руки монастыря Асмилды и собора в Виборге попало живое чудо, и оно привлечет отовсюду множество паломников. Церковь – ее законный опекун, и она не позволит ей уйти в мирскую семью всего за несколько кубков и блюд.

– Сколько же тогда надо?

– Огромную сумму. Тысячи марок. Понимаешь, кого-то придется подкупить. Тех, кого не одолеть взяткой, придется завоевывать большими дарами для Церкви. А после всего у Маргрете должно остаться достаточно для жизни богатой молодой госпожи… Тысячи марок.

– Сколько это будет по весу? – нетерпеливо взревел Тауно, добавив ругательство на своем языке.

– Я… я… Да откуда мне знать, рыбацкой сироте, никогда не державшей в руках больше одной марки сразу? Полная лодка? Да, наверное, полной лодки хватит.

– Целая лодка! – Тауно откинулся на лежанку и уставился в потолок. – А у нас нет даже самой лодки.

Ингеборг печально улыбнулась и погладила пальцами его руку.

– Ни один мужчина не выигрывает каждую игру, – пробормотала она, – и не каждый водяной. Ты сделал то, что смог. Пусть сестра твоя проживет свой век, мучая свое тело, а потом душа ее пребудет в вечном блаженстве. Она будет помнить нас, когда ты станешь прахом, а я – гореть в аду.

Тауно потряс головой и прищурился.

– Нет… в ней течет та же кровь, что и во мне… и кровь эта не стремится к покою… она застенчива и нежна, но рождена для свободы широких морей всего мира… если святость угаснет в ней от жизни среди старух с волосатыми подбородками, сможет ли она попасть на Небеса?

– Не знаю, не знаю.

– Хотя бы свобода выбора. И покупается она полной лодкой золота. Жизнь Ирии стоит всего пару жалких тонн.

– Тонн! Я просто не подумала… Конечно, гораздо меньше. Вполне достаточно будет пары сотен фунтов. – Тревога коснулась Ингеборг. – Думаешь, ты отыщешь так много?

– Гм-м… подожди. Подожди. Мне надо вспомнить… – Тауно резко сел. – Да! Знаю! – воскликнул он.

– Где? И как?

Он тут же начал строить планы, полный ртутной быстроты морских людей:

– Давным-давно на острове к северу от этих вод стоял город людей, – начал он негромко, уставившись в тень. Голос его слегка дрожал. – Он был велик и обилен золотом. Богом его был спрут. Ему приносили обильные жертвы – сокровища, вовсе ему не нужные, но вместе с ними коров, лошадей, девственниц и пойманных преступников: все это спрут съедал. Ему нужно было не так много – тушу кита время от времени или корабль, чтобы сожрать моряков, – а за столетия жрецы научились сигналами давать ему знать, какие из зашедших в гавань судов не нужны Аверорну… И вот спрут стал вял и ленив и целые поколения людей не показывался, да в нем и не возникало нужды, потому что далеко вокруг стало известно, что нападение на Аверорн приносит не- счастье.

Постепенно сами островитяне начали сомневаться, не миф ли этот спрут и есть ли он на самом деле. Тем временем на юге вознесся новый народ. Его торговцы отправились на север, и не только с товарами, но и с новыми богами, не требующими драгоценных жертв. Жителям Аверорна эти боги пришлись по нраву, и храм спрута был заброшен, огонь в нем погас, жрецы умерли, и никто не сменил их. Под конец царь города повелел прекратить выполнять древние обряды на рассвете и на закате.

Прошел год, и разъяренный от голода спрут поднялся со дна морского и потопил все корабли в гавани. Руки его протянулись к берегу, сокрушая башни и собирая богатую добычу, а вслед за ним накатили огромные волны, поглотили остров, увлекли его на дно морское, и теперь о нем помнит лишь морской народ.

– Какая чудесная история! – хлопнула в ладоши Ингеборг, не подумав о маленьких детях, утонувших вместе с городом. – Я так счастлива!

– Не такая уж она и чудесная, – возразил Тауно. – Мы помним Аверорн потому, что спрут до сих пор там таится. И собирает с нас обильную дань.

– Понимаю… Но у тебя, наверное, есть какая-то надежда, раз ты…

– Да. Стоит попытаться. Слушай, женщина: люди никогда не опускались на дно. У морского народа нет ни кораблей, ни металлического оружия, способного долго не ржаветь. Никогда наши расы не работали вместе. Но если они попробуют… может быть…

Ингеборг долго просидела молча и потом еле слышно произнесла:

– А ты, может быть, погибнешь.

– Да, да. Но что с того? Все мы обречены с рождения. Морские люди держатся вместе – они должны так поступать, – и жизнь одного из нас не ценится высоко. Как смогу я скитаться по свету, зная, что не сделал для своей сестры Ирии, так похожей на нашу мать, все, что было в моих силах? – Тауно прикусил губу. – Но вот корабль с моряками. Как его раздобыть?

Они продолжили разговор, и она все пыталась отговорить его, а он все тверже настаивал на своем. Наконец она сдалась.

– Как знать, быть может, я смогу показать тебе то, что ты хочешь, – сказала она.

– Что? Как?

– Ты ведь понимаешь, что рыбацкие лодки Элса слишком хрупки для того, что ты задумал. Не сможешь ты и нанять корабль у уважаемого владельца – ведь у тебя нет души, а план твой безумен. Но есть, однако, шлюп – небольшой, но все-таки корабль, плавающий из Хадсунда, это город в нескольких милях отсюда в конце Мариагер-фьорда. Я хожу туда по базарным дням и потому знаю людей с этого корабля. Он торговый, возит грузы на север до Финляндии, на запад до Вендланда и на восток до Исландии. В наших отдаленных краях моряки не могут удержаться от пиратства, если им кажется, что сами они не рискуют. Экипаж на том корабле – шайка головорезов, а хуже всех – сам капитан. Он родом из хорошей семьи неподалеку от Хернинга, но его отец выбрал не ту сторону в ссоре между сыновьями короля, и потому у герра Ранильда Есперсена не осталось ничего, кроме этого корабля. К тому же он горько клянет ганзейских купцов – их корабли вытеснили его из тех мест, где он раньше удачно торговал. Кто знает, вдруг он достаточно отчаянный, чтобы отправиться с тобой?

Тауно задумался.

– Возможно. М-м-м… мы, морской народ, не имеем обыкновения предавать и убивать своих соплеменников, как то проделывают люди с душами. Я умею сражаться и не побоюсь схватиться с кем угодно с любым оружием или без него; но все же если дело дойдет до придирок и нам придется опасаться нападения его моряков, то нам троим выдержать такое будет трудно.

– Знаю, – согласилась Ингеборг. – Тогда лучше и мне отправиться с вами – немного заработать, а заодно и присматривать за ними, чтобы вовремя вас предупредить.

– В самом деле? – удивился он и тут же добавил: – Тогда ты получишь честную долю добычи, подруга. Ты тоже должна получить свободу.

– Если мы останемся в живых. А если нет – то что заранее волноваться? Но, Тауно, только не подумай, что я предложила это из жадности к богатству…

– Конечно, мне нужно поговорить с Эйян и Кеннином… составить план… еще раз поговорить с тобой… но все же…

– Верно, Тауно, верно. Завтра, всегда, когда угодно ты получишь от меня все, что тебе будет нужно. Но сегодня я прошу лишь об одном – перестань беспокоиться, изгони тревогу, и пусть останутся только Тауно и Ингеборг. Смотри, я сняла для тебя платье…