– Вот, ваше платье видела баба, живущая в доме напротив места убийства. Ваша серьга была найдена на трупе. Вы повздорили с графом Черемсиновым некоторое время назад, и тому есть многочисленные свидетели. Вы отлучались из заведения, и у вас было достаточно времени, чтобы догнать его, убить и вернуться назад. Да?

И глянул вопросительно. Я покачала головой. Ей-богу, слова не вымолвлю без Волошина. Похоже, Трубин это прочёл в моих глазах, потому что вскочил, с треском хлопнул ладонью по столу и заорал, как безумный:

– Отвечай немедленно, почему ты убила графа?! Говори, шлюха!

Я вздрогнула от неожиданности, но продолжала молчать. Трубин сорвался с места, заходил по кабинету, заложив руки за спину. Видимо, обдумывал, как меня сломать. Но тут из коридора послышался громкий капризный женский голос. Даже не громкий – очень громкий. Слышно его было так же хорошо, как если бы дамочка находилась в самом кабинете. Она истерила на весь участок.

– Я желаю видеть господина главного дознавателя! Немедленно, вы слышите? Немедленно! У меня украли экипаж! Я буду жаловаться губернатору, если главный дознаватель не займётся тотчас же моим делом!

Городовой явно пытался её увещевать, отчего в воплях дамочки случались паузы, но ему это очень плохо удавалось, потому что женщина не замолкала:

– Я не только губернатору пожалуюсь! Я подниму на ноги всё полицейское управление Алексбурга! Мой супруг – близкий друг господина Вельяминова, если это имя вам о чём-то говорит, так что я желаю немедленно видеть главного дознавателя! И полицмейстера также! А если вдруг так случится, что эти господа не явятся сей же момент, то пусть сразу пишут рапорт об увольнении из полиции, ибо им тут больше не служить!

Трубин слушал с нарастающим волнением, из чего я заключила, что он и есть теперь главный дознаватель. Он пробормотал с досадой:

– Что ещё за морока… Экипаж украли! Ох, не к добру, чую.

Он схватил меня за плечо и грубо велел:

– Сиди здесь и думай. Я скоро вернусь и хочу услышать из твоего красивого ротика подробности убийства графа Черемсинова.

И вышел из кабинета. Я услышала звук повернувшегося в замке ключа и вздохнула. Маленькая передышка перед новой пыткой. Что делать-то теперь?

И ведь запер дверь, сволочь… Не сбежишь! Адвоката вызывать не собирается. Хотя, наверное, должен. Однако не спешит. И Порфирия не позовёшь… Как же быть, как жить дальше?

Этот риторический вопрос всегда был одним из моих самых любимых. И часто помогал. Вот и сейчас – стоило мне произнести его вслух, как раздался звон оконного стекла. Я даже подскочила на стуле от неожиданности, уставилась на разбитый квадрат в раме, а с улицы показалась тонкая ловкая рука, повернула ручку окна. Господи, что это?

Парень моих лет, рыжий блондин, широколицый, конопатый, с усилием подтянулся к раме и свистящим шёпотом позвал:

– Эй, барышня! Сигай в окошко!

Ого. Вот оно!

Я соображала меньше секунды. Подхватилась со стула и бросилась к окну. Потом спохватилась и вернулась к столу. Серёжка из бусин лежала на раскрытом деле, красиво – будто Трубин собирался для соцсетей фоткать папку! Схватив украшение, сунула его за корсет, а уж потом вернулась к окну. Села на подоконник и подтянула подол платья к коленям. Ох, высоковато! Парень зубоскалил, уставившись на мои голые ноги, и пришлось шикнуть на него:

– Чего уставился?! Помоги лучше!

Он протянул руки, и я, закрыв глаза, спрыгнула. Боялась, честно говоря, ужасно! Ну а что – сломаю ноги и всё, Трубин меня закроет навсегда, а лечиться как? В тюрьме? Лучше сразу шею свернуть… Но парень принял меня безупречно, руки его, хоть и тонкие, оказались крепкими и жилистыми. Я открыла глаза и выдохнула с облегчением, но передышки мне не дали. Парень поставил меня на землю и, схватив за руку, потащил к коляске, стоявшей на углу:

– Ходу, барышня, ходу! Пока Сонька свой концерт не закончила!

– Сонька – это та женщина, у которой украли экипаж? – любопытно спросила я, плюхнувшись на сиденье. Парень вскочил на козлы и присвистнул на лошадь, а когда она рванула с места в рысь, ответил со смехом:

– Чёрта лысого у неё украли! Сонька артистка, каких мало! Её бы в императорский тиятр, все б рыдали, как играет, ох как играет, шельма!

Коляска быстро удалялась от полицейского управления, а я забилась в самый угол. Платье у меня и правда заметное. Такого больше ни у кого нет. Срисуют меня, ой срисуют… А парень словно мысли мои прочитал и посоветовал, оглянувшись:

– Ты, барышня, прикройся шубкой, а не то твоё сияние ажно из Алексбурга видно!

Я нашарила рукой мягкий шелковистый мех и натянула его на себя. Даже легче стало, когда спрятала платье. Интересно, куда он меня везёт? Походу, мы выезжаем из приличного квартала, но куда? Совсем не в ту сторону, где моё заведение, и не туда, где мой дом. До шикарной торговой улицы Язовенной тоже далеко. Большой город Михайловск, а я думала – маленькая деревня… Вот уже и улочки стали узенькими, тёмными. Или это сумерки наступили? Сколько времени прошло с того момента, как меня забрали с первого вечера в моём музыкальным салоне? Даже не знаю…

– Эй, а куда мы едем? – спросила тревожно. Парень отмахнулся:

– Не беспокойся, барышня, куда надо, туда и едем.

– Как тебя зовут хоть?

– Оськой кликали с утра, – отозвался он.

– Тоже мне, большой мальчик вырос, а всё ещё Оська! – фыркнула. Он оглянулся, серьёзным взглядом смерил меня и сказал:

– Ну пущай Йосип будет. Йосипом зови.

– Хорошо, а я Татьяна, – представилась, потом добавила: – Ивановна.

– Ишь! – хмыкнул Йосип. – Ива-ановна! А нос-то дорос?

– За своим смотри, – посоветовала с улыбкой. – Ты у Полуяна служишь?

– Так… Маленько, – неохотно ответил он. – Ты меня не спрашивай, Татьяна Иванна, неловко мне тебе не говорить, а говорить можно ль, того не знаю.

– Не буду спрашивать. Скажи только: долго ещё ехать?

– Не-е, уж маленько осталось! Н-но, шальная, но!

Лошадка дёрнула коляску и побежала быстрее. А я закрыла глаза. Куда я еду, что я делаю… Позволила себе слабость, отдалась под крышу бандиту. Но у меня не было выбора, правда. Без Городищева в этом городе у меня не осталось заступников, а Трубин не остановится, пока не отправит меня на каторгу. Полуян так Полуян. Но нужно держать его на расстоянии вытянутой руки, не позволяя вторгаться в личное пространство. Он способен…

– Эй, барышня, слезай, приехали!

Я распахнула глаза и уставилась на небольшой домик с облезлым фасадом и обшарпанными рамами, который охраняли корявые деревья без листьев с претензией быть садиком. Окружала этот садик покосившаяся ограда, в которой не хватало штакетника. Йосип спрыгнул с козел и протянул мне руку:

– Пожалте, барышня.

– Ты куда меня привёз? Что это за собачья конура?

– Не всё то, чем кажется, – подмигнул мне Йосип. – Но ежели желаешь, провожу тебя до места.

Я оперлась на его ладонь и сошла с коляски, закутавшись в шубу. Мы пробрались через заросли густой травы к крыльцу, и мой провожатый стукнул в покосившуюся дверь три раза быстро, два раза медленно и потом ещё раз. А я поёжилась, окружённая сумерками, в которых тени от деревьев показались страшными чудовищами. Они съедят меня, маленькую, беззащитную, икнут и в зубах поковыряются веткой…

Из глубины дома послышались шаги, дверь скрипнула, и в щели показалось лицо женщины. Она оглядела меня подозрительно, потом скользнула взглядом по Йосипу и выдохнула:

– А, это вы… Упадайте.

И она распахнула дверь, пропуская нас в тёмный сырой коридор. Потом тщательно закрыла её, вынула из-за перегородки свечу и в её свете отворила другую дверь, посолиднее. Оттуда пахнуло теплом, печным жаром, запахом мёда и яблок, и я жадно вдохнула всё это. Ох, есть хочется! Чаю хочется! Лечь и вытянуть ноги…

Я вошла первой, не выпуская полы шубы, обёрнутой вокруг тела. А мне навстречу с диванчика, обтянутого жёлто-пёстрой тканью поднялся Митька Полуян собственной персоной. Отставив чашку с горячим чаем, развёл руки:

– Ба-а! Кого я вижу! Татьяна Ивановна, дорогая ты моя!

– Дмитрий Полуянович, – я склонила голову в приветствии. – Благодарю вас за помощь в побеге.

– Пустое. Сам рад. А тебе идёт шубка! Оставь себе, дарю.

И улыбнулся широко, отчего от уголков глаз его разбежались мелкие морщинки. Гусиные лапки.

Глава 2. Осторожничаю

Первым моим побуждением было поблагодарить этого обаятельного стервеца за поистине царский подарок. Но потом здравый смысл поднял голову. Я же не даром проработала несколько лет в профессии, я же на эти грабли уже наступала!

Подарок я могла бы принять только от Городищева. Потому что знала: в ответ он не попросит ничего. А Полуяну веры нет, Полуян не только попросит – он ещё и потребовать горазд. Так что нет, спасибо, плавали-знаем.

Я мило улыбнулась и ответила:

– Спасибо за доброе намерение, однако подарок принять не могу. Посижу ещё в шубе, погреюсь, а потом верну, если не возражаете.

– Танечка, душа моя, грех моими подарками разбрасываться!

Полуян шагнул ко мне, обдав запахом дешёвого табака и яблочной ватрушки с маком, угрожающе глянул в глаза. Прищурился. Его зрачки затопили радужку, как у злого кота. Настоящий бандит, первостатейный! А только мне бояться нечего. Дважды он мне помог, долг отдам, а большего не надо.

– Я, Дмитрий Полуянович, женщина независимая и свободная. Вы предложили – я отказалась. Именно так это и работает. Если для вас всё работает по-другому – не быть нам друзьями, к сожалению.

Он раздул ноздри в гневе, стукнул кулаком по столу. Думал, наверное, что это произведёт на меня впечатление.

Ошибся.

«Разве это сад? Видала я такие сады…»

Вспомнился Гешефт, тоже первостатейный бандит. Была у него отвратительная привычка – чуть что орать и кидаться в девушек бокалами и пепельницами. Очень уж ему нравилось, когда девчонки пугаются и ломятся на выход. В меня он швырнул тамблером ровно один раз, потому что я увернулась, подобрала тяжёлый бокал и вернула Гешефту комплимент. Прямо в его чугунную бошку, даже бровь рассекла. Бандит тогда опешил, взоржал и велел тащить аптечку, лечить его…

Уступать Полуяну я тоже не собиралась, поэтому сказала устало:

– Вы, Дмитрий Полуянович, на меня не гневайтесь, гневаться я и сама умею. И фыркать, и ножкой топать… Должной быть не желаю, а отдариться мне нечем. Уж поймите и не сердитесь.

Он ещё немного посверкал очами, а потом расслабился и улыбнулся, снова показав гусиные лапки:

– Ладно, забудь. Садись-ка, Татьяна, за стол, отужинай со мной, коли голодна.

– Голодна, – призналась я, вздохнув с облегчением. За спиной кашлянул отмерший Йосип:

– Так я, это… Полуян, пойду я иль что?

– Побудь тут, – распорядился бандит. – Лошадку распряги да спать заваливайся, Глашка тебе чаю нальёт. А ты, Татьяна Ивановна, вот сюда садись, на красное место. Водки будешь?

Я махнула рукой. Водка так водка. Мне бы сейчас просто поесть чего-нибудь, не важно чего. Желудок уже к позвоночнику прилип, я ведь волновалась, с утра ничего не ела. Как там мои девчонки? Наверное, в панике…

Горница Полуяна была тёплой и маленькой. Печь грела её одним боком – дебелая, дородная, выпирающая, как русская баба, а в красном углу, над лавкой, покрытой какими-то мохнатыми тулупами, чадила лампадка. Вместо лика Иисуса на иконе был строгий лик женщины в чёрном. Она смотрела в душу своими тёмными большими глазами, поджав узкие губы, словно была недовольна мною.

– Так вот ты какая, Богиня, – пробормотала я, садясь. – Уж не сердись хоть ты…

– Это Чёрная Богиня, – сказал, услышав, Полуян. – Покровительница воров и проституток.

Он сел напротив меня, навалился грудью на стол и спросил серьёзно:

– Ты мне скажи, Татьяна, за что тебя в арестантскую запрятали?

– За убийство, – я мотнула головой. Снова объясняй, снова клянись…