– Как соберутся – так будут. У суда могут найтись дела поважнее, тогда и неделю гостить можно.

– Ихос де путас!^[2] Как будто есть в этом толк! – Пабло сердито хлопнул рукой по стене. – Пожрать бы чего.

– За это не тревожься, – усмехнулся дон Карлос. – Кормить будут как дворян.

– Вкусно? – весело удивился Вальехо.

– Дорого! – подкрутил усы кабальеро. – В тюрьмах королевства плату за еду вычитают из кармана заключенных. А цены у них изрядные.

Старый пикинер вопросительно уставился на своего товарища.

– Знаю по себе, – кивнул тот. – Ведь не ради забавы я десять лет назад отправился на Дальние земли.

– Ну так расскажи, – попросил Вальехо. – Тебе нечего стыдиться – мне плевать на прошлое человека, который трудится, пьет и дружит со мной в настоящем.

– Успею. – Дон Карлос снова потянулся к плошке с водой, но, передумав, приложился сразу к кувшину. – Когда тебя схватили, ты дрался с альгвазилами?

– Не успел бы, – мотнул головой Пабло. – Бросился к тебе, а попал в объятья к ним – к четверым зараз. А к чему тебе?

– Скажешь на суде, что не дрался. Я возьму всю вину на себя.

– Это еще зачем?

– Простолюдина за драку выпорют, за поножовщину могут и повесить. Лучше им думать, что ты в драке не замешан. Я же дворянин, мне за драку не сделают вообще ничего. Даже судить меня может лишь дворянский суд. Его нет в этом негодном городке. Не станут они утруждаться ради подобных пустяков.

Пабло лишь покачал головой в ответ – было видно, что он сомневается.

– Так и скажем, – повторил дон Карлос. – Мне опасаться нечего. Я ничей. А у тебя семья.

Ход времени – большая загадка. Стоит лишь подумать, что времени мало, как оно разгоняется до невероятной скорости и истекает быстрее, чем вода успевает уйти в песок. Но если не знать, сколько его… Казалось, небо за окном даже не думает становиться светлее.

– Позволь спросить, сеньор, – нарушил Пабло затянувшееся молчание. – Как ты умудряешься так жить?

– Как? – не понял дон Карлос.

– Одиноко. Быть ничьим.

– А что такого? Сколько существ на белом свете живут именно так!

– Но не люди же! Люди живут ради чего-то или кого-то.

– Скорее бы к судье! – с невеселым смехом воскликнул дон Карлос. – Его вынужденное любопытство не сравнится с твоим праздным! Я, право, не вижу, как одиночество может мешать иметь цель в жизни.

– Ну я это… Я видел много людей, – виновато произнес Пабло. – Ты не похож ни на кого из них. Сеньоры и вояки гоняются за властью и славой, купцы – за богатством, люди попроще держатся за жизнь – для них это семья и какой-никакой достаток… Все ради чего-то.

– Ради чего ты? – спросил кабальеро.

– Я спросил первым!

– И первым ответишь.

Пабло задумался.

– Пожалуй, ради своей семьи, – наконец ответил он.

– Но ты был солдатом!

– Был! После того как ты присягаешь королевству, берешься за оружие во имя королевства и за королевство же люди короля тычут в тебя пиками, верить в королевство я перестал. Семья – это последнее, черт возьми, что по-настоящему есть у человека, что не предаст! Я нашел своих людей и живу ради них.

Вальехо говорил с жаром. В памяти его встали события двадцатилетней давности – одна из войн, столь редких на Острове. Когда старый король умер, не оставив наследников-мужчин, внезапно явившийся с Материка герцог Фердинанд Молниеносный – дальний родственник покойного государя – заявил свои права на трон. Герцог подкрепил свое слово шестью тысячами наемников, и наследование обрело скверное сходство с завоеванием.

Алькальд Западного удела не признал новоиспеченного короля, но что могла одна терция против шести тысяч? Непокорных разгромили в неравной битве, и рядовой пикинер Пабло Вальехо чудом остался жив, хотя не вполне невредим.

– Теперь твой черед, – сказал он.

– Что ж, изволь. – Дон Карлос поднялся и медленно обошел камеру кругом, дернул решетку – та не поддалась. – Признаюсь, мне неизвестно ради чего. Тут не ради чего-то. Скорее – наперекор всему.

– Это как?

– Очень просто. Когда тебе не нравится то, что творится вокруг, но ты даже не догадываешься, как это изменить. А хоть бы и знал – сил все равно недостаточно. Тогда следует сопротивляться, чтобы после не винить себя в сдаче без боя!

– Точно как мы двадцать лет назад, – вздохнул Пабло.

– Я тогда был ребенком, – проговорил дон Карлос. – В моем родном Северном уделе земли мало, зато каждый третий – идальго. Может, поэтому их устремления на поверку простонародны – когда достаток под сомнением, не до спеси. Даже родовое имение становится обузой, не принося ничего, кроме хлопот. Потому все стремятся на государеву службу в столицу или хотя бы в Срединный удел. Отец хотел бы видеть меня чиновником при дворе короля – неважно какого. Но я желал быть воином и настоял на своем.

Стоит ли говорить, – продолжил рыцарь, – что нужда притащилась за мною в столицу. Жалование гвардейца не покрывает его расходов, это знает каждый в Королевской Сотне. Тогда наперекор нужде да еще безразличию короля – он ведь числится капитаном собственной гвардии… – Кабальеро умолк и закрыл глаза. От дурных воспоминаний словно вернулась утихшая боль в голове.

* * *

Солнечный свет изливается с полуденного неба; он отражается от белых стен домов, окруживших площадь, и кажется, что солнце светит отовсюду, и некуда спрятать глаза. Хочешь – подставь их нестерпимому свету, хочешь – опусти взгляд. И узри толпу, собравшуюся поглазеть на твою позорную казнь…

Альгвазилы хватают осужденных под руки, одного за другим волокут на эшафот. Оттуда, точно из другого мира, доносится стук – падают на помост сорванные знаки рыцарского отличия, глашатай зычно выкрикивает один и тот же вопрос. Разнятся только имена:

– Дон Энрико дель Торо!.. Дон Рикардо де Айла!.. Узнаёт ли государь этого человека?

И всегда один и тот же ответ короля, короткий и жестокий, как удар клинка:

– Нет, не узнаю!

Грубая хватка двух альгвазилов – ноги вдруг перестают слушаться и тащатся по ступеням эшафота, словно тряпичные. Свет наверху еще ярче – хочется зажмуриться, но и тут перед глазами останутся раскаленные белые круги. На колени ставят сильным тычком, словно хотят вбить ногами в доски.

– Дон Карлос де Альварадо!..

* * *

– Все закончилось тем, что мы вдесятером оказались на Дальних землях его величества, – закончил рассказ кабальеро. – Впрочем, тамошние владыки не знают, что это его земли. Выжить там можно только наперекор всему. Не выжить куда легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня – это дорогого стоит.

– Неужто Ихо-де-Леон? – ахнул Пабло. – Ты, должно быть, великий воин!

– Были воины сильнее и отважнее меня, – отмахнулся дон Карлос. – Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо – мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие – но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернется к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает – тот следующий!»

Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят ее обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.

– Нас было десять, – глухо проговорил рыцарь. – Остался я один. Не знаю ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.

Пабло слушал в глубокой задумчивости.

– Наперекор, стало быть. – Он пожевал соломинку, сплюнул. – Да-а… Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!»^[3].

– Истинно так, – кивнул дон Карлос. – Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.

– Попробуй жениться, – подсказал Пабло. – Заведешь семью – угомонишься.

– Ну нет! – сердито обрубил дон Карлос. – Что лихорадка, что любовь – всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви – разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.

– Ты это сейчас наперекор кому?

– Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.

За решеткой раздались тяжелые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В темно-сером проеме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.

– Ну что, протрезвели, удальцы? – беззлобно бросил один из них. – Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.

* * *

Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решеток, на полу – прелой соломы, да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Давил даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!

Впрочем, неудивительно – в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, еще один такой же – на низеньком столике писаря. Слева на стене можно было видеть кандалы, дыбу и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не шли в дело и уже плотно укутались паутиной. Тяжелое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.

Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, – в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облаченный в черную мантию, от которой сам он казался еще более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд – столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.

– Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного Королевства, – чуть слышно прошелестел старик. – Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».

Разобрать его речь, не обратившись в слух всем существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.

– Суд должен знать имена преступников, – продолжал судья.

– Мы не преступники, ваша честь, – выступил вперед дон Карлос.

– Суд повторяет вопрос. – В голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.

– Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, – представился дворянин. – Мой товарищ – грахеро Пабло Вальехо.

– Преступник называет себя дворянином, – безо всякого выражения бубнил судья.

– Мы не преступники! – твердо повторил дон Карлос. – Вчера мы вдвоем прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.