Я подавляю собственный страх из-за того, что собрался открыть мне Самсон, и из-за того, какие у меня могут возникнуть чувства. Просто обхватываю его ладонь руками, давая понять, что ему ничто не грозит. И он начинает.

9

Самсон долго молчит, подбирая правильные слова. Я никогда не видела его таким неуверенным. Когда он все-таки говорит, его голос звучит тихо, низко, и мне приходится прислониться к нему, чтобы слышать.

– Я проник туда примерно за полгода до того, как вы с Олли стали танами, – и вскоре обзавелся там другом.

– Другой шпион?

Самсон качает головой. Он не смотрит на меня, его взгляд уперся в наши соединенные руки. Я всматриваюсь в его лицо. Обычно оно такое сильное, с четко обрисованными скулами, твердым подбородком. Но сейчас я вижу в нем мальчишку, которого – к его собственной досаде – родителям нравится баловать.

– Он был стражем, как и я. Он полностью подчинился Мидрауту, но он был молод. Ну, моего возраста. Его старшая сестра работала на Мидраута, занимала высокое положение, и он ее боготворил.

– И ты изменил его мысли?

– Нет, – улыбается Самсон. – Нет, я даже и не пытался. Это подвергло бы риску мою миссию. Но он мне нравился, и мне казалось, что и я нравлюсь ему. Даже у тех, кто верил Мидрауту, то место высасывало силу. Трудно было оставаться там ночь за ночью, видеть кое-что такое, что мы были вынуждены видеть. Думаю, его не слишком радовало наблюдение за некоторыми экспериментами, но он твердил мне, что это только к лучшему. Что в итоге это всех нас сделает лучше. – Самсон делает паузу, пожимает плечами. – Ну, как бы то ни было, мы, полагаю, стали друзьями или вроде того, учитывая, что главное я хранил в тайне от него… А потом однажды меня поймали с моим рыцарским шлемом. Я думал, что нашел для него надежное место, и был уверен, что за мной не следили. Но меня видели.

– Твой друг?

– Нет. Кое-кто другой, но они не могли рассмотреть мое лицо. Они просто поспешили к своим начальникам и сообщили о том, где и что видели, и вычислили, что это был или я, или мой друг.

– О боже! – выдыхаю я.

Неужели Самсон обвинил в шпионаже своего друга?

– Они посадили нас в разные камеры для расследования, – запинаясь, продолжает Самсон. – И потом я узнал, что мой друг… он признался.

– Что?!

– Он сказал, что это был он, что я не имею к этому никакого отношения. И у него были доказательства – он сообщил о месте, где спрятан шлем. Видимо, он давно уже знал, чем я занимаюсь.

– И что с ним случилось?

Самсон склоняется над нашими руками, словно собирается их поцеловать, а потом я чувствую на костяшках пальцев его слезы. Я прижимаюсь к нему, пока он рыдает, бормочу утешения: «Ты не виноват. Он решил помочь тебе. Ты ничего не мог изменить… тебя могли просто убить…» Но все это не имеет смысла. От этого ничего не меняется. Я это знаю, потому что сама продолжаю винить себя во всех тех смертях, что случились за последние годы. Если бы только я действовала быстрее… Если бы только я была сильнее… Наконец я просто умолкаю, и мы с Самсоном держимся друг за друга.

Потом мне на ум приходит кое-что еще.

– Так ты поэтому не хочешь убивать сновидцев, – тихо говорю я.

За последний год мы так много ночей потратили на то, чтобы вместо снов сражаться со сновидцами: с теми, кого искалечил фанатизм и манипуляции Мидраута. В момент сражения на Трафальгарской площади Самсон едва не погиб из-за того, что сопротивлялся целым толпам сновидцев, напавших на нас, но он отказался убить хоть кого-то из них. Я всегда понимала его причины в философском смысле – в соответствии с его моральными принципами. Но теперь я понимаю, что в этом кроется и нечто очень личное.

– Он ведь предположительно был на стороне Мидраута, но когда такое случилось, перешел на мою сторону, – говорит Самсон. – И кто знает, который из всех этих сновидцев может поступить так же, если им выпадет шанс спасти кого-то любимого?

Лично я думаю, что он уж слишком доверяет людям, но эта мысль кажется утешительной. Что нет спящего, который не может измениться, если к тому возникнет достаточная причина. Что наша борьба за выживание чего-то стоит, и если мы заглянем по другую ее сторону, то сможем простить тех, кто восстал против нас. Или они могут искать нашего прощения.

Когда Самсон отодвигается, чтобы заглянуть в мои глаза, между нами что-то меняется. Мы изучали тела друг друга так, что я буквально таяла. Но мы никогда не доверялись друг другу до конца, как сейчас. Это уже истинная близость.

– Я давно понял, как тебе помочь. – Самсон чуть заметно улыбается. – Но мне так не хотелось признаваться…

Я прижимаюсь губами к его губам, осознавая, что именно он сейчас совершил ради того, чтобы я почувствовала себя лучше. Я действительно это понимаю. Я знаю, что в той ситуации он должен был ощущать себя беспомощным – беспомощным и виноватым, пусть даже он работал ради пользы танов и не мог раскрыть себя. И на волне этой беспомощности ему пришлось изменить себя, стать новой личностью, даже находясь среди друзей, знавших прежнего Самсона. Он хотел мне сказать: «Это возможно сделать». И мне нужно только вернуться назад. Кто я без моего Иммрала? Что я думала о себе до того, как поняла, что обладаю силой, и как мне примирить это с тем, что я представляю собой теперь? Пока у меня нет ответа на эти вопросы, но я впервые чувствую, что могу их найти.

Мы с Самсоном вместе возвращаемся в замок, и каждый чувствует себя незащищенным.

– А что ты делал на крыше замка вместе с Иазой? – спрашиваю я.

– Мы пытаемся помочь тебе, – грустно улыбается он.

– О чем ты?

– Мы ведь знаем, как тебе хочется вернуть свой Иммрал, так что мы с Иазой предприняли собственные исследования. Мы обнаружили упоминания о переводе или переносе. Мы подумали, это может иметь какое-то отношение к куполу, но ничего не вышло.

Я останавливаюсь, молча поворачиваю его лицом к себе. Ни у Самсона, ни у Иазы нет времени на такие исследования. Они и так загружены сверх меры.

– Не надо вот так на меня смотреть, Ферн. Я знаю, мы не должны были. Но нам хотелось.

Я бросаюсь к нему совершенно непристойным образом. Несколько проходящих мимо венеуров хихикают. Все оставшиеся у меня сомнения насчет того, что Самсон, возможно, доволен тем, что я теперь не сильнее, чем он, рассеиваются в облаке нахлынувшего стыда.

– Должен ли я это понимать так, что тебе хотелось бы продолжения нашей работы? – спрашивает Самсон, когда я наконец отодвигаюсь от него.

– Да. Но только если я сама буду участвовать.

За спиной Самсона появляется Иаза, он напряженно улыбается:

– Если вы закончили, я бы хотел забрать Ферн, это важно.

Самсон сжимает мою руку и идет к конюшне, а я стараюсь не отставать от Иазы на пути к замку.

– Там собрание всех старших танов, – поясняет Иаза.

– А зачем им я?

– Ты ведь сунулась в брешь. Они хотят, чтобы ты им рассказала, что там произошло.

Мы идем в кабинет лорда Элленби, где уже ждут он сам и Олли. Лорд Элленби выбирает одну из нескольких дверных ручек, спрятанных на тайной панели в стене. И берется за ту, что словно вырезана из каменного угля. Золотые нити бегут по поверхности, ставшей гладкой за те века, что ею пользовались. Он берет эту ручку и вставляет ее в дверь в глубине его кабинета, за этой дверью – бесконечные пункты назначения. Из двери сочится голубой свет, и когда лорд Элленби открывает ее, мы оказываемся в большой круглой комнате с целым рядом окон и круглым столом в центре.

Только когда я прохожу в дверь, я понимаю, что мы в какой-то башне. За каждым окном открывается другой вид. На камне над каждым окном вырезаны разные слова. Над тем, что смотрит на окутанный ночью город, написано: «Край надежд». Закат над спокойным океаном обозначен как «Место тьмы». Еще одно окно выходит на холмы, где рядом с овцами пасутся ламы и другие животные – такие едва ли существуют в Итхре. Над этим окном вырезаны слова: «Многоцветная долина». Последнее окно, сквозь которое я вижу заснеженные утесы, над ними несется бешеный ветер, названо «Край серебряного облака».

– Где это мы? – спрашиваю я, рассматривая все это.

– В месте, которое не найти на картах, – отвечает лорд Элленби. – Это Авалон^[9].

10

Иаза присвистывает:

– Я читал о нем, но никогда здесь не бывал. Описания не дают представления.

Дверь, через которую мы вошли, снова открывается, входит женщина с суровым обветренным лицом, с бурей во взгляде, она держит у бедра рог. За ней я замечаю похожую на пещеру комнату, чьи стены украшены драгоценными камнями.

– Наконец-то мы можем выяснить, как обстоят дела с моими пропавшими рыцарями, – говорит она.

– Леди Каур… – Лорд Элленби пожимает ей руку. – Рад, что вы смогли…

Они отходят в один конец комнаты, тихо разговаривая, а мы с Олли и Иазой идем в другой конец. Я смотрю на заснеженные утесы, впитывая их красоту, их опасность. Я воображаю, как моя душа отделяется от тела и ветер за окном несет ее, словно пепел, чтобы осмотреть Авалон так, как невозможно это сделать смертному. У меня мурашки бегут по коже.

– А разве Авалон не считается местом захоронения короля Артура? – спрашивает Олли.

– Ох, Олли, тебе бы не следовало верить всему, что ты читаешь, – улыбается Иаза.

Олли смотрит на него без выражения, а во мне снова вспыхивает тревога за брата.

– Улыбаться не вредно, Олли, – мягко произносит Иаза. – Тебе не обязательно постоянно чувствовать себя в бою.

Мой брат не улыбается, но что-то изменяется в нем. Он смотрит на Иазу так, словно впервые по-настоящему его увидел. Дверь в комнату снова открывается, чары с нас сброшены, мы сосредоточиваемся на вновь прибывших.

Когда башня наполняется, разговоры становятся более приглушенными. А дверь, открываясь, каждый раз показывает другой замок – иные из них просторные и холодные, иные уютные и сплошь увешаны гобеленами. А некоторые места я узнаю, вроде кабинета леди Кайрис в Кембридже. Я сажусь между Олли и рееви из Оксфорда, Ашером, – у него на голове пучок волос, торчащий прямо вверх. Ашер вежлив, но напряжен, он постукивает по столу пальцами.

Когда все стулья заняты, лорд Элленби встает и все затихают.

– Спасибо, что пришли на это срочное собрание, – начинает лорд Элленби. – Мы все знаем, почему мы здесь. С нашими рыцарями что-то произошло, и нам необходимо выяснить, что именно. Ясно только одно: думаю, все мы догадываемся, кто за этим стоит.

Все кивают, перешептываются. Руки Ашера сжимаются в кулаки.

– У нас есть кое-какая новая информация, которая может иметь отношение к этим пропажам, – говорит лорд Элленби. – Ферн? Расскажешь?

Я встаю, ощущая на себе любопытные взгляды. Узнаю́ многих из этих лордов, леди и сеньоров, я встречалась с ними в прошлом году, объезжая Аннун. Уверена, все они слышали о том, что я утратила Иммрал, помогший изменить Круглые столы, но это не мешает им всматриваться в мои, теперь ореховые, глаза. Я невольно гадаю, не отвергают ли они меня. Наверное, думают: «Она просто рыцарь?» Или: «Зачем она здесь, если больше ничего не может нам предложить?»

Тем не менее я рассказываю им о том, что увидела и почувствовала, когда шагнула в брешь между Аннуном и Итхром. О том, как я едва не рассыпалась, словно призрак, – и, возможно, исчезла бы окончательно, если бы Олли не удержал меня.

– После вашего сообщения прошлой ночью мы нашли подобные бреши в Йоркшире, – говорит лорд из Суффолка. – И, как и ваша, они постепенно сами собой затянулись.

– Какое это имеет отношение к моим пропавшим рыцарям? – спрашивает леди Каур, главный тан Корнуолла.

В ее сообществе танов людей осталось даже меньше, чем у нас: трейтре Мидраута уничтожили их всех, снова напав во время двух празднований Остары^[10].

– Можно? – спрашивает Иаза.

Он разворачивает карту, что принес из Тинтагеля, ту самую, где он отмечал исчезновения. Лорд Элленби показывает точки, которыми усыпана карта.