– Возьми. Что я еще могу сделать? – ответила она, снова протягивая сверток. – Чертовы фрицы! Хоть я и баба, а стыдно перед Петькой. И перед тобой. Ты вон чуть без ноги не остался, а я кормлю этих гадов и задницу ихнюю в тепле грею.

Слезы снова навернулись на глаза. Анна обняла Василия. Она видела в нем всех, кто ушел на эту чертову войну. И особенно одного из них – самого дорогого.

Не сразу, но Василий обнял ее тоже. Теплое, хрупкое тело. Он прижал его к себе еще ближе. Рука, будто против воли, медленно поползла вверх.

– Аня… – прошептал он жарче, чем хотел.

Она тут же отодвинулась, плотнее укутавшись в платок, что грел ей плечи.

– Возьми-возьми, – быстро заговорила она, настойчиво суя Василию сверток. – Мы как-нибудь проживем. Может, и Петя мой где-то сейчас голодный, полуживой. Может, и о нем кто позаботится.

Слепой мальчик снова подошел к матери, хорошо ориентируясь в пространстве дома. Он вложил ей в руку свою куклу. Анна протянула ее Василию:

– На вот еще. Оберег. На удачу.

Несколько мгновений Василий стоял на пороге, не двигаясь и ничего не говоря. Бросил быстрый взгляд на слепого мальчика и вдруг схватил Анну за тонкое запястье и резко притянул к себе.

– Анька, пошли со мной, – страстно зашептал он ей в ухо. – Я знаю тропы, уведу вас. Нет твоего Петьки больше, понимаешь? Похоронку на мужа ведь своими глазами видела! Пошли! И сына за своего возьму. Я же тебя со школы еще…

Аня резко высвободилась из объятий Василия, сделала шаг назад и посмотрела на него гордым, твердым взглядом:

– Да что ты, бес попутал? Пока костей Петькиных не увижу – ждать его буду!

Анна сунула куклу-оберег в сумку Василия и отвернулась, бросив через плечо:

– Иди, Бог с тобой.

Несколько мгновений Василий еще смотрел на нее горящими глазами, затем открыл дверь, шагнул за порог, но остановился, обернувшись:

– Крайний раз зову. О сыне подумай!

Анна не ответила. Только подошла к стене и поправила чуть покосившееся фото мужа в рамке.

За ее спиной дверь хлопнула с такой силой, что, стукнувшись о косяк, открылась нараспашку, впустив в дом ледяной порыв ветра и снега. Фото Петра снова покосилось…

Анна кинулась к сыну и укрыла его одеялом.

Ледяной ветер завывал, пробираясь под одежду и до боли царапая огрубевшие щеки.

Василий, хромой и усталый, пробирался сквозь лес туда, где, как он помнил, должны были быть свои.

– Так это прошлое? – спросила Лиза. Они с Сизифом, не чувствуя ни холода, ни ветра, шли позади Василия. – Мы и в него можем вмешиваться?

– Нет, не можем, – ответил Сизиф. – Законы времени для нас непреложны, как и для людей. Нам доступно только смотреть. Учиться.

Лиза разочарованно причмокнула языком:

– Вроде как в кино, что ли? Ясно, короче. Нарекламировал мне тут всякого, а в реале ни хрена интересного мы не можем.

– Знаешь, иногда я понимаю того мента, который тебя…

Резкий звук пронзил ночной лес.

Выстрел.

– Минута в минуту, – Сизиф глянул на часы.

Василий пригнулся, схватившись замерзшей рукой за шапку.

Инстинктивно присела и Лиза.

Откуда?

Было непонятно, с какой стороны доносятся выстрелы.

Еще один…

Послышалась неясная, лающая немецкая речь.

Лиза различила пару знакомых из фильмов слов:

«Хенде хох! Хенде хох!»

Василий затравленно озирался: он был окружен. Выстрелы совсем близко. Грудь ему сдавило кольцо страха. Он замер, взгляд его метался по поляне. Василий попытался рвануть в чащу, но тут увидел, как вооруженные фигуры выходят из темноты леса. Еще выстрел. Острая боль будто прожгла хромую ногу. Василий упал, уткнувшись в снег лицом. Он только прижимал к себе еще теплый мешочек с краюшкой хлеба и картошкой. Шапка съехала на глаза, закрыв весь мир.

– Попал мужик. И что теперь? – тихо проговорила Лиза.

– Знаешь, что мы делать с такой, как ты? – проговорил немецкий офицер.

Он склонился над Василием, который, связанный, сидел на стуле. Подбитый глаз саднил, нога невыносимо ныла, стреляя жгучей болью до самого бедра.

Он пришел в себя минуту назад, когда один из немцев облил его ледяной водой.

Лиза отвернулась:

– Не люблю я страшилки, ясно? Лучше сразу скажи, чем кончится.

– Это тебе не сериал. Смотри внимательно.

Идеально вылепленное холодное лицо немца придвинулось почти вплотную к Василию:

– Когда у меня хороший настроени, мы вытаскивать человек на мороз голый и медленно обливать его вода, пока он заживо не стать льдом, – немец сделал театральную паузу, протерев пальцем пуговицу на манжете. – Но сегодня у меня плохой настроени.

Василий дернул головой, откинув мокрые пряди волос, лезшие в глаза:

– Пошел ты, фашистский ублюдок!

Лиза улыбнулась:

– Держится пока.

– Немец просто выбрал не ту стратегию, – ответил Сизиф.

Офицер усмехнулся.

– Ты думать, нам нужно знать, где твои партизаны? Мы знать, – фашист выпрямился и стал вышагивать по комнате. – Нам их выдать другой. Я хотеть знать, кто прятать тебия в деревне. Кто тебия кормить и врать нам.

Лиза нахмурилась. Ей вспомнились хрупкая Анна и слепой парнишка. Что-то в том доме казалось ей знакомым. Может, когда-то в далеком детстве у них тоже лежали застиранные ковровые дорожки на полу. Может, стояла беленая печь. Она не помнила.

– Ах вот оно что, – пробормотала Лиза.

– Не дождешься, немецкая свинья, – выкрикнул Василий.

Немец не реагировал, только еще сильнее выпрямился. Он знал: все козыри у него на руках. Это читалось по задранному подбородку и поджатым губам.

Офицер кивнул одному из немцев:

– Покажи ему другой.

Двое солдат подняли Василия и потащили в подвал. Он подволакивал раненую ногу, оставляя на полу кровавый след.

Сизиф жестом показал Лизе следовать за ними.

Она неохотно пошла.

Когда они спустились и осталось сделать лишь шаг, чтобы зайти в подвал, Сизиф остановил Лизу, помотав головой.

Немецкие охранники открыли дверь подвала – оттуда донесся стон.

Лиза не видела, что было внутри. Она видела лишь мокрую от пота спину Василия. Тот покачнулся и потерял сознание. Охранники его не удержали, и он упал на холодный каменный пол. Лицо Василия запачкалось кровью. Лиза подумала, что это его кровь, но нет. Это была кровь, того, кого держали в подвале.

Того, кто выдал партизан.

Ледяная вода залилась в глаза и уши.

Василий закашлялся, но мир еще пока не проявился в своей ясности.

Полудрема, лицо Анны…

Еще один ледяной поток – и он пришел в себя.

Снова привязанный к стулу. Снова ненавистная фашистская морда прямо перед ним. Снова терзающая боль в ноге. Хотя тут что-то изменилось. Он бросил быстрый взгляд на рану – та оказалась перевязана.

– Видишь, я уметь ломать сопротивление.

Речь немца звучала невнятно, он жевал кусок хлеба с толстым шматом сала. Запах буквально выворачивал наизнанку пустой желудок Василия. Вот уже несколько месяцев он не ел мяса.

– Кто тебия прятать?

Василий закрыл глаза и начал шептать молитву:

«Отче наш, сущий на небесах! Да святится…».

Сизиф усмехнулся. Но на сей раз это была грустная усмешка:

– Помнит… Из детства еще.

Лиза с удивлением посмотрела на наставника. Она собиралась что-то сказать, но в этот момент из-за спины Сизифа появилась фигура в точно таком же, как у него, черном костюме с узким воротничком. Лицо разглядеть было невозможно, оно как будто состояло из мутных пикселей.

– Этот… он как мы? – запинаясь, проговорила Лиза. – А что с его лицом?

Сизиф проводил коллегу внимательным взглядом.

– Да, один из нас. И это одно из его дел. Одно из самых удачных. А лицо… повредилось при воспроизведении.

Лиза уже не понимала, где она: в записи, в реальности, в чьих-то воспоминаниях?

– Он слышит нас?

– Нет, – ответил Сизиф. – И не видит. Никто из них.

Услышав молитву, немец изменился в лице: тонкие губы дернулись, ноздри раздулись. Отбросив бутерброд, он тщательно вытер руки, встал и подошел к Василию. Тот не открыл глаз и не перестал молиться. Немец с размаху дал Василию оплеуху. Из губы пленника потекла кровь. Немец на этом не остановился. Дернул на себя ворот рубахи Василия – и обнаружил крестик. Сорвал его и швырнул в угол.

– Я знать таких как ты, – зашептал немец.

Он схватил Василия за волосы и силой рванул, задрав голову пленника к потолку.

– Ты хотеть быть герой. За что ты драться? Что хорошего тебе власть эта дать? Революций, голод и в войну эта вас бросать, как мясо. Чем они лучше нас?

– Пошел ты, морда козлиная! – прошипел Василий опухшими губами.

Немец щелкнул пальцами, указав на сало. Один из его подручных спешно подскочил и дал немцу указанное.

Немец начал водить салом перед носом Василия:

– А героем тебе все равно не стать. Никто не узнать, что ты тут молчал у нас. Быть тебе дезертир.

Василий попытался освободиться от пут – начал дергаться на стуле, упираясь в пол здоровой ногой. Немец с усмешкой смотрел на него, не выпуская волос партизана. Бесполезно.

– Нет… он не сдастся, – прошептала Лиза. – Скажи, что не сдастся.

Сизиф, приходивший в этот эпизод сотни раз и знавший его наизусть, промолчал. Только поднял бровь и отвернулся. Здесь, на стене чьей-то хаты, которую заняли немцы, висела иконка. Висела криво. Сизиф стал разглядывать ее.

Безликий человек в черном подошел к Василию и наклонился к самому уху:

– Тебя все равно будут проклинать как дезертира. Всегда. А она и не вспомнит о тебе, когда муж вернется назад. И будет любить его, как ты мечтал, чтобы тебя любила.

Немец велел солдатам выпотрошить замусоленную сумку Василия. Убогость содержимого удивила даже их. Но вот на пол упала маленькая куколка с глазами-пуговками, стежками носа и рта.

Молоденькие фрицы не заметили эту как будто ничего не стоящую мелочь. Василий же смотрел на нее внимательно.

«На удачу» – вспомнилось ему.

Немец перехватил взгляд пленника и заметил лежавшую, раскинув тряпочные руки, куколку. Он поднял ее двумя пальцами, как мальчишка берет пойманную бабочку за крыло, и принялся брезгливо и без интереса рассматривать свою добычу.

– Что это?

Василий молчал.

Безликий человек в черном снова наклонился к его уху и зашептал. Удивительно, как этот шепот подстраивался под жертву: под ее манеру говорить и манеру думать. Его невозможно было отличить от собственных черных мыслей.

– Чертова баба. Унизила тебя. А ты что? Помрешь тут за нее? Чтобы она и дальше с муженьком своим кувыркалась.

– Нет, он не сдастся, – тихо проговорила Лиза. – Я не верю. Он же типа… любит ее, да?

Лиза с надеждой посмотрела на Сизифа.

Тот, как всегда, не ответил.

– Эй ты, слышишь? Отвали от него! – крикнула Лиза Безликому, но тот не реагировал.

Офицер грубо схватил Василия за подбородок:

– Значит, семиа приютить? – он приблизил свое лицо к потному, перемазанному чужой кровью лицу партизана. – Мы тебия, свиния, своим делать. Будешь цар и Бог в своей деревне. Любая твоя быть. Нам нужны верны люди. Мы ценить верны люди. Мы – это порядок, уважениэ и власть.

Пока немец говорил, Василий смотрел ему в глаза, но потом отвел взгляд в сторону.

Он все еще сопротивлялся, но немец уже почувствовал, что в этом грязном партизане, при всей его силе, было и что-то гнилое, что делало его интересной пешкой для игры. Немец знал, как ломают дух народа начавшие служить врагу давние знакомые, соседи, родные. Он видел это много раз.

Движением головы офицер велел развязать пленнику руки.

Безликий продолжал нашептывать. Он знал, когда вставить свои слова. Не раньше и не позже. Он экономил силы, а потому не говорил, если за него могли сказать другие. Но теперь пришло его время:

– Сердце тебе извела. Жизнь испортила. Ты бы тут и не оказался без нее, ушел бы раньше. Остался ведь для нее. А она с тобой как с псом дворовым. Сама виновата. Куклу свою чертову сунула. «На удачу»! Сама себя и выдала.