Лиза медленно подошла к Василию и заглянула ему в глаза. Даже дотронулась до него, но тело Василия прошло сквозь ее пальцы, как песок. Она не чувствовала никакой связи с этим человеком, он был для нее недоступен. И все-таки Лиза попыталась.

– Не слушай! Ты ведь не можешь так поступить, – заговорила она в левое ухо Василия, но ее слова не доходили до него.

Она не в силах ничего изменить. Все это уже случилось.

Василий обхватил голову. Пальцы с такой силой впились в волосы, что кожа на лбу натянулась, а синяя жилка на виске надулась и запульсировала.

Пленник в подвале. Уже не похожий на человека, но все еще живой.

То же самое будет и с ним…

Он вспомнил, как Анна отвернулась от него, когда он произнес слова, которые мечтал сказать ей пятнадцать лет.

Безликий в Черном довольно потер руки: лед тронулся.

Немец налил полную стопку крепкого самогона, забранного у убитого председателя деревни, в чьем доме он и обосновался, хотя с трудом терпел вонь и убогость обстановки.

Он поставил стопку прямо перед Василием и ничего не сказал. Просто поставил и отошел назад, ожидая со скрещенными на груди руками.

Сизиф усмехнулся уголком рта и вышел из избы.

– Нам пора дальше.

Лиза, глядевшая на сцену почти не моргая, замешкалась.

– Эй, подожди, же я не досмотрела.

– Господи Иисусе, пощадите, – кричала Анна, стоя на снегу голыми коленями.

Ее ситцевая ночнушка была порвана в нескольких местах, волосы спутались, в глазах отражались красные отблески пламени, пожиравшего ее избу. Жар обжигал.

– Пощадите… Свиньи вы!

– Мы ничего не можем сделать? Совсем ничего? – проговорила Лиза.

Она пыталась внушить себе, что просто смотрит сцену из фильма. Ну, может, из документального фильма. Но у нее не получалось. Отчаяние этой совершенно чужой женщины пробиралось внутрь. Лизе ужасно хотелось сбежать. Но куда…

«Это только экраны, вокруг меня белые стены», – шептала она себе, не замечая, что голос становится все громче.

Сизиф слышал ее, но сказал только одно:

– Случившегося не изменить. Иначе все было бы слишком легко.

Анна причитала, ее плач тонул в треске горящего дома. Двое немецких солдат вытащили из избы слепого мальчика и кинули его в снег в нескольких метрах от матери.

Он плакал, оглядываясь, как слепой котенок, и тянул руки:

– Мама!

– Я тут! – закричала Анна.

Один из немцев что-то гаркнул.

Раздались выстрелы.

Тощее тельце мальчика дрогнуло и упало на снег. Он больше не шевелился.

Анна взревела. Это был нечеловеческий вой.

Лиза зажмурилась.

– Открой глаза, – приказал Сизиф. – Смотри. Ты должна понять, как устроен мир.

– Да пошел ты! Чего ты от меня хочешь?

Однако Лиза все же послушалась. По ее щекам текли слезы. Она даже ощущала, как они скользят по коже, чувствовала их соленый вкус.

Проекция…

На мгновение Лизе показалось, что она видит мир глазами Анны. Глазами, перед которыми все поплыло, как у нее самой тогда, в аптеке.

И вот то ли Лиза, то ли Анна увидела кровавые сугробы, смеющихся фрицев, односельчан за их спинами. Кто-то тихо плакал в платок. Кто-то стыдливо отводил глаза. Вдруг взгляд наткнулся на Василия. Она будто наступила на разбитую бутылку голой ногой: все тело пронзила боль. Василий едва держался на ногах – так сильно он был пьян. Возле него стояли два фашистских солдата. Не сразу, но то ли Лиза, то ли Анна поняла, почему не признала Василия в толпе: он был в немецкой форме.

Какой-то немец прицелился.

Анне было очень важно успеть. Успеть выкрикнуть в это потное, пьяное лицо, не моргая, смотревшее на нее:

– Гори ты в аду! Я проклинаю тебя!

Неожиданно Лиза как будто бы вернулась в тело. Она не сразу поняла, что именно ее вернуло. Уже позже она услышала слова Сизифа. Он тихо прошептал себе под нос, вторя словам Анны:

– Я проклинаю тебя до скончания веков!

Анна продолжала, пытаясь встать и обращаясь уже ко всем тем знакомым и родным лицам, которые видела за немецкими спинами:

– Запомните, люди, предателя, за…

Анна не договорила.

Голос ее оборвался, как лопнувшая струна.

Его прервал раздавшийся выстрел.

Василий истерически захохотал. Лиза увидела, как по его небритым щекам катятся слезы.

Немецкий офицер похлопал его по плечу и дал кусок сала. Василий, не глядя, взял. Его рука безвольно повисла, едва держа белый, мягкий ломоть.

Лиза увидела, как от толпы отделился Безликий человек в черном. Он сделал свое дело и теперь уходил. Лиза проводила его ненавидящим взглядом:

– И мне надо стать такой же сволочью? – спросила она Сизифа.

– Тебе придется, – неожиданно тихо проговорил тот и добавил: – Как пришлось и мне.

Ничего не ответив, Лиза побежала прочь.

Сизиф задержался.

Сколько раз он видел эту сцену?

Множество.

Сизиф обернулся на Лизу и несколько мгновений глядел в ее удаляющуюся спину. Потом подошел к телу Анны, сел на корточки и вгляделся в ее лицо. Поднял голову и посмотрел на Василия. С того же места, откуда минуту назад Анна кричала свои последние, тонущие в ненависти слова.

Василий стоял, пошатываясь. Еще молодой, отмытый от крови, пьяный. Мутные синие глаза, не мигая, смотрели на лежащую в снегу Анну.

Один из немцев толкнул его, показывая, что пора уходить. Василий качнулся и, хромая, поплелся за своими новыми хозяевами.

Глава 15

Прямо сейчас

– Не рано ли было давать ей такие кейсы? – спрашивает Начальник в Белом.

Он раскрывает папку с делом Лизы и раскладывает ее фотографии перед собой. Верхнее фото оказывается совсем близко к Сизифу. Лиза смотрит оттуда верх тормашками.

– Мы знаем, сколько уходит психологического времени на то, чтобы расширить сознание.

Сизиф отодвигает от себя снимок Лизы. Там она смеется. Жизнерадостная, открытая.

– Требовалось сломать ее уверенность в том, что она хоть что-то понимает в этом мире, – отвечает Сизиф. – Тот момент был точкой невозврата: либо так, либо обратно на землю. Ждать дольше было бессмысленно.

За три месяца и 10 дней до конца

Лиза сидела, обняв колени.

Знакомая кровать, знакомая крохотная комнатка; знакомые подтеки под потолком.

Она и забыла, какой здесь всегда царил беспорядок. Раньше ее никогда это не волновало.

Она сидела на кровати, которая еще совсем недавно ей и принадлежала.

Рабочие выносили из квартирки мебель.

Угол тумбочки выскользнул из потных пальцев грузчика. Тумбочка упала, нараспашку раскрыв пасть. Выпали на пол какие-то безделушки и стопка фотографий, которые Лиза не выкинула при прошлом переезде. Тумбочка ударила рабочего по стопе. Тот начал чертыхаться, прыгая на здоровой ноге, а ушибленную крепко сжал обеими ладонями.

Второй рабочий поставил торшер и, отряхнув руки, присел возле тумбочки. Чавкая жвачкой, он стал с интересом разглядывать вещи Лизы, видимо, в надежде найти что-нибудь ценное, что можно было бы незаметно положить в карман. Не обнаружив ничего интересного, он взялся за фото и стал рассматривать их, будто свои:

– А с этим что делать? – спросил он первого рабочего, который уже начал успокаиваться.

Тот наконец отпустил ногу и взял одну из фотокарточек.

– Положите на место, уроды! Сожгите вместе со всем, что было моей жизнью, – рявкнула Лиза.

Ее никто не слышал.

На первом снимке была взрослая Лиза. Она улыбалась, одетая в нелепый яркий костюм. На втором – потертом и пожелтевшем – Лизе было шесть лет. Она сидела у матери на коленях. На голове – смешные хвостики, туго перевязанные полосатыми резинками.

– Смотри-ка, молодая совсем, – сказал первый рабочий.

– Вот как из детей такие сволочи вырастают, а? – спросил его второй.

– Да что б ты подавился! – крикнула Лиза. – Пошли вы все!

Второй рабочий поперхнулся жвачкой. Глаза стали испуганными, жестами он показывал замешкавшемуся первому, что надо похлопать его по спине. Наконец до первого дошло, и он со всей силы ударил второго.

– Пошли вы все, – тихо повторила Лиза, уткнувшись лицом в колени.

– Однажды все пойдут по одному адресу, – раздался у нее над ухом голос, который теперь преследовал ее повсюду.

Она отвернулась от Сизифа, но тот сделал вид, что не понял намека.

– Тебя легко найти. Предсказуемая.

– Исчезни, а… – не поднимая головы, сказала Лиза.

Сизиф не обратил внимания.

Он сел возле Лизы.

По запаху Лиза поняла: снова притащил с собой эту свою потрескавшуюся чашку с кофейной бурдой. А судя по звуку – только что сделал глоток и поставил кружку на прикроватный столик.

Проекция… Никакая чашка ни на каком столике, конечно же, не стояла.

Проекции – это все, что у нее осталось.

– Они правы, – тихо сказал Лиза, по-прежнему не глядя на Сизифа. – Я ведь убила того старика. Могла не убивать…

– Придет время – и ты забудешь, кем была и что сделала. Будешь умной: перейдешь выше и никогда больше не вернешься в это бессмысленное болото.

Лиза резко подняла голову, откинув назад упавшие на лицо волосы:

– Но мы… Мы творим зло!

– Зла не существует, – устало ответил Сизиф. – Есть только отсутствие добра. И это всегда их выбор. Мы полностью зависим от их выбора.

– Да что ты говоришь, умник? Ты вообще был человеком? Тебе что, никогда не бывает их жалко? Хотя о чем я спрашиваю – конечно нет.

Лиза со всей силой ударила про проекции чашки. Ее проекция слилась с проекцией Сизифа, а потому, согласно законам физики, которые помнили они оба, кружка упала. Кофе разлился.

Сизиф, не обратив внимания на кружку, наклонился ближе к Лизе и сказал, направив указательный палец наверх:

– Он с невероятной щедростью дает им попытки, снова и снова, из жизни в жизнь. У них одна задача: избавиться от злобы или предательства, от пренебрежения к чужим жизням или ревности и гордыни. Почти все они не могут решить эту задачу десятки, а то и сотни жизней, наступая и наступая на одни и те же грабли, в точности повторяя одну и ту же ошибку. Они не хотят меняться, не хотят учиться, снова и снова ненавидят, насилуют, убивают или предают друг друга или себя. И только мы можем заставить их… хотя бы дать им шанс… Пройдя через боль, через реинкарнации одна хуже другой, они могут наконец задуматься.

Сизиф снова замолчал, опустил голову и продолжил:

– Хотя и этого для них слишком много. Бессмысленная возня. Но только это дает нам шанс вырваться из круга и больше никогда не спускаться на эту… вонючую Землю.

Сизиф отстранился от Лизы, и она увидела, что кружка снова стоит на тумбочке. Как ни в чем не бывало. Кофейной лужи на полу не было, коричневатая бурда дымилась в кружке.

– Да вы хуже фашистов! – крикнула Лиза. – Может, если бы ко мне проявили немного доброты, тогда…

– В твоей жизни была доброта, – перебил Сизиф. – У многих ее было и того меньше, но они не стали убийцами.

– Ты просто бессердечный ублюдок!

– Ты не сможешь меня оскорбить. Не трать силы.

Сизиф медленно отпил кофе. На его лице отразилось удовольствие. Поставив кружку на столик и вытерев губы, он произнес:

– Запомни главное: нельзя привязываться к объектам. Никогда! Если ты проявишь свободу воли ради них, то нарушишь равновесие. И тогда французская паралитичка покажется тебе праздником, – Сизиф посмотрел Лизе в глаза. – И я не приду тебе на помощь. Таковы правила.

– Чертовы правила!

– Уж какие есть – тебя не спросили.

Сизиф встал и оправил костюм, показывая, что разговор окончен.

– Найди символ, только твой, который будет напоминать тебе о том, зачем ты тут, и удержит от глупостей. И носи с собой. Всегда.

Лиза хмыкнула:

– Ну тебе-то уж никакой символ не нужен. Ты и так прирожденный козлина.

Сизиф усмехнулся, погладив нагрудный карман.