Тишина (страница 29)
Между тем, совсем неподалеку уже виднелись весело раскрашенные церкви Китай-города, да и сам Василий Блаженный, высокие терема усадеб, а за ними – высоченная кремлевская стена. Над стеной поднимались белые громады главных соборов и колокольни Ивана Великого, а за ними, поднимаясь по холму, многочисленные главки других церквей, в беспорядке громоздящиеся друг на друга каменные и деревянные палаты, отделяемые иногда друг от друга темными пятнами садов. Тут Архип, отродясь не видавший у себя, то ли в Веневе, то ли в Ливнах, ничего подобного, приободрился, и стал даже подкручивать усы и оглаживать бороду, что тоже входило в его привычки при путешествии по Москве. Толстенную китайгородскую стену, увенчанную такой же непомерно толстой и тяжелой башней, Артемонов с Хитровым преодолели без затруднений, поскольку Китай-город всегда был рад гостям – покупателям его разнообразных товаров, однако вскоре вынуждены были плотно прижаться спина к спине, чтобы не потерять друг друга и свои последние скудные пожитки в этом Вавилоне. Лавочники, купцы, нищие, воры, попрошайки, сбитенщики и калачники, стрельцы, да и всех чинов московские люди окружили друзей такой плотной толпой, что, похоже было, что не они сами идут, а их несет каким-то потоком, и совсем не точно, что в нужную им сторону. Прекрасные, нарядно украшенные церкви и богатые палаты с каменными наличниками и блестящими медью крышами стояли здесь, казалось, для того, чтобы отвлечь внимание прохожего и сделать его легкой добычей наглых, почти не скрывающих своего ремесла воришек. Мало того, и церкви, и палаты, таили в себе дополнительные опасности. У папертей церквей, к и без того многочисленным нищим прибавлялись калеки, один вид и запах которых мог обратить в бегство неподготовленного путешественника. Калеки мало чего боялись и стеснялись, и удачлив был тот, кто проходил мимо церкви во время окончания службы, когда все убогие собирались на паперти в ожидании милостыни, и оставляли ненадолго в покое уличный люд. Усадебной же напастью были наглые, откормленные холопы, псари, кучера и прочая дворня, для которой любимым развлечением было столкнуть в грязь или огреть кнутом прохожего, даже и дворянского происхождения. Наконец, поминутно по узеньким улочкам и проходам проносились гонцы или сани знатных бояр, и большой неудачей было не успеть вовремя от них увернуться. И все же запах пирогов, меда и сбитня, нарядные фасады церквей и усадеб, яркие кафтаны стрельцов, громкие крики лавочных зазывал – все это разливало в китайгородском воздухе дух веселья, который, против воли, затягивал.
– Матвей, а у меня вроде полушка завалялась.
– И что же?
– Ну как… Может, сбитня?
– И не думай. В прошлый раз, сам помнишь…
Грустно потупившийся Архип согласно кивал головой.
Долго ли, коротко ли, но друзья, наконец, оказались на площади перед Василием Блаженным, Лобным местом и мостом к Спасской башне, где, по близости этого места к Кремлю, порядка было побольше, нежели в других частях Китай-города. Даже лавки, чистые и чинные, стояли здесь, судя по всему, не для торговли, а больше для вида и украшения. Поддерживать порядок должны были стрельцы, стоявшие тем гуще, чем ближе к мосту через ров, соединявший Москву-реку с Неглинкой. К этому мосту и подошли, с некоторым внутренним волнением, Архип с Матвеем. Стрельцы здесь были не чета неподвижным стремянным изваяниям, которых видел не так давно Матвей у себя в городе. Они оценивающе, но в общем добродушно оглядывали приятелей, а при случае готовы были перекинуться парой слов с ними, например, пожелать, чтобы приказное племя их не со всеми потрохами съело, чего-нибудь бы да оставило, или чтобы волочили их не долго, никак не больше двух лет. Услышав от одного из стрельцов шутливое замечание «А не немцам ли идете продаваться?», Хитров скривился как от сильной зубной боли, а Артемонов отвечал, что за них, пожалуй, немцы много не дадут, однако внутри подивился проницательности стрельца. Наверно, что-то выдавало в них все же будущих рейтар, и много повидавшие кремлевские стражи легко могли это заметить. Но впереди, у самых ворот башни, их ждало куда как менее приятный разговор со стрельцами.
– Нет, судари, пропустить никак не могу – заключил благообразный, седоватый начальник караула, глядя на потрепанные бумаги Матвея и Архипа.
– Отчего же?
– Ну… Ведь тут какое дело. Не велено сегодня больше пускать, разве кто в приказы идет.
– Да ну, а ведь мы как раз в приказы!
Стрелец погрузился в задумчивое молчание, и стал с преувеличенным интересом разглядывать перила моста и ближайшие лавки, которые он, по скромным подсчетам, видел не менее трех тысяч раз.
– Да ведь обед! И потом, приказные грамоту прислали, что такая тьма у них сегодня народу, что больше пускать никак нельзя. Так что, судари, я бы и рад…
«Начинается!» – подумал Артемонов, глядя на совсем не кремлевского вида облезлый берег рва, поросший какими-то человеческого роста лопухами, упорно пробивавшимися из под тяжелого оплавившегося снега. Впрочем, поодаль в проруби плавали несколько уточек, и общая картина была скорее приятная. Архип, между тем, что-то торопливо и испуганно говорил начальнику стрельцов, а тот сочувственно кивал, то согласно, то отрицательно. Беда была в том, что дать служивым, особенно с учетом их кремлевских аппетитов, было совершенно нечего, разве что обрекая самих себя на голодную смерть. Но тот же костлявый призрак виднелся впереди у Матвея с Архипом и в том случае, если они не попадут на прием к нужному им дьяку, и не будут, наконец, зачислены на службу с выплатой хотя бы части полагающегося жалования. Итак, еще некоторое время, Артемонов с грустным и отсутствующим видом стоял у перил моста, а Хитров болтал не останавливаясь со стрелецким головой, пока на мосту не показался воз богатого купчины, который вез что-то на подворье князей Черкасских. Купец полностью поглотил внимание всего стрелецкого наряда, и Артемонов, подхватив под локоть продолжавшего что-то говорить Хитрова, прошел потихоньку под своды башни.
Глава 8
– Правду говорят: на Москве дела даром не делают! – довольным голосом заключил Архип, когда они с Матвеем оказались достаточно далеко от ворот и затерялись в толпе.
Но радости Матвей и Архипа недолго суждено было длиться, так как уже очень скоро, из-за забора какой-то богатой усадьбы, показался угол громадины здания приказов, сам вид которого неизменно погружал обоих в невеселые размышления. Одна прибыль, что мостовые были выложены в Кремле на славу, и погрузиться в мрачные думы можно было, не проваливаясь по колено в грязные лужи. Сами же приказы, как и обычно, выглядели не вполне по-деловому. Здание их было каменным и довольно правильных очертаний, однако до того изуродованным всевозможными деревянными пристройками, лестницами и переходами, что больше походило на разросшуюся до неимоверных размеров голубятню, чем на государственное учреждение. Вокруг приказов вечно суетились какие-то бабы с ведрами, тазами, вениками и Бог знает еще с чем, а также дворники, истопники, извозчики и прочий люд, каждый при своем деле. Да и запах тут всегда стоял никак не вяжущийся с чинным делопроизводством: пахло пирогами, подгоревшим мясом, навозом и, хотя и слабо, но несомненно – сивухой. Архип, втягивая носом эту смесь ароматов, обычно пожимал плечами, и говорил: «Ну что же, не чернилами же тут должно пахнуть! Все живые люди там сидят». Вдали шумела Ивановская площадь, а к каждому крыльцу приказов, у которых торчали чахлые березы и лежали могучие сугробы, вилась очередь просителей. По правую руку, изысканно-строгая Чудова обитель и недостижимо высокая громада Ивана Великого полупрезрительно смотрели на эту ежедневную житейскую суету.
На нужное Матвею и Архипу крыльцо очередь была на удивление маленькая, и вскоре они вошли в низенькую дверь приказа.
– Рейтарское зачисление? Сегодня не принимаем.
– Да как же это? На государеву службу приехали, а уже неделю как в деревне сидим, с голоду пропадаем. Да и в полку нас ждут, никак в нетчики запишут? Государи, помилуйте, определите нас, чтобы хоть начальным людям на глаза показаться.
Молодой, хорошо одетый дьяк с напомаженными маслом волосами и бородой, сурово смотрел на Архипа, а тот наклонялся перед ним все ниже и ниже, почти уже в земной поклон. Матвей стоял прямо, и старался не смотреть ни на кувшинное рыло, ни на роняющего дворянскую честь Хитрова, хотя в душе был и благодарен Архипу за его дипломатичность. Взгляд его скользил по корзинам с пышными, румяными пирогами, стопкам блинов и кувшинам с самыми разными напитками, занимавшим почти весь огромный стол присутствия. «Не ходи к воеводе с носом, а ходи с приносом!» восторженно шептал ему на ухо минуту назад Хитров, разглядывая это великолепие. Дьяк сидел один, но для приема подношений и отказа всем подряд посетителям этого, видимо, было вполне достаточно.
– Уж вы нас не оставьте! А то одно нам, государи, остается идти на Постельное крыльцо, да челобитную писать…
– Как звать? – смягчился дьяк, услышав про Постельное крыльцо и челобитную.
– Матвей Сергеев сын Артемонов и Архипка Лукин сын Хитров. Это, то есть, он Артемонов будет, а я, значит, Хитров, буду… Архип я, Лукин сын, а он…
– Понял, понял. В рейтарский полк немца полковника Фандукова?
При этих словах, дьяк пронзил Архипа взглядом, словно предъявив тому нелегкое обвинение. Архип, не успев разогнуться от поклона, начал съеживаться, кривиться, и даже разворачиваться куда-то в сторону от стола. «Ну как черт от ладана!» подивился про себя Артемонов.
– Так что же? Фандуковский, что ли, полк?
– Его… Фандуковский… – выдавил, наконец, Хитров упавшим голосом, и опустил глаза.
– Как, говоришь, звать?
– Хитров я, а он…
– Хорошо, обождите.
Дьяк поднялся из-за стола, еще раз сурово и оценивающе посмотрел на приятелей, и твердой походкой, с прямой, как доска, спиной, удалился во внутренние покои. Видно, не всегда он сидел в приказе, и работал когда-то не только пером, но и саблей. Вышел он оттуда куда как менее чинным порядком, больше того – Артемонов бы поручился, что дьяк был выставлен наружу с помощью изрядного пинка или толчка. Со смущенным видом вернулся он к столу, а из задних покоев шумно и торопливо вышел другой подъячий, куда как более явный представитель своей породы. Он был толст, весь порос кудрявыми волосами, на голове у него, несмотря на жар от огромной печки, красовалась какая-то нелепая шапка. Бросив гневный взгляд на молодого дьяка, он обернулся к Хитрову с Матвеевым, и весь расплылся в благожелательной и приветливой улыбке.
– Государи! Милости прошу. Уж вы на Сеньку не обижайтесь. Не взыщите – всего с полгода парень работает, не умеет пока царевых слуг принять должно. Как Богдан Матвеевич, здоров ли? Вы ему от меня, дурня старого кланяйтесь – так и скажите: мол, дьяк Калинин велел кланяться. А вы из каких же Хитрово будете – из калужских или московских?
Архип нервно сглотнул, потом вздохнул, а потом вдруг распрямился, посмотрел твердо прямо в глаза подъячему, и произнес:
– Я из Ливен, дьяк.
– Из Ливен! Ну, конечно! Из Ливен… – дьяк улыбнулся приветливо, но уже и немного тревожно, и принялся, поминутно оглядываясь на Архипа со все той же смешанной улыбкой, листать какую-то толстенную книгу. – Сенька! Ты уж начни служивым выписывать, что положено, чтобы им не ждать, пока я тут в книге роюсь.
Семен, ни на кого не глядя, начал что-то писать скрипя пером, а Матвей с Архипом, не веря своей удаче, искоса переглядывались. Хитров, однако, был вовсе не так весел, как Артемонов, словно ждал так удачно пока складывавшемуся делу плохого конца.
– Из Ливен? Государи мои хорошие, не нашел пока. Всю книгу разрядную прошерстил, и нет как нет. Ну да она у меня старая, отбегу, другую проверю. Вы только не уходите, присядьте вон на лавку. Сенька! Пиши, бояр не задерживай.
Заискивающе улыбаясь, дьяк исчез в глубине избы, а Сенька заскрипел пером еще усерднее, по-прежнему не поднимая глаз. Не возвращался дьяк весьма долго, и Архип с Матвеем, устав ждать и упарившись от печного жара, попросились выйти на улицу.
– Не по-государственному это! – отрезал Семен. – Решения дела дождитесь, а потом хоть где гуляйте.
Пристыженные Артемонов и Хитров опустились обратно на лавку, и почти сразу же из-за отделявший присутственное место полати выскочил дьяк Калинин. Движения его по-прежнему отличались стремительностью, однако вид был куда как менее добродушным, чем при первом появлении.
– А не хорошо, судари вы мои, в государевом приказе врать, и ложно родней знатным людям называться! Нет никаких Хитрово в Ливнах, и отродясь не бывало. И не стыдно ли? Подите прочь, пока стрельцов не кликнул.
– Да ведь… Твое степенство, помилуй ты меня! Разве я Хитрово назывался? Хитров я, Архип, Лукин сын, из Ливен, а это – Матвей Сергеев сын…
– Хватит! Уходите, дел много, а времени нет с каждым прощелыгой возиться.
– Хорошо, дьяк, увидимся же в другом месте! – заявил побагровевший от злости Артемонов. Матвей оттолкнул стоявшего с грустным видом Хитрова, подошел к столу, взял оттуда бутыль побольше и корзину с пирогами, и с этой добычей направился к выходу.
– Да ты что, сукин ты сын! А ну верни все на место! – гаркнул Семен.
– А ты на улицу выйди, да забери, если сможешь!
Стоявшие на улице в очереди люди, в основном также служивые невысоких чинов, вроде Артемонова и Хитрова, встретили их с немалым удивлением, так как многие заходили с угощениями в приказную избу, однако чтобы кто-то оттуда выходил с питьем да с пирогами – такое собравшиеся видели впервые.
– Архип, пойдем к Соборной, да побыстрее, а там через Троицкие выйдем.
Матвей с Архипом быстрым шагом, но стараясь не бежать, двинулись в сторону Ивана Великого по все сужающейся улочке между приказами и стеной Чудова монастыря, переходившей затем в тын чьей-то усадьбы. Стоило товарищам дойти до самого узкого места, как путь им преградил наряд стрельцов.
– Ну что, служивые, куда торопимся? – поинтересовался голова дозора, седоватый мужик лет пятидесяти.
– Да мы, вот, как же, к Патриаршему двору, к праздничному стоянию… Вот, и едой-питьем запаслись, а то ведь всю ночь…