Как Архип сообразил про Патриарший двор, и откуда мог знать в своих Ливнах про праздничное стояние – этого Артемонов постичь не мог, однако умственные способности Хитрова теперь существенно выросли в его глазах.

– А в приказах не были ли?

– Да чего мы там потеряли? Нам, что ли, патриаршим людям, с крапивным семенем возиться? У нас поважнее дела будут.

Стрельцы были определенно по их душу, в этом нельзя было сомневаться, но их начальник был, очевидно, из тех, что любят поиграть с будущими колодниками, как кошка с мышкой. Потому-то он и слушал сейчас, не торопясь и с удовольствием, болтовню Архипа. Но все же Хитров выиграл немало времени, а главное, он, не переставая разглагольствовать, поворачивался шажочек за шажочком так, чтобы оказаться к стрельцам уже не спиной, а как будто боком. Голову, похоже, до поры до времени это не занимало. Матвей решил, что единственным выходом для них будет сбежать на Ивановскую площадь, и затеряться в огромной и пестрой собиравшейся там толпе. А затем, потихоньку да полегоньку, пробраться к Троицким воротам: пускали в Кремль не всех и не сразу, а вот выпускали безо всяких затруднений. И вот, увидев, что стрелецкий начальник особенно увлекся разговором с Архипом, Артемонов изо всех сил обрушил ему на голову корзину с пирогами, а в самого ближнего стрельца запустил бутылью. Караульные, похоже, никак не предполагавшие, чтобы в самом Кремле могло свершиться такое непотребство, на мгновение замерли, и Архип с Матвеем быстро оказались в паре саженей от них. Погоня эта немало повеселила бы любого, кто ее видел, так как и стрельцы, и неудачливые рейтары поминутно подсказывались на обледеневших бревнах, и иной раз сразу поднимались, а иногда, из-за большой крутизны подъема, весьма сильно съезжали вниз, обратно к приказам. Такое преследование могло продолжаться долго, но окончательный успех Артемонову и Хитрову принес ломовой извозчик, который решил сегодня именно этой дорогой проехать с Ивановской на Пожар. В преддверии праздника, извозчик не считал нужным сохранять трезвость, и теперь ехал по узкой улочке широкими зигзагами, громко распевая песню. Матвей и Архип, пораньше заметив извозчика, успели прижаться к заборам, тот пронесся прямо к стрельцам, и начал, как бита в городках, валить их одного за другим. Но скорость его воза постепенно падала, лошади перепугались и потянули в разные стороны, и телега остановилась. Разъяренные стрельцы, забыв про Хитрова с Артемоновым, бросились к извозчику, а тот, ничуть не более довольный, ринулся к ним навстречу, вытащив с воза здоровенную жердь. Матвей и Архип обменялись злорадными взглядами, однако досматривать, чем закончится битва, не стали, и припустили со всех ног вверх по улице.

Вскоре показался угол здания приказов, и приятели, свернув за него, увидели старый покосившийся забор, отделявший обитаемую часть Кремля от идущего к стенам и Москве-реке склона. С удвоенными силами бросившись к забору, проваливаясь по колено в колючий снег, и перевалившись кое-как через забор, они почувствовали было себя в безопасности, однако здесь их подстерегала новая беда. Весь спуск к стене, из-за переменного действия солнца и мороза, превратился в одну большую ледяную горку, и лишь ступив на нее ногой, оба понеслись с огромной скоростью вниз, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Ободранные и мокрые, Хитров с Артемоновым оказались в довольно большом сугробе, за которым виднелся еще один забор, а за ним – чей-то большой сад-огород, с чучелом и несколькими ульями.

– Вот, Архип, дьяки и здесь обосновались… Лезем, лезем!

Оказавшись за забором, приятели решили хоть немного отдохнуть, и присели на изогнутый у основания ствол большой яблони. Они без слов переглянулись: еще утром они были поверстанными в рейтарский полк и, хотя и закинутыми на отшиб, но пристойными людьми. А теперь? Проходимцы, воры и обидчики государевых ратных людей, более того – нарушители спокойствия Кремля. Не следовало сомневаться, что и все побои, нанесенные извозчиком стрелецкому караулу, будут записаны на их счет.

– Нет, Архип, правда наша! – почувствовав настроение друга, решил его приободрить Матвей – Разве выдавал ты себя за Хитрово? Нисколько. Хитров ты, а они ослышались, это любой поймет. Про корзину и бутыль они вообще не заикнутся – зачем же им во взятках сознаваться? Это мы, если что, про те корзины, и про блины, можем рассказать. Да и про репу с хреном, и про гусей копченых, и про яйца, и про калачи…

– Хватит уж, Матвей, и так живот подвело!

– Ну вот. А что стрельцов побили – так за это дело сейчас уже, поди, того извозчика батогами порют. И то сказать: собрался в Кремль, так больше ведра не пей.

Успокоившись немного, Артемонов с Хитровым потянулись вдоль стены к выходу из огорода. Как ни соблюдали они осторожность, но ближе к Тайницким воротам постигла их все та же беда: стоило им перевалиться через тын, как уже не было никакой возможности удержаться, и они покатились вниз, придерживая, насколько можно, оружие и одежду.

В этот раз ехать им пришлось еще дольше, так как горка была особенно крутая и длинная. Уворачиваясь от выраставших у них на пути кустов и деревьев, Архип с Матвеем не сразу заметили, что приближаются к Тайнинской башне, а точнее, стоявшей возле нее на отшибе приземистой и длинной избе, очень напоминавшей кабак. Лицевой стороной изба выходила на ведущую к воротам дорогу, которая, впрочем, была на несколько саженей ниже по склону, а с задней стороны не имела забора и никакого хозяйства, что усиливало ее сходство с питейным домом. Позади избы ее хозяева, вероятно, всю долгую зиму сгребали снег, и даже сейчас огромный осевший сугроб подходил почти под самое ее заднее окно. Именно в этот сугроб и несло неотвратимо служивых: как ни цеплялись они за пучки травы и не толкались ногами, стремясь съехать куда-то ближе к дороге, оказались Артемонов с Хитровым все равно в точности под окном длинной избы. "Оно и хорошо, может быть" – думал Матвей – "Чем эдакими чертями на дорогу выкатываться, людей смешить, лучше сейчас за избой отряхнемся и почистимся, а потом и на дорогу выйдем, никуда она от нас не денется". С этими мыслями Артемонов грузно ударился о бревенчатую стену, а сверху его припорошило немного сухим и колючим мартовским снежком. На пару мгновений позже, рядом с ним приземлился и отставший в силу своего меньшего веса Архип. За окном избы раздался шорох, как будто кто-то подошел выглянуть в окно и выяснить причину шума.

– Что там у тебя, Митрошка? – раздался прямо над ними густой, красивый бас. Человек говорил неторопливо и величественно, как будто не привык зря сыпать словами, но знал, что ни кто не посмеет пропустить их мимо ушей или не расслышать. – Говорил же, шельмец, что тут тихо у вас.

– Тихо, боярин, еще как тихо. – угодливо ответил ему второй голос – Дотемна, считай, ни души не бывает. Я и Меланью-девку отослал, да видать она, чертовка, борова выпустила, а он там страсть как любит под окном возиться да пыхтеть. А вот я его, поганца, водой помойной оболью, быстро он оттуда удерет. Борька! А ну пошел прочь, дрянь клыкастая!

С этими словами, из окна на Архипа а с Матвеем вылилось целое ведро холодной воды с овощными очистками и прочим мусором, и, как они не уворачивались, оба оказались еще мокрее и грязнее, чем были.

– Да будет, будет. Хряк нам не помеха… Хотя это смотря какой хряк, Митрошка! Верно?

Митрошка угодливо рассмеялся.

– Ладно, будет зря время тратить. Рассказывай лучше, как у вас дело идет.

– В лучшем виде идет, боярин! Только сегодня человек с тридцать спровадили, а за всю неделю, считай, пол-полка разогнали. Ну, с умом, конечно, делаем – всем разное говорим, чтобы вместе не столковались, да с челобитной не пошли. Кого в слободу определим, да не в ту, где рейтарский постой, а в другую – разве они, лапотники, в Москве разберутся? Или лошадь на государевой конюшне прижмем, или оружие заберем – поди его потом ищи. Но проще всего, жалованье придержать – по этому делу у нас мастера великие в присутствии есть, сам, боярин, знаешь. А это им как черту ладан – нищие же почти все, богатый дворянин разве в немецкие полки пойдет? Все равно идут жаловаться, нехристи, но по одному – по два, да у каждого свое, разное. А и в челобитном их прихватываем, есть там свои люди – Семка Проестев и Иванец Прянишников, площадные подьячие.

– Ты тише, тише…

– Да будет, боярин, здесь-то уж кто услышит. Фандуков-то, полковник, немчура поганая, каждый Божий день к нам бегает, глаза таращит, красный весь, как рак: "Што есть майне рейтарен нихт коммен?".

Боярин и Митрошка дружно рассмеялись, а последний продолжил не без таланта изображать разговор служилого немца, к большому удовольствию своего собеседника. Архип же с Матвеем переглянулись: вот как, оказывается, открывался этот ларчик, из-за которого сидели они впроголодь столько времени в холодной избе.

– Это прямое государево дело, Матвей, заговор! – зашептал Архип на ухо Матвею – Дьяки сговорились, чтобы рейтарский набор сорвать. Проестев, Прянишников, да Митрошка какой-то… Разберемся мы, что за Митрошка, да и боярина на чистую воду выведем. Надо нам, Матвей, не теряя времени с челобитной идти.

Аретмонов кивнул в знак согласия, но вместе с тем как следует двинул Хитрову под ребра, чтобы не шумел, и показал ему жестом, что надо потихоньку выбираться отсюда.

– Нет, Матвей, давай дослушаем! Глядишь, еще чего выболтают – тогда и без дыбы нам поверят.

Этому замыслу Архипа, вполне разумному, не суждено было осуществиться, так как из за дальнего угла избы сначала показалась клыкастая, косматая и покрытая бородавками морда, а затем и целиком весь Борька, размером с Хитрова и Артемонова вместе взятых. Увидев посягательство на свои владения, боров весь затрясся и стал очень тихо, но от этого еще более грозно, гудеть и шипеть. Он ударил несколько раз копытами, а потом ринулся было к служивым, однако даже прочный мартовский наст не выдержал его веса, и Борька наполовину просел под снег. Это еще больше взбесило могучее животное, и он стал, с визгливым хрипом, взрывая сугробы, то выбираясь на наст, то снова проваливаясь, продираться к своим неприятелям.

– Ах ты, нечистая сила, уж я тебя кочергой!

– Митрофан Игнатьевич, уж ты пойди, хряка своего уйми! Ну как тут дела государственные обсуждать?

– Прости, боярин, я уж не только скотину эту, но и Меланьку, скотину, кочергой отхожу, до Пасхи бока будут болеть. Обожди, боярин, минутку.

С этими словами собеседник боярина затопал к выходу, а Матвей с Архипом заторопились со двора, благо тишину из-за появления Борьки можно было уже не соблюдать. Преодолев несколько больших и маленьких сугробов, протиснувшись между сараями и тынами, отделявшими задний двор кабака от улицы, Артемонов и Хитров, измятые, мокрые и покрытые опилками, сеном и овощными очистками, оказались, наконец, на мостовой. Неподалеку от избы гарцевал на красивом скакуне богато одетый всадник, совсем молодой представитель какого-то знатного семейства, вероятно – родственник сидевшего в избе с Митрофаном боярина, который сопровождал того в его поездке. Молодой аристократ с глубоким презрением окинул взглядом приятелей и скривил губы – мол, кого только в Кремль не пускают. Артемонов с вызовом посмотрел на юнца, с достоинством стряхнув с воротника кусок луковой шелухи, а Хитров стал тащить Матвея под локоть в сторону дороги. Всадник решил, что даже смотреть на таких оборванцев – ниже его достоинства, и отвернулся в сторону, где вдалеке стоял ярко расписанный и запряженный тройкой возок.