Глава 14

Первый раз в жизни, не считая поры самого раннего детства, Артемонова одевал другой человек, более того – мужчина. Помимо него, в страшной тесноте и толкотне, в той же светлице наряжали еще троих рынд, которые, судя по их капризным, но точным указаниям одевавшим их слугам, были гораздо привычнее Матвея к таким обрядам. Сам же Артемонов не на шутку робел перед суровым пожилым дядькой в красном кафтане с вышитым золотом орлом, который бесцеремонно вертел его из стороны в сторону и, время от времени отдавая краткие приказы и тяжело вздыхая в тех случаях, когда Матвей проявлял особенную бестолковость. Трое рынд, молодые отпрыски знатных московских фамилий, старались вовсе не смотреть на Матвея: им и в одной комнате с ним быть было невместно, не говоря уже о высокой государевой службе. Даже наряжавший Артемонова слуга придерживался, похоже, того же взгляда на Матвея. Впрочем, все они привыкли к странным назначениям молодого царя, иначе Артемонов рисковал бы никогда больше не выйти из комнатушки на свет Божий. На его счастье, матвеевы сотоварищи не знали о его принадлежности к немецким полкам, как и про краткую службу в стрельцах. Им просто было известно, что он не принадлежит к старомосковскому дворянству, а значит брать его в рынды – означало прямо проявлять неуважение ко всему сословию, что только самодержцу и можно простить. Каждый из них, однако, уже продумывал про себя текст челобитной.

Наконец, краснея и обливаясь потом в своих теплых белоснежных полушубках, рынды вывалились из светлицы и остановились в ожидании царедворца, который должен был их сопровождать. Дядька в красном кафтане, поклонившись, исчез в одной из бесчисленных дверей, расположенных через равное расстояние по всей длине бесконечного прохода. Окошки по другой его стороне выходили на Красное крыльцо, где толпилось множество служивого народа в праздничных одеждах с позолоченными протазанами и алебардами. Жильцы, стольники и стряпчие еще сохраняли выправку, но видно было, что они находятся в состоянии приятной расслабленности после выполненного трудного задания: они перемигивались и в полголоса переговаривались между собою, а также нередко позволяли себе переваливаться с ноги на ногу, или перекладывать из руки в руку оружие. Первая – меньшая – встреча английского посла уже прошла на Красном крыльце с большим торжеством, и участники встречи имели полное право немного отдохнуть. У рынд же все было впереди, и они явно волновались. Наконец, к ним вышел очень богато одетый, однако совсем не старый вельможа, поприветствовал их, не обращаясь ни к кому лично, приказал следовать за ним. До поры до времени они шагали по все тем же простоватым бревенчатым или кирпичным переходам, но вот распахнулась очередная невысокая дверь, и рынды оказались в другом мире. Каждый закругленный сверху дверной проем был здесь украшен каменной резьбой и расписан яркими красками. Такими же красками были изображены повсюду причудливые травы и цветы, а там, где на стенах не было росписей, висели дорогие ковры, меха или позолоченные кожи. Такие же ковры покрывали и пол, и Матвей, купеческим взглядом оценив их возможную цену, поначалу даже испугался на них вступать и сильно споткнулся, вызвав целый смерч гневных и презрительных взглядов троих других рынд. Возглавлявший их вельможа, впрочем, взглянул на Матвея не зло и подбадривающе, чем очень поддержал Артемонова. Окна были украшены изящными решетками, почти везде позолоченными и посеребренными, на стенах висели такие же красивые медные светильники, каждый не менее, чем с десятком свечей. Возле каждого окна, дверного проема, угла или поворота стояли с неподвижностью, достойной стремянных стрельцов, дворяне в золотных кафтанах и горлатных шапках, некоторые уже весьма пожилые и седые, по представлениям Матвея – не ниже окольничего чином. Всю эту красоту рынды наблюдали довольно долго, переходя из палаты в палату которым, как и полагается в царском дворце, не было числа. Украшены они были с большим вкусом и затеями: в одной висели в основном серые волчьи шкуры, и травяная роспись по стенам также отливала в серые тона, а подсвечники и другая утварь была исключительно серебряная. В другой висело множество пестрых персидских ковров, с не везде, как показалось Матвею, потребными изображениями, и эти-то места были тщательно завешены такими же пестрыми, как и ковры, рысьими шкурами. В третьей горнице преобладали коричневые цвета, в соответствие с развешанными по стенам и лежащими на полу тяжелыми медвежьими шкурами. Но даже к этому великолепию быстро привыкал глаз, и волнение все сильнее охватывало Артемонова: не век же им бродить по палатам без того, кого они должны были сопровождать. Матвея поначалу не затрудняло идти в ногу с другими рындами, поворачивать или останавливаться по команде, чтобы пропустить спешащих куда-то разряженных слуг, дворян и стрелецких голов. Но чем больше он думал о встрече с царем, о том, как будет он стоять, возможно – много часов, позади самого царского трона, в окружении бояр и чужеземных вельмож, тем больше он сомневался в своих силах и готовности не посрамить род Артемоновых. Когда мысли эти окончательно овладели Матвеем, и у него начали идти черные круги перед глазами, внезапно где-то сбоку открылись двойные дверцы, и оттуда торопливо вышел царь в сопровождении князя Одоевского. Встреча со старыми знакомыми немного успокоила Артемонова, и он стал с интересом разглядывать наряд царя и боярина Никиты Ивановича. Последний был в ферезее, становом кафтане и горлатной шапке, которые, возможно, были украшены и побогаче, чем у сопровождавшего рынд вельможи, но в целом мало отличались от его одежды. Несомненное преимущество на стороне Одоевского было лишь в числе и ценности перстней, накладок, пуговиц и прочих украшений. Царь же был, как и на празднике в Кремле, в позолоченном и украшенном драгоценными камнями платне и с серебряным жезлом в руке. Но сейчас на расстоянии вытянутой руки Матвей видел саму Мономахову шапку и бармы – красивую диадему на груди царя. Других украшений было бессчетное множество, и царь, как и два дня назад, не без труда нес на себе их тяжесть. Следом за Алексеем и Одоевским из дверец вышли двое стряпчих, которые несли на вышитых золотом подушках скипетр и державу. Артемонов, который поначалу приоткрыв рот уставился на символы царской власти, приметил, что остальные рынды теперь смотрят остекленевшим взглядом только прямо перед собой, и, насупив брови, уставился в затылок шедшему перед ним товарищу. Царь же, не гляди ни на кого, прошел мимо рынд и, в нужное время, те в ногу двинулись вслед за ним. И почти сразу они подошли к высоким дверям, с особенно богато украшенным многоступенчатым каменным сводом и старинной иконой наверху. Царь с Одоевским одновременным движением перекрестились на икону, после чего двери открылись, и вся процессия оказалась внутри высокой и обширной палаты, залитой ярким светом. Артемонов невольно зажмурился, а когда открыл глаза, то сначала с трудом поверил им. Палата, помимо огромных размеров и обычных для всех парадных дворцовых покоев украшений, отличалась еще и фресками, изображавшими сцены из Священного Писания, расположенными как на стенах, так и на потолке. Там же, на потолке, кроме этого, были изображены солнце, луна, звезды и еще множество непонятных знаков, в некоторых из которых еще можно было различить знакомых зверей или предметы, но о назначении других оставалось Матвею лишь догадываться. Вдоль одной из стен палаты стояли в несколько рядов, один выше другого, несколько дюжин – а Артемонову с непривычки показалось, что и пару сотен – бояр, окольничих и других думных чинов. Золото их кафтанов переливалось под светом тысяч свечей как речная заводь в летний полдень. При входе государя, все они поклонились в пояс, а некоторые, из первого ряда, даже упали на колени. Царь едва заметным жестом попросил их подняться, и сам ответил всем довольно низким поклоном, после чего направился к стоявшему несколько сбоку палаты трону. Здесь приготовившегося увидеть очередной пример необыкновенной роскоши Матвея ждало разочарование, ибо трон представлял собой всего лишь большой и украшенный резьбой деревянный стул. Примечательнее было то, что неподалеку от царского места и здесь располагался другой трон, пожалуй, что и побольше царского, обладатель которого сейчас стоял, гордо выпрямившись, в отличие от по-прежнему смиренно склоненных думцев. Это был, конечно, патриарх Никон в новом, но не менее роскошном саккосе, и с все той же каштановой бородой до пояса. Царь как будто вздрогнул, поклонился первосвященнику куда ниже, чем боярской думе, и долго не хотел распрямляться. Матвей в который раз подумал, что Кремль – место удивительное, и стоит решить, что ничего особенного здесь уже не доведется увидеть, как древний замок быстро поставит тебя на место. Патриарх, между тем, решил смилостивиться над царем, благожелательно кивнул ему и направился к своему трону. Тогда и Алексей поспешил к своему месту, князь Одоевский с достоинством присоединился к думным чинам, а рынды замерли позади царского трона. Трое думных дьяков с большой важностью проследовали за свой стол неподалеку от тронов, а бояре так и остались стоять. После довольно долгой паузы, один из дьяков махнул рукой, и из дверей в дальней части палаты выбежал еще один дьячок и, пробежав с пять саженей, плюхнулся на колени, упершись меховой шапкой в ковер.

– Говори! – строго приказал один из думных дьяков, не поднимаясь и не поворачивая головы.

Вновь пришедший начал многословно и велеречиво объяснять, что его царское величество, государя Алексея Михайловича, хотел бы видеть посол английской короны. Царь слушал, слегка отвернув голову в сторону, и, хотя видно было, что ему самому до смерти надоела болтовня дьяка, весьма долго молчал, желая, видимо, показать, что он не так уж сильно хочет видеть заморского гостя. И только когда приличия стали уже требовать этого, Алексей незаметно и нехотя кивнул головой. Тогда дверь вдалеке открылась снова, и в палату вошел богато наряженный англичанин в таких чулках и панталонах, что оставалось лишь диву даваться, как его в таком срамном виде пустили во дворец. За ним, едва угоняясь, семенил в долгополом по-московски кафтане боярин, который должен был ввести его к царю. Посол, не обращая внимания на боярина, галантно раскланялся, и попросил слова, которое и было ему предоставлено малозаметным кивком царской головы. Не уступая в многословии русским дьякам, он принялся зачитывать по свитку приветствия своего правительства, но это было бы полбеды, если бы его не переводили с многочисленными разъяснениями и добавлениями дьяки. Все действо длилось чуть ли не час, и Артемонов лишь большим усилием воли удерживал в руке алебарду, не давая ей обрушиться на покрытое шерстяными завитками плечо стоявшего впереди рынды. То, что и всем прочим участникам церемонии, судя по всему, было ничуть не лучше, успокаивало мало. Наконец, человечность проснулась у главного сидевшего за столом дьяка, и тот, поднявшись, заключил, что английское собрание думных людей выражает российскому самодержцу свое почтение и преданность, и, в знак этого, передает ему дары, а именно солонку хрустальную, обложенную золотом, инрога серебряного позолоченного и таких же льва и птицу страуса, а кроме того пять кубков, две фляги, лохань и рукомойник: все серебряное и вызолоченое. Наконец, заморские подарки включали в себя двух попугаев и зверя индейского антилопа. Взамен, англичане просили у царя и великого князя подтвердить соглашение о льготной торговле, заключенное с его, как они выражались, венценосным отцом.

Царь как будто ненадолго задумался, а потом снова кивнул главному дьяку – Алексей словно зарекся говорить с английским немцем напрямую, а может быть, этого и не предусматривали обычаи – и тот попросил посла обождать. Посол немного удивленно кивнул, и удалился на свое место. Двери, откуда появился и сам англичанин, снова распахнулись, и в палату, к неимоверному удивлению Матвея, повалила целая толпа торговых мужиков, вроде тех, с кем он знался у себя в городе. Конечно, ради посещения царского дворца купчишек принарядили, однако они, в своих выданных из казны кафтанах и однорядках, смахивали на волков в овечьих шкурах, и совсем не шли к торжественной дворцовой обстановке. Входя в палату, все они немедленно крестились и падали ниц, да так и оставались лежать, уперевшись лбом в пол, и мешая входить следующим за ними. Те, желая поскорее предстать перед царевыми очами, начинали толкать и давить вошедших раньше, и скоро купцы создали на входе в палату такое безобразие, что унимать их были посланы несколько стряпчих и стрельцов из стражи. Наконец, их удалось поднять, собрать вместе, и отвести на положенное им место напротив думных чинов. Стряпчие и стрельцы расположились вокруг них, как овчарки вокруг стада. Купцы немного помялись, и из их толпы вышел вперед довольно представительный купчина, которому и кремлевский кафтан шел больше к лицу, и по длинному списку начал зачитывать челобитную архангельского и холмогорского купечества.