Тишина (страница 36)
Наконец, когда Артемонову показалось, что они вечно будут бродить по дворцовым закоулкам, его спутники свернули под какой-то низенький кирпичный свод, для чего всем пришлось хорошенько пригнуться, и постучались особым стуком в деревянную дверь из толстых и грубых досок. Дверь почти мгновенно и без малейшего скрипа отворилась, и вошедших встретили два человека весьма необычного вида. Они были наряжены во что-то очень похожее на монашеские рясы и клобуки, а на шее у них были большие, но по-монашески скромные кресты, а также костяные четки. Но висевшие у служителей дворца на боках сабли мешали принять их за иноков, да и глядели на гостей они вовсе без монашеского смирения, а скорее подозрительно и оценивающе. Рассмотрев как следует Матвея, они молча кивнули головой, а пришедшие с Артемоновым так же беззвучно кивнули головой и исчезли, лишь один из них хлопнул слегка Матвея по плечу. Дверь закрылась, и Артемонов с любопытством начал разглядывать первое открывшееся перед ним помещение царского дворца. Это был довольно высокий каменный подклет, весьма чистый и хорошо освещенный, недавно побеленный, но начисто лишенный всяких украшений, за исключением нескольких расставленных в нишах стен образов с лампадами. Было видно, что и за образами, и за лампадами тщательно следят. Воинственные монахи дали Матвею знак следовать за собой, и они пошли сначала вверх по деревянной лестнице, потом по длинному переходу, потом снова по лестнице, но вниз, где им пришлось пройти еще один подклет, где были в образцовом порядке сложены кадушки, деревянные ведра, ковши, березовые и дубовые веники – словом, все необходимые для бани принадлежности. Густой лиственный дух и ощущение уюта этой комнатки потом долго вспоминались Матвею. Дальше последовало множество лестниц и переходов, каменных и деревянных. Их было так много, что Артемонов бы подумал, что сопровождающие целенаправленно его запутывают, если бы он до этого не видел нагромождения дворцовых зданий снаружи. По такому муравейнику, без сомнения, можно было бродить и гораздо дольше, особенно с непривычки. Матвей был немало удивлен простотой внутреннего убранства дворца, но не решался поделиться этими впечатлениями со своими спутниками: те все время молчали и имели такой вид, который меньше всего располагал к пустым разговорам. Наконец, Артемонова привели в ту самую комнатушку, где он и встретился со своим земляком-жильцом Еремеем Пятовым. Того, как понял Матвей, именно для того и подсадили к нему, чтобы развлечь разговором и немного просветить по части принятых во дворце обычаев. Первое вполне удалось, так как обсудить двум землякам, заброшенным далеко от родного города, было чего. А вот от мысли запомнить все тонкости кремлевского этикета и распорядка Артемонов сразу отказался, поняв, что ему это не по разуму, и только посмеивался да махал рукой на рассказы Еремея. Некоторым из этих рассказов, посвященных роскоши и пышности главных палат и проходящих в них церемоний, Матвею, до сих пор видевшему во дворце только добротные, но весьма скромные горницы и подклеты, не особенно и верилось. Наконец, пришло время ложиться спать, и земляки, помолясь, расположились на стоявших вдоль стен двух больших сундуках. К Артемонову, однако, сон ну никак не шел, и, проворочавшись с час, он встал, подошел к окошку, и стал рассматривать ту небольшую часть двора, которая была в него видна. Вскоре проснулся и Пятов, и принялся успокаивать Матвея.
– Ладно, Матвей Сергеич, раз не спится тебе, послушай вот еще про то, как грузинского царя встречали. Приехал он, страдалец…
В этот миг раздался короткий стук в дверь, она открылась, в комнату вошел один из сопровождавших Матвея монахов-войнов и кивком головы позвал Артемонова с собой. Тот немного растерянно взглянул на Еремея, потянулся к нему, чтобы обняться на прощанье, но Пятов почти испуганно махнул рукой – мол, иди, не заставляй ждать. Матвей все же потратил время на то, чтобы последний раз перекреститься на образ в углу и поклониться, и решительно подняв голову, вышел из горницы.
Глава 13
В этот раз кремлевскими лестницами и переходами Артемонова вели недолго: пройдя по той же галерее, где была и его горница, Матвей оказался перед низенькой дверью, ничем не примечательной перед другими. Его сопровождающие на удивление ловко и одновременно проскочили внутрь, и из-за двери раздалось: "Дозволь, государь!". Государь, по всей вероятности, дозволил, и Артемонова то ли провели, то ли втолкнули в небольшую светлицу. Она, в общем, ничем не отличалась от той, где он был до этого. Простые побеленные кирпичные стены с закругленными кое-где сводами, узенькие, закрытые ставнями окошки, сундуки по углам. Только вместо убогих лучин освещалась эта комнатка масляными лампами, не считая стоявших у довольно большого иконостаса лампад. Да под окном стояло что-то вроде поставца, на котором лежало несколько книг, одна из которых была открыта на середине. Еще несколько тяжелых томов стояли на подвешенной к стене полке, каких Матвей до сих пор не видел. Около поставца на резном черного дерева стуле сидел царь Алексей в том самом монашеском одеянии, в каком он впервые встретился Артемонову. На голове его была тафья, а в руках – четки, которые царь неторопливо перебирал. Прямо над Алексеем висела большая парсуна на холсте, изображавшая Иоанна Грозного в парадном платье и со скипетром. Смуглое, с ястребиным носом лицо сурового царя внимательно и довольно ехидно смотрело на всякого, находящегося в комнате. Действующий же самодержец также сперва взглянул на Матвея весьма строго, и даже подозрительно. Потом, словно смутившись оказанной без причины немилостью, он еще раз посмотрел на Артемонова, но куда добрее. Матвей, как ни старался, не мог поднять глаза на царя, хотя тот и выглядел всего лишь юношей в монашеском подряснике, к тому же давно знакомым Артемонову. Он бы дорого дал, чтобы снова оказаться на минутку в том монастырском подвале, куда отправил их с Серафимом Коробовым человеколюбивый князь Одоевский. Но сейчас никакая внешняя сила не могла ему помочь, и он, уставившись в пол, стоял в углу комнаты, не решаясь взглянуть на государя. Тут Матвея окатило холодным потом: разве не должен был он пасть ниц, или хотя бы поприветствовать царя земным поклоном? Но в первые мгновения, воспринимая Алексея еще как того своего старого знакомого, Артемонову не пришло в голову этого сделать, теперь же величайшее непочтение к самодержцу, тем самым, уже было проявлено, и начав после этого, не вовремя и усердно не по разуму, кланяться он мог лишь еще больше оскорбить царя. В подобных размышлениях прошло несколько мгновений, в протяжении которых Алексей смущался, похоже, куда больше Артемонова и краснел, как девица. Впрочем, щеки его и без этого всегда светились особым румянцем. Наконец Матвей решил, что вовсе никак не поприветствовать царя будет и невежливо, и глупо, и начал кланяться, но Алексей, словно ожидая именно этого, облегченно махнул рукой и произнес:
– Что же, садись, Матвей Сергеевич, поговорим.
Царь указал Артемонову на покрытый куском дорогого, хотя и сильно затертого, персидского ковра сундук. Матвею немалых усилий стоило сойти с места и неловко усесться на край сундука, но заставить себя поднять глаза на Алексея Михайловича он все еще пока не мог.
– Не робей, Матвей Сергеевич, не съем! Я только врагам страшен, а своих верных слуг – берегу.
Царь вежливо хихикнул – очевидно, это была обычная шутка для вывода из ступора перепуганных посетителей. Матвей лишь кивнул. Он бы и улыбнулся царю, но не знал, не будет ли это считаться дерзостью.
– В тот-то раз, в монастыре, ты, боярин, повеселее был, а? Давай и сейчас не сиди истуканом. Времени у меня мало, а поговорить хотелось бы. Сам не заметишь, как придут за мной, а там уж и весь день пропал. Так уж ты, Матвей Сергеич, цени мое царское время!
Алексей, произнес все это негромко и неторопливо, а потом встал и прошелся взад и вперед по комнате.
– Как оказался ты в стрельцах – про то знаю, можешь не рассказывать. Но до того, что же было? Ведь я особо людям наказал, чтобы тебя, грешника, в Москву привезли: почему – пока не спрашивай. И что же? Вам с дворянином Хитровым бы в приказ и вовсе ходить незачем, они к вам прийти бы должны были. Дьяки все отпираются, но я до сих пор в толк не возьму, отчего, пока рейтарский набор простаивает, добровольцы в приказах должны пороги околачивать?
– Да, государь! Нам с Архипом нелегко пришлось. Кабы не решились мы сами в твоего величества Иноземский приказ пойти, то сейчас бы плотничали под Москвой, а если бы мы с братом моим Мирошкой не встретились – быть бы мне, твоему холопу, на твоего царского величества дыбе, как есть.
Тут Матвей немного смутился, стоит ли приписывать дыбу лично царю, но, приободренный его милостивым взглядом, рассказал Алексею про все их с Архипом похождения, сильно сократив только пребывание в саду и вовсе пропустив путешествия по винным погребам Сытенного дворца. Артемонов долго сомневался, нужно ли рассказывать про услышанное в кабаке под Тайнинской башней, но понял, что именно это и хочет в первую очередь узнать Алексей. Царь, слушая про изменнические разговоры, становился все мрачнее, а потом лицо его, потеряв всякое добродушие, исказилось, и стало, на миг, на удивление похоже на лицо Ивана Васильевича на парсуне.
– Проестев дьяк, значит, Прянишников Иванец, да Митрошка какой-то… Будет тот Митрошка не "какой-то", а "тот самый", помяни мое слово. Недолго им по кабакам сидеть!
Алексей, разгорячившись, ходил все быстрее по горнице, а Матвей невольно пригибал голову, пугаясь вызванного у государя гнева. Тот, впрочем, не без усилия подавив ярость, сказал:
– Ладно, ладно, здесь все ясно. Спасибо тебе, Матвей Сергееевич, помог ты мне, среди других, этот уд гниющий найти, а с Божьей помощью его и отсечем. Ну, да я с тобой о другом хотел поговорить.
Царь прошелся еще несколько раз туда-сюда по горнице, потом подошел к поставцу с книгой, и начал ее листать. Артемонов был уверен, что там лежит Святое Писание, и был изрядно удивлен, когда под руками царя начали мелькать немецкие буквы и рисунки вооруженных всадников.
– Слишком мало с кем, Матвей Сергеевич – доверительно обратился Алексей к Артемонову – Можно поговорить о воинском деле. Бояре не смыслят, немцы врут… Хотя и не все врут, но ты пойди их, немцев, разбери: кто врет, а кто – нет. А наших, которые под Смоленском в новых полках были, теперь днем с огнем не сыщешь – двадцать лет не шутка. Многим головы посекли, не разобравшись, а те бы головы, нам бы сейчас ой как пригодилось.
Алексей, севший было на свой стул, еще раз нервно прошелся по комнате.
– Прав ты был, боярин, тысячу раз прав! Пашенных мужиков в латы одень, карабин дай – они от этого рейтарами не станут. Но и сотенных туда переведи – и они о команде стрелять да разворачиваться не сразу начнут, посмотрят еще – ротмистру вместно ли ими командовать, не худого ли рода. Казаки бы хороши были, да казаков ты, Матвей, лучше меня знаешь… А ведь от рейтарской стойкости и вся тактика: выстоят – одна, разбегутся – другая. Ведь я твою мысль, Матвей Сергеевич, правильно уразумел? А с пехотой и того хуже – она мне, проклятая, уже и ночами снится вместе с мушкетами да шпагами… И днем: задремлешь, бывало, на боярской думе… Раньше думал я одними стрельцами обойтись, все же за сто лет воевать научились, только, вроде, малость их переучи. И тут беда: у каждого баба, детишки, да свой промысел. Кто барабаны шьет, а кто и сапоги тачает. Кремль стеречь они куда как хороши, на стойках стоят – дай Бог каждому, бунт мужицкий разогнать – и то могут, а вот поведи их на литву – не разбегутся ли на полдороге? Скажут: мол, больно далеко повел, царь-батюшка. Большое твое счастье, Матвей Сергеевич, что тебе, слуге Божьему, только на коне скакать, да из карабина палить, а не об этом всем с утра до ночи думать. Ну да я и твою голову государственными заботами затуманю, уж ты не обессудь!
Не дожидаясь ответа Матвея, царь вернулся к поставцу и еще раз перелистнул книгу, из которой в разных местах торчало с пару дюжин закладок: какие – бумажный, какие – из кожи, а какие и из кусков черного сукна.
– Ну вот, к примеру, о чем мы сейчас с боярами рядимся. Доспех рейтарский, помимо панциря, способствует ли стойкости на боях, или это просто расход казенных денег? А речь о десятках и сотнях тысяч серебром идет. Сбережем их – и вот тебе еще тысячи с две рейтар набрать можно и вооружить. Да только кто стойче будет: три тысячи в латах, или пять – без лат, когда любая пуля с коня сшибет? Никто, с кем говорю, ответа на вопрос этот не знает, и не по глупости, а потому, что ни один рейтар в бою не видел, все только по крымским вестям на Украйну ходили. А ты – видел! И ты, Матвей Сергеевич, уж мне про это подробно расскажи, не обидь.
С этими словами царь отвернулся от книги, и с надеждой взглянул на Матвея. Но пока тот собирался ответить, в дверцу раздался настойчивый стук, которым стучавший не спрашивал разрешения войти, а просто предупреждал о своем появлении, и на пороге появился еще один полумонах-полувоин, но гораздо, судя по одежде, знатнее и богаче тех, что водили по дворцу Артемонова.
– Пора, государь!
– Господи! Уже? Ну хоть четверть часа, батюшка, Андрей Арсеньевич, обожди?
– Никак нельзя, государь. Послы уже идут, и меньшая встреча уже у них была. Так ведь и в палату могут войти, а мы твое царское величество и нарядить не успеем. Каково будет?
– Ох… И что же, во всем парадном платье быть, без изъятий?
– Заморские немцы, государь. К ним голым не выйдешь. Разве что панагию одну можно снять, да на один зипун меньше.
– Велико облегчение… И с рындами?
– Да, государь, и с рындами, – твердо ответил полумонах.
– Твоя воля. Но и у меня к тебе дело: вот сидит Матвей Сергеев Артемонов, боярский сын, так ты его рындой наряди, у пусть сегодня весь день со мной ходит.
– Можно ли, государь? А меньшой Шереметьев?
– Спорить со мной вздумал? – грозно спросил царь – Много на Москве Шереметьевых!