Кажется, у нас появился прокладочный ГОБЛИН. Это мифическое существо, которое крадется по дому и ворует прокладки. У меня была коробка «Супер плюс», в которой оставалось примерно три, а сейчас нет ни одной. Пришлось воспользоваться твоими «Лил-Летс». Если бы я хотела «Лил-Летс», то и покупала бы «Лил-Летс». К тому же у меня сильно льет, а они плохо впитывают. Пожалуйста, возмести.

Карен

P.S. Добавляю это в 6 часов утра, отправляясь на работу. После того как в 2 часа утра ты грохотала в своей спальне (я полагаю, одна?) в течение ЧАСА, ты завела музыку. Думаешь, если ты слушаешь песни своей Тейлор Свифт в наушниках, то я не услышу, как ты ПОДПЕВАЕШЬ? ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ ХАМСТВО.

Поскольку я не помню, как попала домой, придется купить в качестве извинения «Каву»^[35], а еще «Тампакс».

Я совершенно уверена, что не пользовалась ее прокладками. У Карен дырявая память, и она получает удовольствие, изводя кого-то. Это просто одна из многих причин, по которым соседство с ней – не подарок.

А еще у нее нет чувства юмора. Поэтому рисовать домашнего эльфа Добби и подписывать его как «Блобби» совершенно бесполезно.

Судя по голосу, клиент Марка крепкий и дружелюбный, но грубоватый мужчина. Его зовут Девлин, и у него ирландский акцент. Он разговаривает по телефону в типично мужской манере: так дают указания, наклонившись к окошку автомобиля. Информация, которую выдают стаккато на большой громкости.

Он звонит сразу же после того, как я отправляю ему сообщение, что три часа дня меня вполне устраивает. Он хочет объяснить: а) это поминки – поминки его друга; б) причина, по которой ему срочно нужен бармен, заключается в том, что «Уикер» на Эклсолл-роуд еще не открыт после ремонта. Я не возражаю против того, чтобы работать в одиночку почти весь вечер? Я просто потрясающая! О’кей, тогда до трех. И он дает отбой.

«Уикер». Гм-м. Надеюсь, у них водятся деньги, так как на ремонт этого паба нужны немалые средства.

«Уикер» всегда выглядел привлекательно снаружи: викторианский фасад облицован зеленой лакированной плиткой, гигантская дверь выкрашена глянцевой черной краской. Если вы не знаете город, то вас легко одурачить: вы решите, что там подают крафтовое пиво, и разные сорта сыра на досках, и пикули в миниатюрных баночках «Килнер»^[36]. На самом деле там было сумрачно и пахло затхлостью, а напитки подавали мутные. Это место исключительно для завсегдатаев. Правда, эти завсегдатаи должны страдать Стокгольмским синдромом, чтобы продолжать ходить в этот паб.

– Привет? – Я стучу костяшками по импозантной двери, которая приоткрыта. – Привет?

Я осторожно открываю ее и захожу внутрь. Вам знакомо это чувство, когда вы выходите из двери самолета и морщитесь в ожидании холодного британского воздуха, а вас встречает тепло от фена?

Сейчас происходит то же самое, только меня встречает красота.

Я вижу плавный изгиб барной стойки из красного дерева (оно подлинное), которое отчистили от столетней патины. За ней – винтажные зеркала, на фоне которых выстроились бутылки со спиртным. Причем напитки здесь отменные: дюжина различных джинов, «Апероль»^[37], приличное виски. Я обожаю этот стиль «потертый шик»: смесь старого и нового. Да тут настоящий гламур!

Они отремонтировали паб, не вырвав его сердце. В кабинках у окон обивку для сидений в поезде заменили кожей цвета бычьей крови. Помещение освещено белыми фарфоровыми светильниками, низко повешенными.

Как мне помнится, пол был покрыт замызганным липким ковром. Теперь здесь темный паркет, покрытый лаком. Стены – цвета неба в сумерки.

Я чую запах жарящегося мяса. Столы выстроились вдоль стен, на них блюда с треугольниками мягкого белого хлеба, прикрытыми пищевой пленкой.

– Привет! Вы, должно быть, Джорджина?

Повернувшись, я вижу мужчину, который, опустив на пол большую композицию из цветов (слова составлены из оранжевых герберов и белых хризантем), устремляется ко мне, чтобы пожать руку.

– Девлин.

Он совсем не такой, как я представляла, когда мы говорили по телефону. Я полагала, судя по певучему голосу, что он похож на Хагрида. А он оказался энергичным мужчиной пяти футов с небольшим, с черными как смоль волосами, глубокими морщинами и в модном пиджаке. Ему лет сорок, и у него привлекательная внешность.

– Вы так нас выручили, согласившись помочь!

– Никаких проблем… О, как тут здорово!

– Да, вы так думаете? – Девлин просиял от удовольствия. – Каторжная была работа, но я доволен результатом. Вы знали этот паб прежде?

– Э-э… Знала, но не посещала.

– Да, это была забегаловка для алкашей, не так ли? Предыдущие владельцы тут все запустили. А ведь это настоящий бриллиант! Требовалась только оправа.

– Так и есть! Вау!

Теперь в пабе так красиво, что мне сразу становится лучше.

– Мы откроемся через неделю, поэтому еще не разобрались с кассами. Поэтому у нас будет бесплатный бар. Вам же меньше работы.

Кивнув, я улыбаюсь. Правда, я знаю по опыту, что бесплатные бары – это кровавая баня. А уж бесплатные бары на поминках – тем более. Как только отпадает необходимость платить, люди превращаются в животных. Марк сказал, что заплатят мне по-королевски, но только теперь я начинаю понимать почему.

Сейчас я впервые сталкиваюсь с похоронами после того, как двенадцать лет назад умер мой отец.

* * *

Когда мне было лет пятнадцать, мама приколола к пробковой доске на кухне приглашение на заупокойную службу. Умерла моя кузина Дженет, физиотерапевт из Суонси. На конверте было написано: «Празднование жизни такой-то», а внутри были фотографии: Дженет в костюме клоуна на вечеринке, Дженет сидит в байдарке, Дженет поднимает бокал с арбузной маргаритой перед камерой, стоя рядом с подругой. Дресс-код – «краски радуги». Мама послала цветы.

Я помню, как папа раздраженно проворчал:

– Мне не нравится это «празднование», и фотографии каникул, и веселье по поводу смерти. Пусть смерть будет смертью. Она печальна. И ни к чему эти нововведения! Куда это годится: мы в гавайских рубашках будем петь «КУМБАЙЯ МОЙ БОГ КУМБАЙЯ» и веселиться!

– Дженет сама решила, какими будут ее собственные похороны, – сказала мама.

– В таком случае Дженет эгоистична: они же не для нее, не так ли? Это такое событие, когда следует думать о чувствах других людей.

Мама вздохнула, а папа пробормотал что-то насчет того, что идет в магазин и не нужно ли что-нибудь купить, и вышел из комнаты.

Только годы спустя я поняла, что, вероятно, мама не пошла на похороны, потому что знала, как на это отреагирует папа. Действительно ли его раздражали эти жизнерадостные проводы с притопом и прихлопом? Или это был только предлог для них обоих, чтобы не присутствовать на заупокойной службе? Иначе им бы пришлось провести выходные в Уэльсе в обществе друг друга. Может быть, они спорили совсем не о том? Впрочем, как и всегда?

А три года спустя мы хоронили папу, зная, что он не одобрил бы веселье и не был религиозен. От этого было еще тяжелее. По странной иронии, он не подумал о наших чувствах.

Мы выбрали для его проводов стандартный набор: недорогой гроб, служба в церкви, которую папа никогда не посещал (желание мамы, потому что это шикарнее, чем крематорий), затем поминки в соседнем зале, где молодые официанты в белых рубашках и темных брюках подавали горячие напитки из больших канистр и теплое вино, кислое, как укус.

Я так явственно ощущаю ту тошнотворную атмосферу дурного сна, словно это случилось вчера. Казалось, вселенная внезапно накренилась, и не знаешь, как выбраться обратно. Мама и Эстер опознали тело. Меня не было, так как я училась на первом курсе в университете. Обычное утро – и вдруг мама услышала, как он рухнул на пол на кухне. Она бросилась туда и обнаружила, что он лежит ничком в луже кофе. Мне хотелось подойти к одному из этих мужчин с каменными лицами, в белых перчатках, обученных не смотреть в глаза, и, схватив их за серые лацканы, сказать: «Произошла ужасная ошибка. В том гробу мой папа. Смерть случается с другими людьми, но не с моим папой. И, конечно, еще не сейчас. Мне нужно срочно обсудить с ним кое-что, так что заберите его оттуда».

Слово «утрата» приобрело новое значение, либо его значение прояснилось для меня: человек, который меня любил и который незаменим, исчез и забрал с собой наши отношения. Исчез не только папа – исчезли его планы на будущее, его одобрение, его мнение обо мне. Папы нет, а он мне так нужен! Я никогда больше его не увижу? Никогда?

Мы не попрощались.

Я неохотно возвращаюсь к этим воспоминаниям, затем отгоняю их. Это все равно что запихать в буфет слишком много вещей и прихлопнуть дверцу, чтобы они не выпали. И ты знаешь, что это ненадолго: когда ты откроешь дверцу в следующий раз, на тебя обрушится каскад.

Еще один знак, что эти поминки будут скорее в духе кузины Дженет, нежели моего папы – фотографии, которые висят, как флажки, на веревке над баром. На них белокурый мужчина, которому за тридцать, с худым длинным лицом: на Пиках, или в костюме римского центуриона, или в пабах 1990-х. Снимки сделаны, когда еще не фотографировали на телефоны и все мужчины, казалось, носили короткие кожаные куртки и голубые джинсы. Над снимками висит поникший флаг с надписью: «Покойся с миром, Дэнни!»

О нет, он молодой. Просто меня сбили с толку старые фотографии. Это вызывает боль. Когда умирает человек, который прожил долгую жизнь и находится в доме для престарелых или которого одолевают недуги – это одно дело. Я второй раз смотрю на фотографии, и у меня комок в горле. Как бы поздно ни кончились эти поминки и как бы неадекватна ни была моя оплата, я не стану сетовать.

– Мне уже доставать бокалы из коробок?

Я указываю на коробки с бокалами из толстого стекла и на свободный стол, покрытый бумажной скатертью.

– Да, это было бы здорово. Вы еще можете разливать красное и белое вино. – Девлин бросает взгляд на свои часы. – У нас есть около получаса. Они еще болтают возле церкви, служба только что закончилась. Католики, знаете ли. Они любят долгие церемонии.

Я снова смотрю на цветы и теперь вижу слова, составленные из них.

– …«АЙРН БРЮ»? – спрашиваю я.

Девлин тоже смотрит на них.

– Да, Дэн любил «Айрн Брю»^[38]. Когда мы вспоминали его любимые вещи, то это были «Айрн Брю», покер, виски и титьки. Но я решил, что похоронная фирма согласится только на первое.

Я смеюсь, но тут же спохватываюсь.

– Примите мои соболезнования, – говорю я, зная по собственному опыту, как мало значат эти слова.

– О, спасибо, Джорджина, спасибо, – отвечает Девлин. Как приятно работать на того, кто помнит твое имя! Это означает: Я знаю, что ты не только мой лакей и что у тебя есть своя жизнь за пределами нашей сделки.

– Так рано, так рано… Но Дэнни никогда не собирался дожить до старости.

– О… – произношу я. – Мне жаль.

Он качает головой:

– Мой лучший друг. Мы познакомились на моей первой работе, на складе. Чудесный парень, знаете, сделал бы для тебя что угодно. Но любил выпить. Всегда под хмельком.

Я чувствую, что Девлин не обидчив, и рискую спросить:

– Он… он умер от алкоголизма?

– И да, и нет. Так нализался, что упал с лестницы и размозжил себе голову. Обильное кровотечение. Доктора сказали, что мало надежды. Во всяком случае, он не был бы прежним Дэном.

– О господи!

– Тридцать три! Так рано!

– Тридцать три! – повторяю я. – Ужасно. Мне так жаль, Девлин.

– Моя невестка умерла год назад в этом же возрасте. На нас так и валится.

Мне оставалось только вздыхать и бормотать сочувственные фразы, но нашу беседу прервал мужчина, у которого подтяжки свисали на задницу. Он, в духе старой школы, не дает себе труда закрепить их как следует. В руках у него громкоговоритель.