Старый Свет. Книга 1. Поручик (страница 9)
Вахмистр Перец и его команда уже расставляли свои машины для убийства, организовывая пулеметные точки. Фишер бежал вдоль линии окопов, увешанный, как елка гирляндами, пулеметными лентами. Бойцы выбрасывали последние лопаты земли, равняли бруствер… Мы были почти готовы к возможным неприятностям.
И они не заставили себя ждать.
Сначала появился колесно-гусеничный броневик, разведка лоялистов. Сложно было не заметить нашей линии обороны!
Бойцы заорали и принялись палить по синемундирникам, высовываясь из окопов.
– А-а-атставить! – гаркнул я.
Стрельба прекратилась, вездеход, виляя, скрылся за поворотом дороги. Кажется, зацепили одного…
И тут же Мамсуров – посыльный прибежал и, отдышавшись, проговорил:
– Там транспорты к пристани подходят, просят, чтобы их встретил старший офицер… То есть вы, господин поручик!
Твою мать… Тут лоялисты вот-вот атакуют, еще Стеценко смылся куда-то, сволочь, шомполами запорю!
– Вишневецкий! Остаешься за главного! – Пора приучать подпоручика к ответственности.
Вот разозлюсь и поменяю его и Стеценку местами!
За мной приехала одолженная у местных «полуторка», и усатый водитель из снабженцев довез меня до самого причала.
«Завиша» уже разгружался. Ко мне подбежал бородатый унтер-офицер, козырнул и отрапортовал:
– Сводный отряд прибыл для дальнейшего прохождения службы.
– Погодите козырять и гаркать. Представьтесь, пожалуйста.
– Двадцать седьмого Пятиреченского стрелкового полка унтер-офицер Демьяница, господин поручик!
Я протянул ему руку для рукопожатия, он удивленно глянул на меня, но на приветствие ответил. Рука у него была твердая и крепкая, как цевье винтовки.
– И сколько человек в сводном отряде? Что там вообще за бойцы, кто старший офицер?
– По всему выходит, старший офицер – вы, господин поручик!
Я тяжко вздохнул.
– Как так-то, а?
– Выбили наших господ офицеров почти подчистую, мы ведь под Топелиусом высаживались… Насобирали живых-здоровых четыре сотни, перегрузили на корабль, и вперед – укреплять плацдарм Бубырь. – Унтер-офицер наклонился вперед и шепотом спросил у меня: – А что такое «бубырь»?
– Город этот. И рыбка такая. Добывают в промышленных масштабах. Вооружение у вас какое?
– Штатное. Винтовки, карабины, четыре станковых пулемета, гранаты противотанковые.
Я вздохнул еще раз и скомандовал:
– Стройте своих ребят в три колонны и марш во-о-он к тем высотам, лоялисты вот-вот атаку начнут. Найдите подпоручика Стеценко или подпоручика Вишневецкого – они там командуют. А мне еще «Падуб» принимать.
– Есть!
По сходням на пристань выгружались солдаты – целое море родного «хаки», только нашивки разные: пятиреченцы, горцы, старогородцы, даже какие-то части столичного гарнизона.
Бойцы выгрузили снаряжение, построились в маршевые колонны и под руководством унтеров и вахмистров выдвинулись в сторону наших позиций. Эх, не накрыли бы их лоялистские аэропланы.
Я тут же постучал себя по голове, поскольку никакого иного дерева в пределах досягаемости не наблюдалось.
«Падуб» почему-то не причаливал. Корабль стоял под парами, из трубы валили клубы черного дыма. Наконец он стал приближаться к берегу.
– Э-э-э, куда-а? – Я ошалело смотрел на транспорт, который шел прямо к пологому берегу, верстах в двух от города. – Что за…
И тут бабахнуло! На передовой началась рубка. А я здесь!
Черт с ней, с высадкой, мне нужно туда.
Я подбежал к машине, ступил на подножку и, стукнув по теплому металлу кабины, скомандовал:
– Поехали!
Внутрь залез я уже на ходу, больно ударившись головой о потолок кабины.
Водитель сдвинул фуражку на лоб, вывернул руль и, обдавая грязными брызгами стены домов, помчался по улице прочь из города.
Откуда-то сзади раздался пароходный гудок «Падуба». Мелькнуло сомнение – развернуть машину, принять высадку и с подкреплением явиться на позиции, но мы уже гнали по полю. Что-то завыло, а потом жахнуло с правого борта. Меня осыпало осколками стекла, машину повело в сторону, я глянул на водителя: половина лица у него была залита кровью, он сползал набок.
Перехватив руль одной рукой, я выровнял машину, второй рукой пытаясь расшевелить шофера. Вдруг он повалился на баранку и раздался долгий-долгий сигнал клаксона, а потом мотор фыркнул и заглох.
Черт, ну как же так-то? Стало как-то невыносимо жаль этого дядьку, я даже его фамилии не знал. Тут рвануло уже слева, я матюгнулся, открыл дверцу и выкатился наружу.
До позиций оставалось с полверсты, и я наддал, пригибаясь, по пологому склону возвышенности, туда, где шел бой.
Городок этот, Бубырь, стоял на одном из мысов, которые образовывали собой бухту и удобную гавань для кораблей. А единственная дорога как раз и петляла между возвышенностями, на которых мы заняли оборону.
* * *
В окопах царил сущий ад. Лоялисты взялись за нас всерьез, у них где-то в низинах стояли бомбометы, и они забрасывали нас фугасными каждые пять – семь минут.
Сквозь грохот разрывов я пытался вызнать обстановку у Вишневецкого, который торчал на дне окопа и прижимал к голове фуражку руками.
– Две атаки отбили, так они долбить нас стали! Если бы не пятиреченцы и остальные, нам бы худо пришлось. По два бойца на десять метров линии окопов – это разве оборона?
Снова жахнуло, и на головы нам посыпалась земля.
Я выглянул из-за бруствера и тут же спрятался – сплошная линия разрывов приближалась к траншеям. Господа лоялисты со страшной силой учатся воевать!
– Огневой вал, господин поручик! – проорал мне в ухо Вишневецкий.
Я кивнул, вдохнул воздух, пропахший порохом, землей и кровью и потянулся за шашкой.
– При-и-мкнуть штыки!
Я встал в полный рост: когда накатывается огневой вал, за ним обычно следует пехотная атака, так что осколочных не используют, ведь солдаты идут на границе разрывов. Главное – спрятаться вовремя.
Я видел, как мои бойцы и солдаты, прибывшие на «Завише» готовятся к бою, и солнце играет на остриях штыков.
Грохнуло совсем рядом, взметнув целые глыбы земли, меня осыпало с ног до головы, попав в сапоги, за шиворот. Оглохнув и ослепнув на секунду, я отплевывался на дне окопа, очищая глаза и уши.
– Свобо-о-ода-а-а-а-а! – заорали над головой, и я полоснул снизу вверх шашкой, обрывая этот идеалистически-безумный боевой клич лоялистов.
В окоп рухнул синемундирник, обливаясь кровью, а я уже дернул револьвер из кобуры и стрелял, стрелял в появлявшихся на бруствере врагов.
В окопах шел бой, лоялистов было не так много, но мы не могли вести огонь, и к ним постоянно подходили новые и новые бойцы.
Я, Вишневецкий, Мамсуров и еще несколько солдат сумели очистить метров семь окопов от противника, и теперь пробивались к рации и пулемету – туда, где слышалась хриплая матерщина вахмистра Перца и звуки самого ожесточенного боя.
Мне пришлось два раза набивать барабан револьвера заново, Мамсуров был ранен, и мы потеряли двух бойцов, но успели вовремя – синие мундиры наседали на пулеметную команду вовсю. Они залегли перед линией окопов, стреляли из винтовок, мешая бравому вахмистру сменить ленту в так не вовремя заглохнувшем пулемете.
Мы убили их всех, стреляя почти в упор: лоялисты не ожидали, что кто-то появится из окопов, истекающих кровью.
Вахмистр Перец залязгал пулеметом, костеря на чем свет стоит подносчика лент Фишера.
А потом кусочки смерти калибром 303 тысячных дюйма понеслись из ствола пулемета навстречу бегущим в полный рост цепям синих мундиров, которые тут же залегали, начинали отползать и отстреливаться.
Минутная передышка позволила нам с Вишневецким собрать вокруг себя человек двадцать, и мы ринулись вдоль по линии окопов, расстреливая, коля и рубя всех, на ком был синий мундир.
Я нашел Стеценко у рации. Рядом с рацией валялись три мертвых лоялиста, к стенке окопа была прислонена трофейная винтовка с окровавленным штык-ножом.
– Поручик? Это тебя. «Коробочка» вызывает.
– Какая «Коробочка»?
– Да че-орт его знает, сам разбирайся!
Трубка рации шипела и трещала, сквозь помехи пробился бодрый, почти дикторский голос, прерываемый каким-то грохотом и лязганьем.
– Я «Коробочка», ответьте «Коробочке»!
– Прием, говорит старший офицер сводного отряда имперских войск! Слушаю вас, «Коробочка»!
– Говорит командир роты сверхтяжелых панцеров! Передан в ваше распоряжение, по собственной инициативе выдвигаюсь на огневой рубеж для подавления бомбометов противника! Разрешите продолжать?
Я ошалело посмотрел на Стеценко.
– Рота тяжелых панцеров?!
А в рацию сказал:
– Действуйте, «Коробочка»!
– Понял, работаю! Конец связи! – этот бодрый, почти веселый голос настолько не соответствовал окружающему кошмару, что у меня затрещало в висках.
А рация уже умолкла, подвесив в воздухе вопрос о неизвестно откуда взявшейся роте сверхтяжелых панцеров, о которых я и слыхать-то не слыхал никогда!
У нас тут хватало проблем и без таинственной «Коробочки», так что мы принялись очищать окопы от лоялистской нечисти.
Нам помогало то, что тут и там офицеры и унтеры смогли сплотить вокруг себя людей и удержать отдельные участки линии обороны. С неожиданной стороны проявил себя Семеняка, который вместе с командиром пятиреченцев Демьяницей защищал штабной блиндаж и сумел взять в плен какого-то лоялистского уполномоченного.
А за лесом, откуда лупили по нам бомбометные батареи, урчало и грохотало. Слышались звуки разрывов и пулеметных очередей. Лоялисты постепенно откатывались от наших окопов, испуганные происходящим в своем тылу, отстреливаясь и не давая нам высовываться и перейти в контратаку. Не больно-то и хотелось. Я видел, как на поле выкатился давешний колесно-гусеничный броневик, а следом за ним еще и еще!
Отступающие от окопов синемундирные пехотинцы выстраивались за броневиками, готовясь к новой атаке. Я себе слабо представлял, что мы можем противопоставить технике противника, даже бутылок с зажигательной смесью было раз-два и обчелся.