Оказавшись на улице, молодой человек инстинктивно накинул капюшон, но, пройдя несколько шагов, снял его, сообразив, что тот лишь будет привлекать к себе лишнее внимание тут, в небольшом городке, где все знали друг друга в лицо. Кроме того, в это время суток на маленьких улочках было практически безлюдно. Небо уже почти почернело, оставив на своем полотне лишь легкий светлый налет только что минувшего дня. Тим, стараясь не переходить на бег, миновал несколько несуразных строений, над которыми возвышался, будто инородный объект на гармоничном сельском пейзаже, новехонький каменный храм. Это была единственная каменная постройка не только в этом городке, но и на многие километры, а может даже десятки километров вокруг. Молодой человек снова поймал себя на мысли, что если боги и требовали от людей возведения в свою честь непременно именно таких огромных сооружений, то что-то определенно не так с их самооценкой. Всякий раз, с самого его детства, когда они с матерью переселялись в какой-нибудь новый город, полный старых землянок с покосившимися деревянными заборами, там непременно стоял внушительных размеров храм, возведенный совсем недавно, словно воткнутый посреди гармоничного пейзажа невидимой рукой. И всякий раз эта находка лишь возбуждала внутри него неприятие, давно ставшее чем-то разумеющимся, когда речь заходила о новых богах с их непомерной жаждой заставить людей поклоняться. Жаждой, отчего-то транслируемой самими людьми, но никак не богами, отказывавшимися явиться тем, от кого они требовали поклонения.

Тим вошел в храм, внутреннее пространство которого уже было слабо освещено масляными лампами, прикрепленными к массивным колонам. Тени внутри угрожающе колыхались при каждом новом врывавшимся внутрь огромного помещения порыве ветра, усугубляя и без того не самую приятную атмосферу. Он снова поймал себя на мысли, что абсолютно все, начиная с внешнего вида чужеродного храма, заканчивая его внутренним убранством и атмосферой, все это способствовало и было направлено только на то, чтобы внушить посетителю трепет, заставить его ощутить собственную незначительность, даже ничтожность. Именно поэтому он так не любил приходить сюда и всячески избегал подобных мест. Атмосфера давила на свободолюбивый юношеский дух со страшной силой, и лишь разжигало такое легко воспламеняемое внутреннее отрицание. Он не останавливаясь прошел к алтарю, стараясь не смотреть на немногочисленных служителей, занятых своими обычными идолопоклонническими делами, после чего зашел за массивный черный монолит, знаменовавший собой тяжесть воли Теоса, вездесущего нового бога, и, открыв небольшую дверь, оказался в узком коридоре. Навстречу ему медленно двигалась, шурша по каменным плитам пола подолом своей не по размеру длинной черной мантии, сгорбленная маленькая женщина. При виде возникшего перед ней молодого человека, она замерла и озадаченно оглянулась в поисках спасения, после чего, собравшись с силами, вернула на свое морщинистое лицо подобающий ее высокой особе важный вид и, подняв тонкие брови, гордо задрала подбородок.

– Ты? – с плохо скрываемой неприязнью в голосе проскрипела она.

– Я, – сухо ответил молодой человек, едва заметно поклонившись, отдавая дань ненавистным традициям.

– Тебе нельзя тут находиться, – сказала она скрипучим голосом, стараясь не смотреть Тиму в глаза, – что ты тут делаешь?

– Я пришел к сестре. Мне нельзя посещать ее?

– Она тебе не сестра.

– Конечно сестра, мать, – тихо ответил Тим, улыбнувшись, – ты это знаешь. Мы уже обсуждали это прежде.

– Обсуждали, – кивнула женщина, все не опуская надменно поднятые брови, – и, я думала, что ты меня понял в тот раз.

– А я думал, что ты поняла меня. Выходит, мы оба ошиблись в своих заключениях. Я это с легкостью признаю. А ты, мать? Ты способна признать свои заблуждения?

– Ты смеешь дерзить мне? – ее мутные глаза расширились, а брови, казалось, поднялись еще выше на лоб, хотя, вроде бы, это было невозможно, – ублюдок!

Тим снова улыбнулся и склонил голову на бок.

– Ну вот. Ты так предсказуема в своих деяниях, мать. Минуты не прошло, а твое богобоязненное нутро вырвалось наружу, – он поднял перед собой указательный палец и втянул носом теплый воздух мрачного коридора, пропитанный благовоньями, – ну да, с характерным запахом. Но я восхищаюсь твоей смелостью. Даже сейчас, когда нас никто не слышит, ты продолжаешь играть эту свою роль. И, не знай я тебя и твоих сестер, то и впрямь мог бы подумать, что ты совсем меня не боишься. Похвально.

– Мне не нужна твоя похвала. Я и так позволила приходить сюда твоей нечестивой матери, храня ее грязный секрет…

– И конечно же ты поступила так только из-за своей хваленной человечности и безмерной доброты, верно?

– Убирайся отсюда!

– Ну-ну-ну, мать, – он сложил ладони у груди и покорно поклонился, – я пришел к сестре, и не уйду отсюда, пока не увижу ее. И ты ничего не сможешь с этим поделать. Покажи мне дверь, за которой она лежит, и можешь и дальше заниматься своими… ну чем там ты обычно занимаешься.

Ее старческое лицо искривилось в гневе, через маску которого отчетливо проступил животный страх. Она хотела так много сказать, излить все гадости, на которые был способен ее идолопоклоннический язык, но с превеликим трудом сдержалась. Страх все-таки взял верх в этой борьбе нахлынувших эмоций. Иначе и не могло быть. Она с трудом поборола новый позыв сквернословия, после чего ткнула большим пальцем через плечо в направлении закрытой двери в правой стены тесного коридора.

– Она там, – с нескрываемым отвращением в голосе сказала старуха, отчаянно старавшаяся не встречаться со стоявшим напротив человеком взглядами, – я вернусь через пять минут. К этому времени, чтобы следа твоего тут не было, понял?

– Спасибо тебе, мать, – ответил Тим, снова поклонившись, – этого времени мне с лихвой хватит. И, надеюсь, ты помолишься за меня Артузе. Попроси ее разогнать ветра, чтобы те сдули с меня зловоние от этого места, когда я его покину.

– Проклятый богохульник! – воскликнула женщина, инстинктивно прикрывая уши, – не смей упоминать имена старых богов в этом священном месте!

– Ну-ну, тише, мать. Не нужно так нервничать. Побереги свое шаткое здоровье. Ведь ты так стара, что, наверняка, для тебя старые боги успели побыть вполне молодыми. Скажи, им ты молилась так же неистово, как сейчас молишься новому? Эта новая обувь пришлась тебе по размеру?

– Ублюдок! Выродок!

Она будто билась в истерике, не убирая ладони от собственных ушей, словно это могло защитить ее от произносимых ненавистным собеседником слов.

– Да, мать. Да. Давай. Выпусти наружу свое нутро. То, что ты так надежно заперла в чертогах своей светлой и чистой души.

– Будь ты проклят! Ты и все твое уродское семейство!

– Непременно, мать. Будь уверена, что так и будет, – кивнул в ответ Тим, широко улыбаясь, – пусть боги, если они когда-нибудь решат заглянуть в это уродливое здание, услышат то, какие проклятия ты извергаешь, прикрываясь их именем. И пусть богиня справедливости Азура…

– Прекрати! Немедленно заткнись, ублюдок! Никаких старых богов в этих стенах!

– …рассудит, может ли почтенная мать и дальше служить своим мнимым идолам. Дыши, мать. Не забывай дышать.

Она, казалось, исчерпала свой бездонный лимит озлобленности и устало опустила плечи, все еще по инерции ища подходящие оскорбления, для того, чтобы излить их на стоящего напротив молодого человека.

– Пошла прочь, старая дрянь, – все так же улыбаясь, сказал Тим, мотнув головой в сторону выхода.

Не промолвив больше ни слова, настоятельница прошла мимо него, постаравшись как можно сильнее оттолкнуть его плечом, но лишь ударилась о него и сама отпрянула к противоположной стене, не замедляя свой ход. Тим проводил ее взглядом и довольно вздохнул. Он давно надеялся на эту встречу, и надежды сполна оправдались. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что не было свидетелей. И о том, что не сможет рассказать об этом содержательном разговоре матери, которая непременно придет в ярость от услышанного. Он прошел к двери, снимая на ходу плащ. Внутри было еще темнее. На массивном каменном постаменте в самом центре тесной комнатки неподвижно лежала маленькая девочка. Вокруг нее, по всему постаменту были расставлены небольшие горевшие свечи и посуда с благовонными маслами. Тим подошел к камню и, склонившись над девочкой, приблизил ухо к ее маленькому аккуратному носу. Выждав несколько секунд, он осторожно приложил ладонь к ее лбу. Тот был холодным и сухим.

– Я знаю, что ты слышишь меня, кузнечик, – тихо сказал Тим, не убирая ладонь со лба девочки, – я был там, где сейчас ты, и слышал все. Мама придет. Ты только не сдавайся, ладно? Все мы, и я, и твой отец, и мама, все мы любим тебя и ждем, – он поднял глаза вверх к низкому потолку, – Азраил! Услышь меня. Я не отдам тебе ее так рано. Тебе придется запастись терпением.

Вновь выпрямившись, он извлек из кармана небольшой пузырек, взболтнул содержимое резким движением и, откупорив пробку, влил жидкость в рот неподвижной девочке. Спрятав пустую склянку обратно в карман, он осторожно укутал сестру своим плащом и взял небольшое тельце на руки. Стараясь ступать как можно более аккуратно, но вышел обратно в коридор, затем через проход к черному монолиту и, обойдя алтарь, двинулся к выходу из храма. Он видел периферийным зрением, что некоторые из находившихся тут служителей провожают его озадаченными взглядами, но прекрасно знал, что никто из них не скажет ни слова и, стоит ему уйти, как они сделают вид, будто тут и не было никого постороннего. Небо успело окончательно потемнеть, пока он пребывал в стенах храма. Ветер стал еще сильнее. Тим улыбнулся, ощутив его прохладу. Через несколько минут он миновал последнюю низкую постройку с поросшей зеленью крышей в черте поселения и вышел на дорогу, ведущую к его дому. Стараясь идти как можно быстрее, но не переходя на бег, он крепко прижимал к себе маленькое тельце сестры, ощущая грудью ее слабое сбивчивое дыхание.

– Она еще здесь? – взволнованно спросила мать, встречавшая их на пороге.

– Да. Куда ее нести?

– Ко мне в комнату. Я все приготовила.

Молодой человек вошел внутрь дома и, пройдя через еще одну дверь, очутился в небольшой комнате матери. На полу была начерчена гептата, семиконечная звезда, в вершинах треугольников которой горели свечи.

– Ты не закончила… – сказал Тим, разглядывая выведенное мелом сложное изображение на деревянном полу.

– Так надо, – сухо ответила мать, – клади ее на кровать.

Молодой человек осторожно опустил сестру на постель в углу помещения и озадаченно взглянул на стоявшую в дверях женщину.

– Что ты, черт возьми, задумала? Что значит, так надо?

– Успокойся пожалуйста. У нас мало времени. Принеси мое зелье. Оно на полке в…

– Мам, ты чего? – прервал ее Тим, – заполни гептату до конца.

Женщина подошла к сыну и нежно коснулась ладонью его щеки.

– Принеси зелье, Тим, – сказала она.

– Почему ты не закончила гептату? – он медленно убрал ее руку от своего лица.

– Потому что так надо.

Молодой человек покачал головой и отошел на шаг назад.

– Не могу поверить. Он что, был прав? Ты правда спятила?

– Он правда так сказал? Сказал, что я спятила? – на ее бледном лице появилась улыбка.

– Мам, закончи ее.

Женщина снова качнула головой.

– Я не стану ее заканчивать.

– Ну тогда ты не сможешь вернуться сюда.

– А я и не собиралась возвращаться сюда, – ответила она.

– Что происходит? Что ты задумала? К чему эти тайны? Гептата – это вход, когда ты идешь туда, и выход, когда возвращаешься. С такой фигурой ты сможешь войти, но выйти…

Она снова улыбнулась и, вновь подойдя к сыну, взяла его за руку.

– Ты стал такой взрослый, мой мальчик. Уже даже рассказываешь мне про гептаты… Поверь, я знаю, как они работают.

– Мам, – он взял ее руку и прижал к своей груди, – ты можешь мне объяснить, что ты задумала? Ты же не думаешь, что я буду отговаривать тебя? Я хочу пойти туда вместо тебя, ты же слышала. И я пойду, если только позволишь. Ты знаешь, что я смогу отыскать там Иону и вернуть ее обратно. Мне это будет гораздо проще сделать, чем тебе…

– Знаю. Но какой ценой?

– А какую цену ты собралась заплатить? – он кивнул в сторону незаконченного изображения на полу.

– Любую. Ту, что потребуется. И гораздо большую тоже. Не волнуйся, Тим, я знаю, что делаю. Принеси мое зелье, и я все тебе расскажу. Ты знаешь, что у меня нет от тебя секретов. Давай, неси его.