– Мне очень жаль, Лэндон. Я и подумать не могла, что твой отец – самый настоящий монстр. Трудно поверить, что он остался таким жестоким даже после того, что с ним произошло. Мне казалось, что близость смерти смягчает людей.

– Мой отец способен на смирение так же, как на любовь, то есть не способен вообще.

– Он наговорил тебе ужасных вещей.

– Ох, если бы я получал по доллару каждый раз, когда отец говорил мне что-то жестокое, я был бы достаточно богат, чтобы не обращать на него внимание, – пошутил я.

Я потянулся вперед, чтобы открыть пассажирскую дверь ее машины, но Шей остановила меня, положив руку мне на плечо.

– Лэндон, ты же знаешь, что все, что он сказал, – неправда, да?

– Все в порядке, Шей. Это просто слова. Ничего больше.

– Да, но, пожалуйста, пообещай мне, что ни на секунду не поверишь в то, что он говорил.

Я одарил ее нерешительной улыбкой. Она нахмурилась, взяла обе мои руки в свои и приложила их к моей груди. Она повторяла слова, которые сказала мне в ту самую ночь, когда я впервые показал ей свои шрамы.

– Ты умный. Ты талантливый. Ты красивый. Ты хороший, Лэндон Харрисон. Ты такой хороший, что одна мысль о том, что кто-то в этом мире может думать иначе, причиняет мне боль.

Боже. Как она это сделала? Как она смогла успокоить мои беспорядочные мысли?

– О чем ты думаешь? – спросила она, глядя на меня своими шоколадными глазами. – Что происходит в твоей голове?

Я тяжело сглотнул, проведя ладонью под носом.

– Почему меня так волнует тот, кто даже меня не любит? Почему его слова ранят меня сильнее всего?

– Потому что ты его любишь, – ответила она. – Даже когда тебе больно, ты его любишь. В этом проблема любви – ее нельзя «отключить» только потому, что она невзаимна.

– Ты все еще любишь своего отца? После всего, что он сделал с твоей семьей?

– Некоторые его части, – Шей кивнула. – Не важно, хочу я этого или нет, но в нем есть частички, которые я люблю, не говоря уже о воспоминаниях. Когда я была маленькой девочкой и мы лежали на траве, указывая пальцем в небо и обсуждая, на что похожи облака. Когда он возвращался домой после долгого отсутствия, заходил в мою комнату и целовал меня в лоб. Когда он помогал мне писать сценарии или давал советы по актерскому мастерству. Я люблю его частички, люблю воспоминания о нем, но также я люблю себя. Поэтому я не позволю ему вернуться, не подпущу его достаточно близко, чтобы у него появилась возможность снова оказывать на меня влияние. Моя любовь к отцу останется в этих воспоминаниях. Они покоятся в прошлом, и я отказываюсь впускать их в свое будущее.

– Как ты стала такой умной?

Она улыбнулась, и я невольно улыбнулся ей в ответ.

– Мы с Мимой часто смотрим «Доктора Фила»^[15].

– Это многое объясняет.

– Правда, Лэндон, не позволяй нападкам твоего отца тебя задеть, ладно? Я знаю, что на деле это непросто, но все-таки постарайся – ради себя.

Приобняв Шей, я поцеловал ее в лоб.

– Договорились. А теперь мы можем куда-нибудь поехать и позавтракать? Я ужасно голодный.

Она продолжала смотреть на меня прищуренными глазами, игнорируя мои слова и явно пытаясь пробраться в мои мысли.

Не смотри слишком пристально, Цыпа. Ты не найдешь там ничего хорошего.

Я улыбнулся и подтолкнул ее локтем.

– Еда, – взмолился я. – Пожалуйста.

Она перевела на меня свой тяжелый взгляд и кивнула:

– Да. Конечно.

Мы уселись в машину, и я включил музыку. Спустя несколько минут Шей во всю пританцовывала и фальшиво подпевала – и я вместе с ней. Я знал, что она беспокоится обо мне и моих мыслях.

Несмотря на то что я пел и улыбался, мой разум снова и снова прокручивал слова папы.

Ты мне не сын.

Будь готова к тому, что однажды он сломается и ты останешься один на один с его хаосом.

Эти фразы крутились в моей голове, пока я подпевал какой-то песне из топ‑40.

Еще одна характерная черта тревожности и депрессии – время от времени приходится прятаться за масками, оберегая близких от ваших собственных страданий. Масками, защищающими их от вашей внутренней боли.

Итак, я надел маску.

Я притворился, что со мной все хорошо. Я не хотел, чтобы она волновалась. Я не хотел, чтобы она знала о том, что мой искаженный разум погружен в полный мрак. И это сработало. Чем дольше мы ехали, тем спокойнее становилась Шей. Она расслабилась и перестала смотреть в мою сторону, пытаясь понять, все ли со мной в порядке.

Проблема с масками заключается в том, что рано или поздно они начинают трескаться. Они трескаются, а затем разбиваются – и когда это случится со мной, Шей увидит настоящего, изувеченного меня.

Скоро я ее сниму. Скоро я позволю себе дышать, не притворяясь, будто со мной все в порядке, – но только не рядом с Шей. С ней я буду нормальным. Я буду счастливой версией себя и не покажу ей свои шрамы. Нам было дано так мало времени, и я не хотел портить его тяжелыми разговорами о моей сломанной психике.

Она заслуживала счастливую версию Лэндона, и я ее дал.

По возвращении в Лос-Анджелес я собирался позволить себе развалиться на части в подходящем для этого месте: в кабинете доктора Смит, где это не только разрешалось, но и поощрялось.

Тебе придется снести несколько заборов, чтобы добраться до самых зеленых полей, Лэндон.

Я планировал снести все, потому что, достаточно поработав над собой, я бы смог сосредоточить все внимание на нас с Шей. А до тех пор мне приходилось по одной разбирать коробки с хламом у себя в голове, вываливая его на нужных людей, а не на Шей.

Мы остановились перекусить, и я уверенно держал свою маску.

Когда мы почти добрались до дома, зазвонил телефон, и на экране появилось имя Эйприл. У меня в животе образовался узел, я выключил радио, и фальшивое, но очаровательное пение Шей прекратилось.

– Да? – ответил я.

Поначалу Эйприл ничего не говорила. Все, что я слышал, – безудержные рыдания. Что за черт?

– В чем дело? – спросил я.

– Ты! – воскликнула она. – Ты это сделал. Это твоя вина, – кричала она, срывая голос.

Погодите, что?

Она кричала в трубку о том, что после нашего ухода у него случился еще один обширный приступ и остановка сердца.

Он умер через тридцать минут после того, как я вышел из больницы. Телефон выпал из моей руки и ударился о коврик.

– Что такое? – спросила Шей, глядя в мою сторону. – В чем дело?

– Мой отец, – выдавил я.

– Да? Что случилось? Он в порядке? Нам нужно вернуться?

– Нет, – я покачал головой, чувствуя, как к горлу начинает подниматься кислота. – Он умер.

*

Мне пришлось позвонить маме, чтобы сообщить ей новости об отце. Узнав о случившемся, она заплакала – заплакала так, словно у нее отняли часть души. Так же как плакала Эйприл. Даже после всего, через что этот мужчина заставил пройти мою мать, у нее все еще хватало слез, чтобы его оплакивать.

Я не плакал. Я должен был сломаться, но не сломался. Я не чувствовал грусти. Я не расстроился. Я не чувствовал себя подавленным.

Я вообще ничего не чувствовал.

Онемение поглотило меня целиком.

Шей отвезла меня к себе домой, и я видел, как она переживает, но ничего с этим не делал. Я не мог говорить. Слова казались слишком утомительными.

Она сидела передо мной на кровати, а я смотрел вперед – в одну точку.

– Как я могу тебе помочь? – спросила она, проводя руками вверх и вниз по моим бедрам. – Что мне сделать?

Я покачал головой.

Ничего. Она ничего не могла сделать.

Так бывает. Иногда все, что можно сделать, – сидеть на одном месте. Мы сидели.

Мы легли.

Она уснула.

Я – нет.

Глава 6

Шей

Он молчал больше суток.

Когда мать Лэндона позвонила ему, чтобы узнать, как он, мне пришлось ответить за него, потому что Лэндон не вставал с кровати. Она была за границей и изо всех сил старалась успеть на ближайший рейс, но даже в таком случае она оказалась бы здесь не раньше завтрашнего дня.

– Что нам делать? – прошептала Рейн, пока она, Хэнк, Эрик и я сидели в гостиной. – Ему нужно что-то съесть. Он не выходит из комнаты с тех пор, как вы приехали.

– Я знаю, но он не двигается с места. Он не разговаривает. Он словно окаменел. Я была удивлена, когда он встал, чтобы пойти в туалет, – ответила я.

– Его отец был придурком, – проворчал Хэнк. – Он обращался с Лэндоном как с дерьмом.

– Да, но он все равно его любил, – ответила я.

Эрик нахмурился и почесал затылок. Он учился в Висконсине и примчался сразу же после того, как Рейн сообщила ему о том, что произошло. Грейсону пришлось задержаться – он решал некоторые личные проблемы, но тоже собирался приехать как можно скорее.

– Я боюсь, что это отразится на нем, на его психике. Вы знаете, чем это может обернуться для Лэндона. Он прошел через столько дерьма, и наконец ему стало лучше. Он шел на поправку, но я чувствую, что случившееся может свести его прогресс на нет, – сказал Эрик. – Он зашел так далеко, но черт возьми. Это тяжело. Я не знаю, сможет ли он все это выдержать.

– Я в порядке.

Мы все повернулись к Лэндону, стоящему в коридоре. Руки засунуты в карманы, а плечи сгорблены.

– Вам не нужно об этом беспокоиться, – добавил он, постукивая пальцами по голове. – Я в порядке.

– Чувак, тебе не обязательно делать вид, что все хорошо, – ответил ему Хэнк. – Твой отец скончался, и это непросто пережить.

– Как ты и сказал, Хэнк, он был придурком и обращался со мной как с дерьмом. Мне лучше без него. Он сам не хотел меня любить.

Эти слова болезненно отозвались в моем сердце. Я встала и подошла к Лэндону:

– Что мы можем сделать? Как мы можем помочь?

– Для начала вы все можете перестать хандрить, – произнес он, потирая рукой под носом. – Я в порядке. Эрик, я знаю, ты проделал долгий путь, но в этом не было необходимости. Я уже отправил Грею сообщение и сказал ему не приезжать. У него достаточно собственных проблем – ему не нужны еще и мои. Я просто немного посплю. Вы все можете идти домой.

Он развернулся и направился обратно в мою спальню.

Я оглянулась на наших друзей, мрачно смотревших вслед Лэндону.

– Мы остаемся здесь, – строго сказал Эрик. – И никуда не уезжаем. А теперь давай, – он указал на коридор, – иди и позаботься о нашем мальчике.

Я кивнула в знак согласия и повернулась, чтобы пойти в спальню. Каждый шаг казался невыносимо тяжелым. Я не знала, как помочь Лэндону, как дать ему то, в чем он нуждался, потому что он ничего не говорил. Он не открывался. Он не впускал внутрь ни меня, ни кого-либо другого.

Когда я вошла в комнату, я увидела его свернувшимся в клубок. Он лежал с закрытыми глазами и обнимал одну из моих подушек. Он выглядел таким хрупким, таким разбитым.

Я заползла на кровать и легла позади него. Обвив его своим телом, я прижалась к нему, чувствуя его холодную кожу.

– Тебе не обязательно это делать.

– Делать что?

– Держать меня.

В этот момент я прижалась к нему сильнее. Я знала – в моменты, когда люди говорят, что их не нужно держать, это необходимо им больше всего. Так было с моей мамой, когда она плакала ночами из-за предательства отца. Я забиралась к ней в постель, заключала ее в свои объятия и крепко прижимала к себе.

То же самое я сделала для Лэндона, про себя думая о словах Мимы.

Sé valiente. Sé fuerte. Sé amable. Y quédate.

Будь храброй. Будь сильной. Будь доброй. И оставайся.

*

О дате похорон Лэндона не уведомили. Эйприл не отвечала на его сообщения, поэтому нам пришлось искать информацию самостоятельно. Когда Лэндон, его мама и я пришли в церковь, где проходили похороны, нас почти сразу остановили.

– Нет, – заявила Эйприл в своем траурном наряде.