Тот оскорбленно хмурится. Я встаю на цыпочки, чтобы лучше видеть детали, но изображение мелкое, кабинет огромный и все такое светлое, что стены вдалеке сливаются в сплошное белое полотно.

– Я столько вложил в тебя, щенок, я твою семью спас! Я вырастил вас с Джессом, как отец. Научил всему. А что ты сделал? Позволил себе посягнуть на мою семью!

Несколько секунд они неотрывно смотрят друг на друга. От висящей между ними тишины хочется взвыть, исполосовать ее на кусочки, только чтобы молчание это прекратилось.

– Что в тебе такого особенного, Ник? – шепчет отец. – Ты с самого детства только и занимаешься тем, что доставляешь проблемы. Ведешь себя как отморозок, игнорируешь правила, отказываешь от всего, за что другие готовы глотки рвать, отталкиваешь всех вокруг, а люди все равно к тебе тянутся. – Каждое новое слово он, распаляясь, произносит всё громче. – Я могу понять Джесса – он твой брат. С Кавано и Ридом все тоже предельно ясно. Даже Виола повела себя предсказуемо – не стоило ожидать здравых поступков от глупой девчонки. А вот Тайлер…

– Не смей говорить о нем, – чеканит Ник.

– Почему? – невозмутимо спрашивает отец и, клянусь, улыбается. – Потому что про друзей нельзя иначе? А про лучших из них – тем более?

Ник молча сжимает кулаки – кажется, что руки его трясутся, но не от волнения, а от злости. В голове у меня стучит лишь одна мысль: если он сейчас вырвется, то убьет любого.

– Ты не заслуживал его дружбы. Так же, как не заслуживаешь и Виолу, – сквозь зубы цедит отец. И на этот раз Ник молчит. Он согласен. Я касаюсь монитора пальцами, готовая упасть на колени и умолять его не слушать, потому что знаю правду.

– Это не вам решать. И уж точно не мне.

– Ты так считаешь? – удивленно произносит отец. – Обнулите последние полгода Виолы, – командует он. – Я заберу ее через час и помещу в госпиталь. Заранее предупредите персонал, что потеря памяти – результат несчастного случая.

– Сэр, но все оборудование настроено на Эхо, – возражает доктор. – У нас больше двух десятков парней, которые прямо сейчас ждут загрузки. Лаборатория и так рассчитана лишь на пятерых за раз. Перенастройка займет не меньше суток.

– Тогда загрузите ее с вместе с мистером Лавантом, – обрывает его отец. – Тонуть, так вместе. После процедуры Ника заприте до моего возвращения. Все дневники изъять. Он не заслуживает собственного прошлого. – Глаза Ника в ужасе расширяются. – Может, тогда ты научишься вести себя как подобает солдату.

С неприкрытым отвращением, будто схватил что-то мерзкое, отец наклоняется и достает из сапога Ника нож.

– Твоим родным уже отправлено официальное письмо о гибели, – говорит он, покидая комнату. – Не переживай, ты умер как герой. Честь своих солдат для меня выше личных обид.

Стеклянная дверь с шипением закрывается, выпуская отца и доктора в коридор и оставляя Ника один на один со сказанным.

– Я не буду брать на себя ответственность, – предупреждает Максфилда доктор. Мужчины сцепляются взглядами, и даже сквозь экран можно ощутить, как накаляется атмосфера. – Мы не подключали к Эхо неподготовленных людей. Да и даже не в том дело. Как отца я понимаю вас, но… Фрэнк, она ведь забудет всё.

– Я обещал ее матери позаботиться о ней и ни разу не нарушил обещания. Сейчас за нее решаю я. Это приказ, выполняйте.

От ощущения собственной беспомощности и слабости к горлу подкатывает тошнота. Закрыв глаза, я пытаюсь заставить сердце замедлиться, иначе стук его будет слышен на всю лабораторию. Я догадывалась, что моя амнезия – дело рук отца, – так почему же сейчас из-за его слов я словно разлетелась на осколки? Не могу сдержаться. Внутри все кровоточит. Ведь он же отец…

Столько раз я прогоняла из головы эти мысли, неосознанно оправдывая его действия, – а он этого не заслуживал. Ведь он лишил меня всего.

Заставляю себя прекратить анализировать, потому что, если продолжу, сдержать рвущуюся наружу истерику уже не выйдет. Заталкиваю обиду обратно в грудную клетку – хотя там уже и так нет места от боли, – и накрепко запечатываю.

Отец уходит, а я, не в силах сдвинуться, смотрю на экран, ему вслед, чувствуя, как последняя нить, связывающая меня с этим человеком, натягивается, скрипит и с глухим хлопком обрывается. Он меня не услышит, но я не могу сдержаться и шепчу:

– Но я ведь не вещь…

Замок щелкает – и я понимаю, что не слышала шагов. Закрываю программу. Мониторы гаснут. Скрипит дверная ручка, и я бросаюсь за стоящий справа стеллаж, вжимаюсь за него, притягивая коленки к груди, – хоть бы охранник не стал осматривать помещение!

– Максфилд здесь, – произносит неизвестный голос и цокает языком. – Опять злой как черт.

– Как всегда, приперся не вовремя, – вторит другой.

Свет зажигается – мне недолго остается быть незамеченной. В поисках места, куда бы спрятаться, я верчу головой – и наконец замечаю открытую дверь, похожую на дверь в кладовую. Надеясь, что по ту сторону вместо привычного хлама окажется выход, я на четвереньках подползаю ближе и, стараясь не дышать, заглядываю внутрь.

Лестница. Ну разумеется. Это здание соткано из коридоров и лестниц.

Стараясь не торопиться и ориентируясь по табличкам, я спускаюсь на нужный этаж. Сворачиваю направо, иду минуту, другую. Время не терпит, и ноги сами несут меня вперед. Двери мелькают одинаковыми полотнами, им нет конца, – и я наконец останавливаюсь, понимая, что заблудилась. Делаю два длинных вдоха, стараясь не поддаваться панике. Здесь меня никто не знает. Еще есть время, чтобы найти выход.

И вдруг свет гаснет.

Я застываю на месте. Надежда на спасение, успевшая зажечься внутри, потухает следом за освещением. Глаза не могут привыкнуть к темноте. В коридоре без окон она ощущается безмерной, как Вселенная. Пытаюсь идти, но стены будто сами собой вырастают там, где их совершенно не должно быть. Эти бесконечные коридоры – как моя жизнь, в ее лабиринтах я потерялась, и выхода не найти.

Стараясь сохранять спокойствие, я касаюсь прохладных стен кончиками пальцев. Срабатывает аварийное освещение, разрывая тьму красными мерцающими огоньками. Боже, спасибо! Я подлетаю к табличке с картой эвакуации и понимаю, что забрела слишком далеко. В крыло, допуска в которое у Блэйк нет. Рука сама тянется за ухо – включить наушник. Арти меня убьет. А Шон разровняет землю над моим несчастным трупом. Но выбора нет, поэтому я выдавливаю тихое «Прием».

– Прием, – тут же отзывается Арт. На фоне слышатся шаги – он то ли бежит, ударяя тяжелыми подошвами по бетонному полу, то ли за ним гонятся.

– Мне нужна помощь, – шепотом прошу я.

– Где ты? Все еще в первом блоке?

– В третьем, – мысленно сжавшись, отвечаю я.

– Какого лешего тебя занесло в третий? Это же противоположная сторона комплекса.

– Потом расскажу. Мой пропуск здесь не работает. И свет погас.

– Возвращайся через крышу. Найди любую лестницу и топай наверх, пока не вылезешь наружу. Там сориентируешься, куда бежать.

«О нет, только не через крышу», – едва не вою я. Лодыжка – память о прошлом забеге по крышам – принимается противно ныть, словно подтверждая плохие предчувствия.

– До связи, – бросает напоследок Арт, и его голос растворяется в стуке моих шагов.

В коридоре по-прежнему тишина. Что бы Шон ни задумал, они с Артом явно далеко от меня. Я сворачиваю в первый же попавшийся лестничный пролет и несусь наверх, пока ступеньки не кончаются. Лампочек тут нет, двигаться приходиться на ощупь. Руки машинально тянутся обшаривать стены, и наконец я нащупываю ручку. Хоть бы получилось.

Замок поддается, дверь открывается. Глаза на несколько мгновений слепнут до белизны – от яркого света. Я с силой прищуриваюсь, пытаясь сообразить, куда идти. Сердце бьется на пределе, а нервы натянуты так, что прикоснись – и, как струны, лопнут, ведь на плоской крыше посреди бела дня я как муха на ладони.

Осматриваюсь. Позади меня лес, значит, центральный вход слева. Доберусь до аварийного выхода, спущусь внизи выйду как сотрудник лаборатории, решаю я. И снова бегу. Единственное, что я слышу – мое влажное дыхание и хруст снега под подошвами. Вдох-выдох.

Холодает. Я стараюсь не думать о том, что пальто осталось внизу. Я стараюсь не думать вовсе, но невольно погружаюсь в воспоминания, прочитанные и подсмотренные, мои собственные и принадлежащие парням, теперь уже из этой реальности, жестокой и правдивой. Я вижу отца: взгляд его синих глаз, серьезный и упрямый, говорит мне, что только такое отношение я и заслужила.

Он уходит. Мне пять, и я плачу в подушку, но не жалуюсь маме.

Мне двенадцать. Он высаживает меня у женского пансионата и уезжает. Снова.

Мне двадцать один. Я стою перед монитором, разбитая и разрушенная, но опять вижу лишь его спину – и уже не удивляюсь. «Я отдал свой долг». Вдох-выдох.

Я вижу Тайлера. Бегущего. Прячущегося. Дерущегося. Запутавшегося тринадцатилетнего мальчишку, стоящего с занесенным ножом. «Потому что смерть никого не отпускает просто так». Вдох-выдох.

Я вижу Ника, беспомощно плачущего над гибелью лучшего друга на полу отцовской лаборатории.

– Ви, я не хочу говорить об этом. Все в прошлом. А прошлое стерто. Зачем ты пытаешься воскресить его?

– Потому что прошлое – это часть тебя. А я хочу узнать. Тебя.

– Хочешь узнать, как я стал таким ублюдком?

Вдох-выдох.

И я не хочу этого видеть. И не хочу знать. Поэтому бегу быстрее, пока крыша не кончается. Дергаю за ручку. Захлопываю за собой дверь. Внутри темно и тихо. Слишком тихо. И это хорошо. Так ведь и должно быть.

Но не успевает последняя фраза промелькнуть в голове, как кто-то зажимает мне рот рукой и грубо притискивает к стене. Окружающие предметы расплываются. Последнее, что я замечаю, – силуэт мужчины, горящие огнем глаза и дикую улыбку-оскал. Я пытаюсь закричать, но стремительно проваливаюсь куда-то.

В место, где тепло. И солнечно. Туда, где я не забыла надеть пальто.

Приятная нега растекается по коже, но в какой-то момент мир опрокидывается. Я медленно открываю глаза и понимаю, что никакого тепла и солнца тут нет. Кое-как свожу в фокус окружающие предметы. Вокруг серые бетонные стены. И много света, режущего глаза.

Я пытаюсь пошевелиться, но руки стянуты за спиной. Пол плывет. Транквилизатор дает о себе знать тошнотой и вялостью в ногах. Первым накатывает осознание, что я попалась. Подвела парней – они ведь ни за что меня тут не оставят, полезут за мной. Следом приходит страх – за себя, за них, – леденящий ужас. А потом время на секунду замирает, и я будто слетаю с обрыва на огромной скорости. Потому что чувствую его присутствие раньше, чем поднимаю голову. Уже заранее зная, куда смотреть.

Через толстое стекло в точно такой же комнате сидит Ник.

От одного взгляда на красно-фиолетовую палитру гематом на его лице сжимается желудок. Я не могу отлепить взгляд от заострившихся плеч и коленей, впалых щек и падающей на лицо челки, еще сильнее подчеркивающей худобу. Он поднимает голову, глядит прямо на меня – но не замечает. Даже яростный блеск в его глазах, который невозможно вытравить ни одним известным мне способом, смотрится тускло. Ник устал. И это видно.

Я до боли закусываю щеку, чтобы не дать шанса слезам. За спиной кто-то громко восклицает:

– Ну наконец-то блудная дочь вернулась домой!

Резко поворачиваю голову – и тут же морщусь от боли в шее и головокружения.