Волосы цвета беззвездной ночи. Синие глаза с низкими бровями, слегка нахмуренными, будто он заранее не одобряет ничего, что я могла бы сказать или сделать. И этот командный тон. Колкий взгляд отца проникает в подсознание, ворошит архивы памяти, вытряхивая воспоминания: его рука крепко сжимает мой локоть; пощечина; сворачивающийся ужом страх от одного лишь увиденного на экране телефона слова «Отец». Его присутствие, как и прежде, заставляет цепенеть, но я прикладываю все силы, чтобы сохранить спокойствие. Я больше не та, что была раньше, поэтому отвечаю:

– Неужто тебе не все равно?

– Меня во многом можно обвинить, но точно не в равнодушии, – отвечает он. – Особенно по отношению к тебе. Видишь, даже друг твой здесь, я постарался. Надеюсь, ты рада его видеть?

Игнорирую вопрос – он все равно риторический. К горлу подкатывает тошнота; хочется вскочить с места, сорваться и убежать, но я не могу даже рукой пошевелить – она накрепко привязана к стулу. Охранник у меня за спиной предупредительно покашливает. Отец встает передо мной и заглядывает в глаза.

– Скажи мне, Виола Максфилд, разве оно того стоило? – Он разговаривает со мной как с маленьким ребенком: мягко, но в то же время отчитывая. Сразу хочется спрятаться от него – неизвестно откуда взявшаяся вина отзывается глухим стыдом. Я опять его подвела. Не оправдать отцовского доверия – это самое страшное. – Ты в очередной раз совершила ошибку, – укоряет отец, и в груди после этих слов что-то внезапно воскресает, что-то, доныне спрятанное под самыми тяжелыми могильными плитами. Память услужливо возвращает прошлое – холодный взгляд и острые, жгущие изнутри упреки: «только я знаю, что для тебя лучше», «прекрати заниматься ерундой», «не трать мое время, Виола, оно стоит дороже, чем ты можешь себе позволить», – и я думаю: какой же я была наивной! Теперь я точно знаю, что такое страх.

Страшно – понимать, что иллюзии, которые ты так долго строил вокруг себя, как воздушные замки, рушатся в один миг, опадая под ноги разбитым доверием. Что твоя жизнь – не более чем возврат долга.

Страшно – знать, что твой собственный отец использовал тебя, обманул и предал. И готов сделать это снова.

Страшно – глядеть в глаза того, кто сидит напротив. Того, кто, несмотря ни на какие удары, собирает себя по кусочкам, продолжая ухмыляться в лицо противнику.

Страшно – чувствовать, что это конец и никакие слова тут уже не помогут.

Но несмотря на ужас, я уверенно отвечаю:

– Теперь я вижу, что совершила только одну ошибку. Надо было сбежать раньше.

Отец качает головой, несколько секунд внимательно меня рассматривая.

– Дело в Нике? – спрашивает он. – Ты зря цепляешься за него, глупая. Ник уже не человек. Он – биологическое оружие. И пока ты считаешь, что между вами нет разницы, с каждым его улучшением вы отдаляетесь друг от друга все сильнее и сильнее. Сейчас он с тобой, потому что ему этого хочется, – но мальчишеская спесь остынет, и что ты будешь делать? Ведь если он уйдет, ты никогда его не догонишь. Будь ты чуть внимательнее, заметила бы, что Ник не мерзнет, хотя ходит в тонкой куртке, даже когда вокруг снег. Обращала ли ты внимание, как быстро на нем заживают раны? А его моторные навыки, скорость… Он же словно ангел смерти, от которого невозможно уйти. Крыльев разве что не хватает.

От того, как отец восхищается Ником, словно художник – собственной работой, внутри все завязывается узлом.

– За превосходство, моя дорогая, надо платить. В него вложено такое количество денег и сил, что ему до конца жизни не выбраться из долгов.

На Ника обрушивается очередной удар. Я зажмуриваюсь и опускаю голову, слабо всхлипывая.

– Его болевой порог не имеет на сегодняшний день равных. В начале эксперимента мы даже подумать не могли, что сможем достичь таких результатов.

Я возвращаю взгляд к стеклу – в надежде, что это жуткое представление вот-вот закончится, – но не выдерживаю и снова отворачиваюсь. Не могу смотреть, как на лице Ника после каждого удара расцветает очередной кровоподтек. Отец рассказывает о нем так, будто это не человек вовсе, а вещь, которую он хочет подороже продать.

– В нем не просто сила, Виола. В нем еще тонны рвущейся на свободу злобы. Поверь мне, именно так выигрываются самые славные бои. И наш еще не окончен. Этот парень – мой билет наверх.

– Поэтому ты решил держать его взаперти? Как прочих своих подопытных зверюшек. – Перевожу взгляд на безымянного солдата, стоящего в стороне со скрещенными на груди руками. Судя по выражению лица, мои слова ему не по душе. Вот только мне плевать. Отец презрительно усмехается.

– Ник кое-что у меня украл, – беспечно отвечает он. Я невольно задаюсь вопросом, насколько наигранно его спокойствие. – Разработки Коракса отличаются от тех, которые используют в армии, они в разы эффективнее. Именно поэтому никто не должен о них знать. Вот почему я здесь, Виола. Вся проблема в том, что я создал самый крепкий в мире сейф, а теперь он захлопнулся.

В комнате напротив Ник усаживается на металлическом стуле поудобнее. Развалившись и пугающе ухмыляясь, закидывает голову на спинку и прикрывает глаза. Отец молчит, сложив руки перед собой и глядя, как двое по ту сторону стекла вновь обмениваются репликами, а потом спокойно продолжает:

– Каждый допрос он превращает в фарс. Мы сами его этому обучили.

Охранник толкает Ника в бок дубинкой. Тот с флегматичной отстраненностью поднимает взгляд и, глядя на своего карателя в упор и что-то говоря, растягивает рот в скалящейся ухмылке. Допрашивающий его агент недовольно выдыхает и, скривившись, оборачивается в нашу сторону. Взгляд Ника тоже скользит к стеклу. Он наверняка догадывается, что за ним наблюдают.

– Ничего более не вызывает в нем страха, трепета или хотя бы беспокойства. Ему просто на все плевать.

– Оружие, которое было сконструировано хранить молчание, обернулось против своего создателя, – злорадствую я. – А как же альтернативные методы, сыворотка правды например?

Отец смеется. И от этого смеха по спине бегут мурашки.

– Неужели ты думаешь, что у бойцов, на подготовку которых мы потратили столько лет, нет от нее иммунитета? Но, – он поднимает палец, – у каждого из нас есть слабости.

Его синие глаза – мои синие глаза – смотрят в упор, и внутри меня снова просыпается неконтролируемое чувство тревоги.

– У Ника непростой характер, но он более чем способен им управлять. Я наблюдал за ним с детства, и всегда за его действиями стояла важная цель. Вот и сейчас, Виола, он просто ждет.

– Чего?

– Причины заговорить.

– Серьезно? – Из горла вырывается истеричный смешок, в данной ситуации настолько нелепый и наигранный, что я и сама бы себе не поверила. – Тогда у меня для тебя плохие новости. Я не могу тебе помочь. Я все равно ничего не помню.

Кажется, будто отец ждал этого момента. Немного помедлив, он подходит к стеклу и набирает на его поверхности пару команд. Перегородка подсвечивается белым – и будто растворяется в воздухе. Появляется звук. Голова Ника приподнимается, его взгляд останавливается на мне.

– Я знаю, что ты все забыла, – говорит отец, – но ты можешь помочь Нику вспомнить.

Наши с Ником взгляды встречаются, и я впервые читаю в его глазах панику. И понимаю, что предпочла бы перенести любую боль, издевательства, только бы не видеть в них страх. А его становится так много, что он льется между нами рекой. Я чувствую, как Ник стискивает зубы, и незаметно качаю головой. Нельзя показывать отцу, что его методы работают.

Переместившись из моей камеры в камеру Ника, отец встает напротив него.

– Она ведь и мне дорога, – тихо произносит он, чуть наклонившись. Ник не сводит с него глаз. Его молчание громче, чем самый отчаянный крик.

– Как ты можешь? – это все, что он произносит, но, судя по тону, сам знает ответ. И вряд ли этот ответ ему нравится. Отец молчит. Любой другой уже давно отвернулся бы, спасаясь от пристального взгляда, сулящего медленную и жестокую смерть, но полковник Максфилд продолжает игру.

– Ты знаешь правила, – говорит он, а меня едва не выворачивает наизнанку от страха. – Нужно всего лишь ответить на мои вопросы. Я, как и ты, меньше всего на свете хочу причинить ей боль. Просто в нынешней ситуации выбор – за тобой.

Я практически не дышу, стараясь не упустить ни единого слова; не моргаю, обманывая свой разум – мол, пока не закрою глаза, ничего страшного не случится, – хотя мысленно съеживаюсь в крошечный комок посреди огромной бетонной клетки. Клетки, откуда для меня нет выхода. Глаза Ника пристально смотрят в мои.

– Я хочу, чтобы вы оба поняли: все, что я делаю, – ради вашего же блага. Некоторые решения для нас болезненны, но необходимы. Тебе ли не знать, – добавляет отец и, похлопав Ника по плечу, выходит из камеры.

– Молчи, – произношу я одними губами. – Что бы ни происходило, молчи.

Плечи Ника напрягаются так, что того и гляди разорвут одежду. Даже охранник за его спиной слегка отодвигается, готовый, кажется, сорваться с места и сбежать.

– Если у него еще есть наглость угрожать мне, то значит, хватит и силы сопротивляться. Позаботьтесь об этом, – добавляет отец, и я провожаю взглядом его спину. В очередной раз.

Позади раздаются шаги. Я успеваю лишь вскрикнуть. Последнее, что я вижу перед тем, как кто-то бьет меня наотмашь по лицу, – побелевшее лицо Ника напротив…

Глава 4. Клетка

Время останавливается, запутываясь в стенах комнаты. Какое бы решение ни принял Ник, мы уже проиграли. Вопрос только в том, сколько нам отмерено. Или сколько я выдержу. Дышать носом становится невозможно – из него сочится кровь, попадает в рот и стекает с подбородка на шею, впитываясь в воротник. Кажется, она не остановится никогда, вся выльется, и я упаду на пол пустой оболочкой. Может, так и лучше.

Застегнутый в форму до самого горла солдат поворачивает ко мне безучастное лицо и уже через секунду одним пинком выбивает из-под меня стул. С позорным стоном я опрокидываюсь на пол. Стараюсь приручить страх, но инстинкт выживания вопит и рыдает, умоляя, чтобы крик выпустили наружу, – и все же я сдерживаю его очередным глубоким вдохом с привкусом железа на языке. Пячусь, не отрывая взгляд от фигуры в форме, пока не ударяюсь спиной о стену. Поднимаю голову, замечаю собственное лицо в тусклом отражении и в ужасе распахиваю глаза. Лучше бы не смотрела, потому что от вида крови страх переливается во мне через край.

…– Неужели ты ничего не боишься? – спросила я Ника однажды.

– Боюсь, – ответил он, пожав плечами. – Просто не позволяю никому этого видеть. – В ответ на мое недоумение он подошел чуть ближе и, наклонившись, шепотом добавил: – Я делаю то, что удается мне лучше всего: заставляю бояться тех, кто пытается заставить меня…

«Готов поспорить, Виола, что мы с тобой абсолютно одинаковые, – произносит Ник в моей голове. – Так борись!» Хочется кричать, что я устала, что пусть весь мир катится к черту, – но я чувствую, что он каким-то образом просит меня не сдаваться. Поворачиваю голову, разглядывая ботинки, оставляющие на полу кровавые следы, и заставляю себя посмотреть своему мучителю в глаза.

– Поздравляю, солдат. Столько лет военной подготовки явно не прошли зря, – зло скалюсь я, поглубже заталкивая голос разума, который орет, словно сломанная сигнализация.

Охранник застывает; на лице его мелькает замешательство, которое он тут же прячет.

– Как твое имя? – спрашиваю я, улыбаясь шире. Рваная боль тут же огибает кривую от уголка губы к скуле, в которую он меня ударил, и оседает в висок. – Глупый вопрос, согласна. Ты, конечно же, не ответишь. Ладно, буду звать тебя мистер Смит. Ведь всех незнакомцев в фильмах так называют. Папочка хорошо тебя выдрессировал.

«Что ты творишь?» – вопит взгляд Ника, но я притворяюсь, что не вижу его. Я выучила твои уроки. А теперь выигрываю жалкие обрывки времени, пока отец не запихал меня в адскую машину, где моя жизнь начнется сначала. Уже во второй раз. Охранник делает шаг в мою сторону. Я сдуваю с лица прилипшую прядь волос.

– Хорошая шавка, послушная. Вижу. Поделись ощущениями, каково это – избивать связанных беззащитных девушек? Ведь это даже более подло и низко, чем толпой на одного.

Второй. Третий. Уже решительней. Разбитый нос продолжает сочиться, но мне уже все равно.

– Почему ты все время молчишь? Умоляю, Смитти, поклянись, что я у тебя первая. Иначе эту боль я не вынесу.