Волчица и Охотник (страница 16)
Вскоре кони нетерпеливо бьют копытом о землю и упрямо ржут. Спешиваемся и ведём лошадей через лес уже пешком, пока не натыкаемся на дерево такое же большое, как хижина Вираг. Его древесина пористая, испещрённая термитами, и пахнет сыростью гнили. Гирлянды мха свисают с вывернутых корней, а по стволу ползёт лишайник, бледный, словно старое кружево. Заводим наших лошадей во впадину между разверзнувшимися корнями, и Гашпар привязывает поводья к выдающейся крепкой ветви.
– Мы уже потратили так много времени, – хмурясь, говорит он.
Повышаю голос, чтобы перекрыть вой ветра.
– Милости прошу, можешь продолжать путь сам. Я вернусь выкопать тебя, как наступит весна.
Гашпар морщится, но не возражает. Мы углубляемся в лес в поисках укрытия, пока наконец не останавливаемся у подножия другого дерева. Его лабиринт корней простирается над ложбинкой между стволом и землёй, в которой как раз достаточно места для двух тел. Останавливаюсь перед расщелиной, плотнее кутаясь в волчий плащ.
До сих пор я почти не прикасалась к нему, только когда пожала ему руку, чтобы скрепить нашу непростую сделку, и когда осматривала его рану. Перспектива оказаться с ним так близко заставляет что-то внутри сжаться, тем более что я знаю – он всё ещё приходит в себя от унизительной потребности во мне и в моей помощи с бинтованием раны. Я проскальзываю сквозь узкую щель между корнями, рассыпая комья грязи. Подползаю под дерево и подтягиваю колени к груди. Гашпар стоит снаружи. Ветер раздувает его шаубе, почти срывая, но он не двигается. Его губы тонкие и бледные. На миг задаюсь вопросом, достаточно ли он упрям, чтобы простоять там всю ночь, ожидая, пока снег похоронит его. Затем он всё же проскальзывает между корнями и приседает в ложбинке рядом со мной.
Когда мы оба оказываемся внутри, едва хватает места, чтобы пошевелиться. Плечо Гашпара плотно прижато к моему, и тепло его тела просачивается сквозь его шаубе и мой волчий плащ. Я чувствую, как напрягаются его мышцы каждый раз, когда он сгибает и разгибает пальцы или поджимает челюсть. Наше холодное дыхание смешивается в тесном тёмном пространстве.
Лицо Гашпара осунулось, кадык подёргивается. Уже во второй раз задаюсь вопросом, был ли он когда-нибудь так близок с какой-нибудь женщиной, не с волчицей, но решаю не подначивать его – он и без того сердится. Ветер снаружи беснуется, с яростным воем раскачивая ветви.
– И кто вообще живёт в таком месте? – бормочет он почти про себя.
Не знаю никого, кто селился бы так далеко на севере, кроме разве что Йувви, которые пасут северных оленей и строят рыбацкие домики вдоль неровного калеванского побережья. Но я не говорю о Йувви Гашпару. Когда его прадед, Барэнъя Тудор, завоевал Калеву, он поставил перед собой задачу покорить Йувви. Вираг говорит, он захватил одного из их племенных вождей – женщину по имени Расди – заточил её в тюрьму и держал там, пока она не съела собственные ступни. Когда я вспоминаю эту историю, кожу покалывает от гнева.