Охотник бешено крутится в воде, быстро вращая головой вправо и влево, пытаясь компенсировать слепое пятно. Повинуясь инстинкту, приближаюсь к капитану слева, и когда чудовище снова набрасывается – наши топор и кинжал встречаются в самом центре его груди. Металл скрежещет по металлу. С воплем тварь падает обратно в озеро.

Долгий миг его тело содрогается в ужасных спазмах. Кровь сочится, смешиваясь с водой, тёмная и тошнотворная, воняющая, как зелёная гниль Эзер Сема. И вдруг барахтанье прекращается, и мухи перестают жужжать. Я слышу только рваное дыхание капитана и сбивчивое биение моего собственного сердца.

Мы выползаем на берег. Звёзды всё так же подмигивают со своим злорадным весельем. Падаю на берег, прижавшись щекой к прохладной траве, и сквозь полусомкнутые веки наблюдаю за капитаном, упавшим рядом со мной. Влажные от воды волосы падают на волчий плащ, рассыпаются по земле. Сквозь растворяющуюся серебристую краску пробиваются пятна рыжины. Капитан переворачивается, чтобы встретиться со мной взглядом, тяжело дышит.

– Тэ нэм ваги тальтош, – сумел произнести он, окидывая меня изумлённым взглядом – мои каштановые волосы, мою сорванную маску. «Ты – не видящая».

– Тэ нэм ваги хорцош, – резко отвечаю я между прерывистыми вздохами. «Ты – не воин».

– Да, – подтверждает он, и его щёки чуть краснеют. – Не воин.

С явным усилием он заставляет себя сесть и протягивает мне руку, затянутую в перчатку.

– Барэнъя Гашпар.

Глава четвёртая

Я уставилась на капитана сквозь паутину мокрых волос – тщательно заплетённые косички разметались – и пытаюсь заставить себя осознать его слова. «Песнь Пяти Королей» звенит у меня в голове – простая знакомая мелодия. Мы зовём принца Чёрным – Фекете. Но это не настоящее его имя.

Отбрасываю волосы назад, силясь прочитать выражение лица капитана. Нет, не капитана – принца.

Могу выдавить из себя одно-единственное слово:

– Почему?

– Сформулируй вопрос поточнее.

Горло саднит от крика и оттого, что я наглоталась озёрной воды, выбираясь на берег. Голос звучит хрипло, совсем не похоже на рык, как мне бы хотелось.

– Почему ты мне соврал?

Он разглядывает рану на своей груди, пульсирующий след от когтей твари. Там, где чудовище оторвало лоскут его доломана, видны три длинных пореза – свежие, рубиновые.

– Я тебе не лгал, – говорит он через паузу. – Ты ни разу не спрашивала, как меня зовут.

– А ты не спрашивал, как зовут меня, – огрызаюсь я. – И не спрашивал, бывают ли у меня видения. Если ты не лжец, то и я тоже.

Гашпар устало смотрит на меня.

– Как тебя зовут, волчица?

Плотно сжимаю губы, думаю, не соврать ли, или хотя бы помолчать подольше, чтоб он помучился. Но я слишком устала, чтобы сделать то или другое.

– Ивике, – отвечаю я. – Меня зовут Ивике.

– И ты – не видящая.

– Да, – вскидываю голову. – Не видящая.

– В твоих жилах есть хоть капля магии?

– Нет, но…

– Значит, это старуха солгала мне. – Гашпар качает головой. – Разве может быть оскорбление тяжелее, чем послать королю единственную волчицу, от которой ему не будет никакого толка?

Я давно привыкла к такого рода пренебрежительному отношению, но слова всё ещё жалят, даже слова, исходящие от Охотника.

– Как насчёт оскорбления, что нас вообще крадут? И потом, я не так уж бессильна, как ты думаешь. Без меня ты бы не выжил в схватке с этими чудовищами.

– Мы бы вообще не столкнулись с чудовищами, если б могли предвидеть их приближение. Фёрко и Имре остались бы живы.

– Я же тебе говорила – так это не работает, – огрызаюсь я. – Видящие не выбирают свои видения. Это видения выбирают их.

И всё же мой взгляд скользит туда, где лежат изуродованные тела. Лицо Фёрко треснуло, словно спелый плод с мякотью из розовой плоти и осколков костей. Сердце Имре лежит у него на груди, всё в следах укусов, всё ещё истекая розоватыми струйками крови. Я знаю, что Охотники – мои враги, что я должна радоваться их смерти, но когда смотрю на них – желудок сжимается. И при мысли о том, какими ужасными были их последние мгновения, чувствую укол боли где-то в груди.

И оттого, что я оплакиваю погибших Охотников, становится ещё больнее.

Гашпар поднимается, окунает топор в мелкую воду, смывая с лезвия свернувшуюся кровь созданий.

Его нож по-прежнему зажат у меня в руке, и мои пальцы стискивают рукоять с такой силой, что отпускать больно. Понимаю, что он не воин, даже по тому, как он поворачивается ко мне спиной – моё лезвие оказалось бы у его горла даже прежде, чем он успел бы повернуться обратно.

Но это ужасно нелепый план, даже более абсурдный, чем все мои предыдущие. Охотники – безликие солдаты, выведенные для того, чтобы стать добычей лесных чудовищ. Король даже не моргнёт, узнав об их смерти, и за это уж точно не стоит карать Кехси. Но смерть принца…

– Ты не можешь вернуться, – начинаю я. – Ты не выживешь в чащобе в одиночку, а Вираг слишком старая, чтобы отправиться в Кирай Сек. Она – единственная видящая в деревне.

– Я не собираюсь возвращаться. – Гашпар всматривается в решётку деревьев, в мелькающие меж их стволов маслянисто-чёрные тени. – И я не собираюсь отправляться в Кирай Сек. Я не вернусь к отцу с одной лишь бесполезной бессильной волчицей.

Знакомый гнев скручивается в груди.

– Да ты и сам с этим своим топором настолько же бесполезен. Неужели все Охотники такие ужасные бойцы?

– Охотники обучены убивать чудовищ топорами, – отвечает он, распрямляясь с резким вздохом. – Принцы же обучены сражаться с врагами-людьми клинком и языком.

Усмехаюсь. Если у меня и оставались сомнения, что он – принц, то его надменный раздражающий вид развеял их. Его слова кажутся отрепетированной придворной чушью. Но я не думаю, что брезгливые сладкоголосые принцы вообще должны становиться Охотниками. Им положено попивать вино в безопасности городских стен, в то время как другие люди, помельче, умирают за них.

– Так почему ты таскаешься по Форкошвару с этим массивным клинком на поясе? – с вызовом спрашиваю я.

Чувствую некоторое удовлетворение от того, как быстро с него слетает высокомерие. Гашпар отводит взгляд, и его лицо темнеет.

– С тем же успехом я мог бы спросить, почему существа, которых вы зовёте богами, не наделили тебя магическим даром, – медленно произносит он. – Но меня не интересует, что на уме у демонов.

Для любой другой волчицы это могло бы быть глубочайшим оскорблением. Но за что мне благодарить богов, кроме как за краткую зиму и зелёное обещание весны? Моя поверхностная вера не защитила меня ни от плети Вираг, ни от злобных насмешек Котолин, ни от Охотников, которые пришли за мной. Уж лучше я помолюсь Эрдёгу о быстрой и безболезненной смерти.

А может, мне и вовсе не следует молиться языческим богам. Моя рука невольно скользит в правый карман, выуживает золотую монету, и облегчение наполняет меня, когда я сжимаю её липкими пальцами.

Поднимаюсь на ноги. Сжимая кинжал в руке, подхожу к Гашпару и встаю справа, чтобы он мог смотреть на меня своим здоровым глазом.

– Что же ты будешь делать, Барэнъя Гашпар? – спрашиваю я. – Убьёшь меня на месте?

Принц встречает мой взгляд и выдерживает его. Слишком долго. Его чёрный глаз пылает, и я ненавижу его с новой силой. Ненавижу за то, что он стал рабом худших порывов своего отца, за его топор и чёрный шаубе Охотника, и за то, что он привязал меня к Пехти. Но больше всего ненавижу за то, что я боялась его, что он заставил меня почувствовать себя мёртвой даже до того, как это случилось бы.

Страха больше не было. Его пальцы крепче сжимают рукоять топора, но я даже не вздрагиваю. Я видела, как он сражается. Не то что я сама такой уж искусный воин, но если дело дойдёт до схватки – я выиграю.

В итоге Гашпар так и не поднимает своё оружие. Медленно, равнодушно моргает, потом спрашивает:

– Ты знаешь легенду о туруле?

Непонимающе смотрю на него, пытаясь осмыслить вопрос. Это так неожиданно, что моя хватка на рукояти ножа ослабевает. Хорошая бы получилась уловка, если он собирался убить меня. Но, взяв себя в руки, отвечаю:

– Конечно знаю. Это одно из множества сказаний Вираг. Но какое дело Охотнику до языческих легенд?

Гашпар извлекает из-за ворота своего шаубе кулон на серебряной цепочке. Сняв её, протягивает мне. Это небольшой диск из чеканного металла, на котором стоит печать Ордена Охотников – та же печать, что украшает нагрудник его коня. На переднем плане изображён символ Принцепатрия, трёхконечное копьё. Но за ним, выгравированные так слабо, что мне приходится напрягать зрение, я различаю очертания ястреба.

– Король очень интересуется языческими легендами, – отвечает Гашпар. В его голосе я чувствую тяжесть. – Особенно этой.

– И почему же?

– Потому что силы он желает больше, чем чистоты, и хочет найти способ выиграть войну. – Гашпар снова надевает кулон, прячет его под шерстью своего шаубе. – Что Вираг рассказывала тебе про турула?

Воспоминание о том, что рассказывала Вираг, абсолютно ясное, кристально чистое, сияет в моём сознании словно осколок битого стекла. Легенду о туруле она упоминала не так часто, приходилось её упрашивать. Это случилось после одной из моих многочисленных попыток разжечь огонь, и Вираг настиг приступ великодушия. Вместо того чтобы отругать меня, видящая посадила меня к себе на колени и попыталась поведать мне сказания о происхождении: как Вильмёттен достал звезду Иштена со дна моря, как отправился на Крайний Север по длинному потоку, как выковал меч богов.

– Всё это – сказания о происхождении нашего волшебства, – сказала тогда Вираг. – Нельзя даже надеяться постичь любой из трёх даров, не понимая, откуда они взялись.

Я считала дары на пальцах – сотворение огня, целительство, ковка. Каждый – сложнее, неуловимее предыдущего. Но был и четвёртый дар, овладеть которым я не могла и мечтать. Тот, который чтили больше прочих.

– А как же дар Видения? – спросила я. – Откуда взялся он?

На этот раз Вираг не ухватилась за возможность рассказать очередную историю. Глаза у неё не сияли тем голубым огнём, подпитываемым её горячей любовью к нашему народу – как каждый раз, когда она говорила о таких вещах. Напротив, в тот миг её глаза показались странно пустыми, словно два тёмных колодца, и в мягком свете очага её лицо выглядело особенно постаревшим.

«Вильмёттен устал от долгого пути, – начала Вираг. – Он хотел вернуться домой и отдохнуть, хоть и не знал, что его ждёт, когда он вернётся в своё селение. И тогда он увидел огромную птицу с огненными перьями, летевшую по гладкому серому небу. Казалось, птица манила его за собой. И Вильмёттен пошёл следом, пока наконец не увидел, как она устроилась на вершине высоченного дерева. Это было самое высокое дерево, которое он когда-либо видел, – его широкий ствол пронзал самые облака».

«Вильмёттен начал карабкаться, и карабкался несколько дней. А когда достиг вершины, то понял, что турул привёл его к древу жизни – древу, ветви которого – колыбель Верхнего Мира, царства Иштена и других богов. Его ствол образует ось Срединного Мира, где жил сам Вильмёттен и все прочие люди. А корни уходят в Подземный Мир, где обитают Эрдёг и его бессмертная невеста среди мошек и блох, и мёртвых человеческих душ».

Я сделала вид, будто меня тошнит, и сморщила нос, но блох всё равно было немного жаль. Хоть они и доставляли нам немало хлопот, особенно летом, я не думала, что они заслуживают того, чтобы быть подле Эрдёга и его армии трупов.

– Тише, – пробормотала Вираг без своего обычного пыла. – С того места Вильмёттен мог видеть на много миль, до самого края мира. А потом он увидел ещё дальше… увидел, что было и что будет.

– Что же он увидел? – спросила я, но Вираг не ответила.