Безусловно, отправка евреев за пределы рейха принесла нацистской казне немалые деньги. Здесь уместно напомнить об одной бизнес-инициативе Эйхмана, которую поддержал Гейдрих. Речь идёт об отправке примерно тысячи евреев на лайнере «Сент-Луис» [St. Louis] по маршруту Гамбург – Вест-Индия. Каждый из 937 пассажиров должен был заплатить за билет приличные деньги, а мог взять на борт только определённую сумму. Наличных не хватило, например, для того, чтобы сойти на берег на Кубе, так как требовалось иметь при себе 15 000 долларов, что эквивалентно приблизительно сумме в 280 тысяч долларов в 2020 году. Кроме того, из-за махинаций кубинских чиновников с туристическими визами они были аннулированы. Проект предусматривал и оплату возвращения, если судно будет вынуждено вернуться обратно. Впрочем, так и случилось. Ни Куба, ни Соединённые Штаты Америки, ни Канада, ни страны Южной Америки не дали убежище беженцам. Они вернулись в Европу, которая через короткое время была захвачена гитлеровской Германией. Только те немногие, кого приняла Великобритания, не испытали ужасов нацизма. Все другие, оказавшиеся в Бельгии, Франции и Голландии, прошли через концентрационные лагеря. Страны Западного полушария не прошли тест на человеколюбие. Евреи оказались никому не нужными, не достойными сострадания и милосердия. Мир отвернулся от них, а затем через два десятка лет стал выказывать сочувствие по поводу миллионов погибших евреев и ненависть к их палачам. Но счёт следует предъявлять не только конкретным исполнителям, но и их пособникам, которых, увы, всегда хватало. Безусловно, велика вина Великобритании, закрывшей Палестину для эмиграции евреев из-за опасения возможных осложнений с арабами и ставшей, по сути, соавтором Катастрофы.

В свою очередь, нацистскому руководству стало ясно, что у них развязаны руки – за евреев никто не заступится. С евреями можно не церемониться – таков был вывод из «плавания обречённых», как назвали впоследствии рейс судна «Сент-Луис». Так что в окончательном решении еврейского вопроса германские нацисты были не единственными виновниками. Стала видна безнаказанность – до Нюрнберга было далеко – за политику очищения Европы от евреев, включая их истребление. Да и строго говоря, впоследствии, если иметь в виду вину нацистов за окончательное решение еврейского вопроса, то Нюрнбергский трибунал должен был быть судом не только над главными нацистами, но и над их пособниками, которые вслух не назывались, поскольку сами были судьями («А судьи кто?»). Как известно, продолжить дело Гитлера – Эйхмана в послевоенное время вознамерился Сталин. «Дело врачей» (главным образом еврейского происхождения), убийство членов еврейского антифашистского комитета и другие антисемитские акции – по сути и по исполнению мало чем отличались от гонений на евреев в нацистской Германии. И, как венец всей антиеврейской кампании, подготовка к депортации евреев в «места не столь отдалённые». Слава Богу, случилось пуримское чудо – умер тиран, а с его смертью исчезла угроза истребления евреев СССР, но не ушла эпоха унижения и притеснения…

~

Стиль общения Эйхмана с еврейскими функционерами не отличался деликатностью. Так, например, бывший государственный контролёр, отставной судья, доктор Миха Линденштраус [Dr. Micha Lindenstrauss] вспоминал в своём выступлении перед 1200 австрийскими судьями более 60 лет тому назад, о том, как за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе делегацию лидеров немецких и австрийских евреев, в том числе и его отца Аарона [Aaron Walter Lindenstrauss]. Речь шла о репатриации евреев в Палестину, которой нацисты не препятствовали, а поощряли её. Однако тон, который избрал Эйхман, был оскорбительным и унизительным. Он кричал на отца Михи Линденштрауса: «Ты заплатишь своей головой, и вы все заплатите головами, если не уберёте отсюда евреев!» Точнее, он сказал не «евреев», а «ваше еврейское тряпьё».^[150] Похоже, что подобное не раз случалось с Эйхманом, когда он имел дело с абсолютно зависимыми от него людьми, который распоряжался их жизнью и смертью. Бывало, что он распускал руки. Один случай рукоприкладства он упоминает в воспоминаниях, правда, придавая этому инциденту позитивную окраску – он с высоты своего положения снизошёл до извинения перед евреем, доктором Йозефом Лёвенгерцем [Dr. Josef Löwenherz], который был активным деятелем еврейской религиозной общины.^[151]

По всей видимости, таким образом у Эйхмана прорывалась накопленная злость, которую он не всегда мог разрядить в/на своём ближайшем окружении. Объект, который оказался для него идеальным, – евреи, как с точки зрения его глубинной установки, нацистской идеологии, дающей возможность представить обращение с ними как заслуженное; а также выход его ярости был для него абсолютно безопасным, поскольку евреи находились в его руках в состоянии полной беспомощности. Он наслаждался властью над еврейскими лидерами подобно двоечнику, в руки которого волею Судьбы попали ненавистные ему учителя. Вряд ли всё-таки следует называть предложенный Эйхманом стиль взаимодействия сотрудничеством. Имея это в виду, надо внимательнее отнестись к порицанию еврейских функционеров общин и руководителей гетто, обвиняемых в сотрудничестве с нацистами. Хотя и здесь были редкие исключения.

Однако нельзя не сказать и об эпизоде, приведённом Квентином Рейнольдсом в книге «Министр смерти» и показывающем личность Эйхмана с совершенно неожиданной стороны. Эпизод был связан с могилой основателя сионизма Теодора Герцля, похороненного в Вене. К Эйхману обратились два видных еврейских функционера и попросили помочь перевезти в Рим останки Герцля или отдать приказ, чтобы не допускать надругательств над могилой. Эйхман сказал им, что Герцль ему знаком по книге профессора Адольфа Бёма. И Эйхман действительно помог – на следующий день издал приказ о наказании тех, кто посмеет осквернить захоронение Герцля. Через несколько месяцев десяти венским евреям [миньян – מניין] разрешили посетить могилу Герцля в тридцать пятую годовщину его смерти (1939). Единственный выживший из этой группы, доктор Даниэль Бруннер [Dr. Daniel Brunner], рассказывал, что когда они вошли на кладбище, то были поражены, увидев одиноко стоящего Эйхмана… Во время чтения поминальной молитвы [кадиш] Эйхман продолжал тихо стоять.^[152]

До конца войны могила Герцля оставалась в порядке, а после окончания войны и создания еврейского государства в Палестине в 1949 году прах Герцля, в соответствии с его завещанием, был привезён из Вены и захоронен в Иерусалиме на горе, названной по его имени, горой Герцля.

Трудно заподозрить Эйхмана в благородстве по отношению к представителю презираемой и ненавистной расы. Но что же им двигало? Можно только выдвигать различные версии. Одна из них может показаться странной, но она основана на некотором отождествлении нацизма и сионизма. Для Эйхмана оба движения были подобны в том, что опирались на понятия «крови и земли». Для него олицетворением нацизма, безусловно, был Адольф Гитлер, – бескомпромиссный ненавистник евреев, непререкаемый и непоколебимый авторитет, под которого он строил свою жизнь. Такую же роль, как, вероятно, полагал Эйхман, для евреев играл Теодор Герцль. Но почему он не надругался «над трупом своего врага», если и не сам, то не дозволил бы другим? – Неясно… Спросить Эйхмана не успели. К нему было много вопросов, на которые в суде он не ответил. Именно это побудило известнейшего охотника за нацистами Симона Визенталя выступить против смертного приговора Эйхману – не из милости к злодею, а из-за того, что он был уникальным источником информации, которая могла бы заполнить многие пробелы в истории Холокоста.

Как совместить почитание мёртвого врага, ведь врагами были евреи, а стало быть, их «главный» – его главный враг? Вероятно, личность Адольфа Эйхмана не так банальна и проста, если можно увидеть такие отклонения от почти хрестоматийного образа злодея. Что кроется за этим символическим жестом при безусловной его иррациональности?

Эйхман возглавил Центральное управление еврейской эмиграции, что прибавило ему популярности в нацистских кругах. Фактически он централизовал все дела, связанные с принудительной еврейской эмиграцией. Управление располагалось во дворце Ротшильдов, чьё имя символизировало финансовую власть и богатство евреев, в котором для получения возможности эмигрировать евреи лишались всей своей собственности, обирались до нитки. Трудно назвать сотрудничеством необходимые контакты Эйхмана и его подчинённых с еврейскими функционерами. Однако, каким не может это показаться странным и невероятным, были и позитивные моменты. Так, Палестина нуждалась не только в рабочей силе, а в квалифицированных рабочих. По просьбе представителей еврейских лидеров Палестины нацисты организовали обучение промышленных и сельскохозяйственных рабочих. И тысячи молодых людей, получивших специальность, были переброшены в Палестину. Было ещё в тот период несколько эпизодов, когда Эйхман оказывал существенную помощь не только в легальной, но и в нелегальной эмиграции в Палестину. Понятно, что речь шла не об искренней помощи евреям, а, скорее всего, о стремлении насолить британцам. И ещё один важнейший момент следует подчеркнуть – принудительная эмиграция была серьёзной финансовой операцией Третьего рейха. При этом многое гестаповцы делали за взятки, но что касается лично Адольфа Эйхмана, то в этих деяниях, по свидетельствам его сотрудников, он не был замечен.

Известность, к которой стремился Эйхман, была чувствительным местом для молодого, – ему было на тот момент 32 года – амбициозного эсэсовца. Гейдрих приблизил его к руководству рейха из-за темы, которой занимался Эйхман, и его успехов в решении проблемы еврейской эмиграции. Отмечая его заслуги, Гейдрих даже называл его своим «маленьким премьер-министром».

Популярность Эйхмана со знаком плюс или минус в нацистской и еврейской среде как в пределах Германии и оккупированных территорий, так и за границей была елеем на его душу, требующую знаков признания, символов его власти, близости к высшим кругам нацистского руководства. Эйхман умело культивировал на разных уровнях представление о себе как о всемогущем, влиятельном и вездесущем служителе гитлеровского режима, используя для этого разные средства. Иногда присваивал себе авторство, как это было с проектом «Мадагаскар»^[153]. В других случаях не опровергал созданный им миф о своём рождении на земле Палестины, о свободном владении идиш и ивритом. Разумеется, некоторые слухи рождались и из того факта, что он как «Царь евреев» мог казнить и миловать. Его жёсткость в достижении целей наводила страх не только на находящихся в его власти еврейских функционеров, но вызывала опасения и у его коллег. Маниакальная преданность приказу, а точнее, во многих случаях его интерпретации побуждала его иногда действовать наперекор мнению начальства, как, например, это было в конце войны в Венгрии, когда он нарушил приказ Гиммлера об остановке отправки евреев в Освенцим.

Задача Эйхмана в Вене заключалась в принуждении евреев к эмиграции, чтобы сделать Австрию Judenrein (свободной от евреев). При этом их лишали всего нажитого, заставляли расстаться с собственностью, подвергали многочисленным и разнообразным унижениям и оскорблениям в процессе прохождения бюрократических инстанций, необходимого для получения разрешения на выезд. Именно в это время об Эйхмане стало известно за рубежом как о притеснителе евреев. В Вене же он и заслужил прозвище Царь евреев. И это только одно из многих имён, которыми его наделяли в его настоящем и после его смерти: Калигула, Руководитель Холокоста, Великий Инквизитор, Инженер Геноцида Евреев, Бюрократ, Массовый Убийца… Он же называл себя «бладхаундом»^[154]. Эти прозвища появились не во время процесса над ним, а значительно раньше: в пересудах коллег, в печатных изданиях. Для Эйхмана была важна публичность, а стало быть, он уделял внимание своему поведению на людях. Нельзя не согласиться с Беттиной Штангнет, которая подозревала его в наличии недюжинных актёрских способностей: «Эйхман исполнял новую роль для каждого этапа своей жизни, для каждой новой аудитории и каждой новой цели. Будучи подчинённым, начальником, преступником, беглецом, изгнанником и подсудимым, Эйхман всегда внимательно следил за тем, какое влияние он оказывает, и старался заставить любую ситуацию работать в свою пользу». Этот ролевой подход позволяет совершенно адекватно объяснить поведение Эйхмана в разных ситуациях, в различных сообществах. Он был каждый раз другим: с коллегами по службе в СС, с еврейскими функционерами, в лагерях военнопленных под чужими именами, в Аргентине среди своих единомышленников – и, разумеется, на судебном процессе в Иерусалиме.