– Отойди, Игнотий, по-хорошему прошу.

Если знахарь и удивился ледяному тону, которого ни разу от меня не слышал, то виду не подал. Заложил руки за спину и покивал, как будто я сказала именно то, чего он ожидал. От его следующих слов я заморгала растерянно, не понимая, чудится мне или старик на самом деле произнес именно это:

– Все-таки не сдержалась, значит. Ну и кого вытянула из Нави? Чтобы я знал, кто такой неблагодарный в нашем Полесье обитает.

Я поперхнулась и покрутила головой.

– Женщина по имени Милана. Она зачала от блазеня. Я вытравила плод, мать выживет. Но ее муж, кажется, ополоумел от горя и решил, что это я во всем виновата.

Внезапно осмелев, я выпалила:

– Присмотрите за ней, пожалуйста! Как бы муж чего плохого ей не сделал, он сейчас не в себе.

– Я-то присмотрю, – Игнотий потер подбородок. – Вот только ты куда подашься?

– Я не знаю…

Знахарь задумался, а потом решительно вскинул голову и хлопнул в ладоши:

– В седмице пути по северному тракту есть волость, зовется Приречье. Там живет мой старый друг. Полагаю, он кузнец – Бур всегда любил работать с оружием. Скажи, что я тебя послал. У них там целители не задерживаются. А вот рагана может и прижиться.

– Почему вы мне помогаете? – я стиснула ремень сумки, сама не зная, что хочу услышать в ответ.

Но Игнотий только покачал головой:

– Лаумы не были злом изначально. Не являются им и раганы. Я буду рад, если вас станет больше. И раз мне выдалась возможность помочь хотя бы одной – я воспользуюсь ею без раздумий. Знаешь что, погоди-ка минутку.

Знахарь дохромал до дубового стола, пошарил по нему и нажал какие-то детали рисунка, украшающего резные бока. Посередке стола, потревожив несколько склянок, с щелчком приподнялась крышка. Игнотий бережно достал из-под нее сверток и протянул мне. Я приняла его с осторожностью, а когда развернула – почувствовала, как глаза наполняются слезами.

Чудесные лекарские инструменты остро блеснули в лучах восходящего солнца. Купить такие было невозможно – их делали Мастера и только по личной, дружеской просьбе. Я благоговейно тронула тонкий скальпель: на его рукояти раскинула крылья птица-буревестник. Уж не тот ли самый Бур создал эту красоту?

– Но почему? – подняла я голову.

– Я же сказал, – Игнотий нахмурился так привычно, что, если б мне в спину не дышали огненосцы, я бы рассмеялась. – Я хочу, чтобы умения раган не пропадали зря. Владей ими, а после передай своей дочери.

Я поклонилась так низко, что край белой косы мазнул по полу, а потом не выдержала и крепко обняла старика. Он отодвинулся первым и замахал на меня руками, словно хозяйка, загоняющая непоседливых кур:

– Не теряй времени понапрасну! Иди уже прочь, непутевая!

За мной захлопнулась знакомая дверь в коричневых разводах, отсекая очередную несложившуюся жизнь.

Глава 3
Чеснок для ведьмы

Конь переступил с ноги на ногу и сердито взмахнул хвостом. Скакуну совсем не нравился этот листопад, и я была с ним согласна. Казалось, что вся вода, которой так недоставало жарким летом, наконец прорвала небо и обрушилась на захлебнувшуюся землю. Дожди смыли листву, едва она загорелась красным и золотым. Остались только кривые лапы деревьев, протянутые к небу с безмолвным вопросом: «За что?» Дороги развезло, и конь со смешной кличкой Пирожок, и я, угрюмо сутулившаяся на его спине, были одинаково забрызганы грязью.

Я потрепала Пирожка между ушей и тяжело вздохнула:

– Не знаю, какой прием нас поджидает впереди, но еще одна ночевка под дождем меня доконает. Да и припасы заканчиваются. Заедем, вдруг повезет.

Пирожок с сомнением покосился на меня лиловым глазом и фыркнул. Но все же двинулся вперед, загребая длинными ногами жидкую грязь.

Пошла вторая седмица, как я поминала Игнотия неласковым словом. Иногда просыпалась колючая совесть и покусывала мелкими острыми зубками: дескать, инструменты-то он тебе отдал. Я соглашалась и тут же вопрошала у незваной гостьи: почему тогда он не указал точное направление? Совесть умолкала, а дождь продолжал размывать дорогу, которая вела куда угодно, но только не к сказочному Приречью, о котором почему-то никто не слышал.

Дождь нещадно лупил по плечам, заливал глаза и сыпал горохом в мелкие лужи на обочинах. Я мимолетно порадовалась, что, кроме нас с Пирожком, других сумасбродов, чтобы путешествовать в распутицу, нет. Не придется толкаться боками и объезжать неповоротливые телеги, которые наверняка застряли бы посреди дороги. Жаль, на этом хорошее заканчивалось.

Водяная завеса чуть посветлела, и мне почудилась слева какая-то постройка. Я сдвинула край капюшона и присмотрелась. Глаза не подвели: впереди виднелся высокий забор. Он потемнел от времени, но сработан был на совесть. Некоторые столбы выделялись более светлым цветом, а значит, их недавно обновляли. Кое-где мягкие древесные волокна оказались вспороты, будто кто-то драл их острыми когтями. Похоже, здесь не понаслышке знали, как выглядят навьи твари. Захотелось проехать мимо, но дождь словно почуял мои мысли и ударил сильнее, будто нарочно загоняя меня в незнакомую деревню.

Я облокотилась на луку седла и призадумалась.

Названное Игнотием Приречье словно бы и не существовало в Яви: никто про него не слышал и не мог указать, где оно находится. Я не рисковала задерживаться во встреченных на пути селах и ехала все дальше по северному тракту, чувствуя, как холода дышат в затылок. Приближалась зима, и мне нужно было найти место, где я могла бы переждать до весны.

Пальцы начали зябнуть, и я спрятала их в густой гриве Пирожка, снова порадовавшись удачной покупке. Подумать только, а ведь пройди я тогда мимо, и доброму широкогрудому скакуну настал бы бесславный конец…

* * *

Хоть в последнем городке с мелодичным именем Рябинник помочь с местоположением Приречья мне тоже не сумели, зато судьба привела в Конский ряд.

Хозяин думал, что конь вот-вот отбросит копыта, и потому запросил за него всего две серебрушки – цена сытного ужина на двоих да ночевки в хорошей корчме. Больше за него в тот момент даже живодеры бы не дали. Будь скакун здоров, цена была бы не меньше трех жарок. Но с лошади, которая пала от яда навьих тварей, шкуры не сдирали и мяса ее не трогали – а у несчастного сипло дышащего коня, как по-писаному, были все признаки укуса. Которые, впрочем, легко перепутать с обычной водянкой, если рядом нет того, кто умеет отличать одно от другого. Волхва, к примеру.

Или раганы.

Ругающийся торговец поджидал каких-нибудь смельчаков, чтобы продать им порченый товар на приманку для навий. Но вместо охотников явилась я.

Невольные свидетели сделки крутили пальцем у виска и пытались остановить сумасшедшую девку, которой не жалко было денег за полумертвого доходягу. Но я только придурковато улыбалась в ответ. Особо заботливым прямо в ухо начинала голосить, как сильно устала от тяжкой жизни. Потом зловеще хрипела, что намерена покончить с собой, будучи сожранной нечистью. Советчики смотрели на меня как на умалишенную, складывали пальцы в охранительный знак и исчезали с глаз долой. Мне того и надо было.

Кое-кто, правда, побежал за дейвасом, заподозрив во мне нечистую силу. Но даже если служитель и впрямь согласился заглянуть в Конский ряд, то найти там никого он уже не мог. Потому что я взяла под уздцы покупку и была такова. На ночлег я остановилась, только когда купола храма Перкунаса, возвышающегося посреди Рябинника, окончательно исчезли из виду.

Черное небо, как всегда в листопад, улеглось раздутым брюхом на макушки деревьев. По нему проносились густые, как кисель, облака. Я глянула на них и поежилась, кутаясь в плащ. Нерешительно посмотрела на молчаливый угрюмый лес, но все же ночевка на открытом месте пугала сильнее, и я свернула в чащу, крепко сжимая поводья тогда еще безымянного коня. Животина послушно пошла следом.

Выбрав место для ночлега, я быстро развела костер, согрела воды из обнаруженного неподалеку ручья, засучила рукава и занялась повесившим голову конем.

– Будь умницей, и мы подружимся, – шепнула я в лысоватое ухо.

Конь только вздрогнул в ответ на мои увещевания. Кажется, ему и правда было настолько все равно, что, даже если б я на самом деле скормила его волкам, он был бы только рад избавлению от страданий.

Пока четвероногий медленно хрустел яблоком, низко опустив голову, я занялась приготовлениями. Тщательно промыла подаренные Игнотием инструменты согретой в котелке водой. Во втором, маленьком, уже булькала над костром мазь. Над местом ночевки плыла вонь свиного сала, странным образом мешавшаяся со свежестью мяты. Я стопкой выложила ровные отрезы холстины и глубоко подышала, унимая сердцебиение. Потом взяла тонкий ножик и подошла к коню. Какое-то время медленно гладила его по храпу^[7], успокаивая то ли себя, то ли пациента. А потом одним резким движением вскрыла большой гнойник, разросшийся на горле скакуна и почти уже удушивший его.

Над лесом вставал рассвет, когда я наложила последний шов и со стоном разогнулась, вытирая испачканные руки единственной оставшейся чистой тряпкой. Конь изумленно таращил глаза и осторожно крутил головой, проверяя, правда ли он снова может нормально дышать и шевелиться. Я хлопнула его ладонью по морде и погрозила пальцем:

– Не вертись, а то нитки порвутся, придется заново шить. А травок, глушащих боль, у меня не осталось.

Спина и руки болели нещадно, устав мять, растирать и выдавливать гной и сукровицу. Потому, в последний раз проверив, хорошо ли наложен шов, я привалилась к теплому конскому боку и мигом уснула. Правда, помолиться богине зари Сауле, чтобы не было сновидений, успела.

Как обычно, Сауле меня не услышала. Но мрачное пробуждение скрасила довольная хитрая морда, из зубов которой торчал недоеденный пирожок. Так конь получил свое имя, а я порадовалась, что не придется брести по тракту пешком.

Уже забрасывая землей следы нехитрого ночлега, я заметила пучок лечебных трав, перевязанный зеленой ниткой осоки. Настой из этих листочков затянул бы рану Пирожка в несколько раз быстрее, но добыть их посреди осени было невозможно. Я резко вскинула голову, оглядываясь по сторонам. Лес молчал, все такой же угрюмый и мокрый, пахнущий сырой корой и палой листвой. Я протянула руку к подарку, поколебалась, но все же взяла. Когда я подняла пучок с земли, мне показалось, что под ним было что-то похожее на туман. Впрочем, странная дымка быстро развеялась, и я решила, что мне почудилось. Кем бы ни был таинственный даритель, добить скакуна он мог, пока я спала, – это было бы быстрее и дешевле, чем делиться дорогим лекарством. Поэтому чего зря добру пропадать? Все в дело пойдет.

* * *

Пирожок вытянул морду, принюхиваясь, и затрусил шустрее. Вскоре и я почуяла запах свежей выпечки. Живот свело болезненной судорогой от голода. Деньги закончились несколько дней назад, и все, что у меня оставалось, – лекарские инструменты, моя сумка, конь и пучок лесных трав. Я поморщилась при мысли, что если мне не позволят осесть в этой волости или хотя бы подзаработать монет, то придется продать скакуна. Ведь я только успела привыкнуть к Пирожку.

Частокол вырос перед нами внезапно, будто мы и не неслись к нему во весь опор сквозь хляби небесные и земные. Я натянула поводья, и Пирожок послушно замер. Я с трудом сползла с мокрого конского бока и тут же утонула чуть не до самого края сапог в холодной луже. Тихо выругавшись, плотнее запахнула плащ и побрела к забору. В душе (или, скорее, в пустом животе) теплилась надежда, что, раз есть тын с воротами, должен быть и сторож, который может их открыть.