Глава шестая

Джи уехала на целый день играть в теннис с мистером Томпсоном, она звала меня, но я отказалась. Утром страшно болела голова, а теперь после разговора с отцом, я поняла, что мне надо брать свою судьбу в свои руки.

Я никогда не выйду за Джона Картера. Этому не бывать.

Машина бодро двигалась вперед по извилистой дороге в сторону столицы. Проезжали вдоль аллеи громадных янгов, в изумрудных кронах которых громко щебетали и чирикали птички. Было хорошо и безветренно, солнышко радостно светило мне в лицо через окно, так что я от удовольствия зажмурилась. Сегодня я встречусь с Эдвардом Фейном, сама мысль об этом наполняла все мое существо необыкновенной радостью, и в то же время волнением. Мы не виделись с того самого дня, когда он спас меня из реки, но, правда, он справлялся несколько раз о моем здоровье через мистера Томпсона.

Я не говорила Джи о том, что произошло между мной и Эдвардом тогда. По правде говоря, я даже не знала, с чего начать. Едва наша мать скончалась, мы стали с сестрой еще ближе, чем раньше. У нас не было секретов, тайн и недомолвок, мы все друг другу рассказывали: наши сны, наши мечты, наши переживания. Я просила совета у Джи, и в свою очередь Джи всегда прислушивалась к моему мнению. У нас с ней был свой маленький волшебный мир, в который мы никого не пускали. Ну может быть иногда Парамит. Тут я тяжело вздохнула. Мне не нравилось, как выглядела моя бедная лао. Со дня казни Донга, она становилась все бледнее и худее. И как ей можно было помочь мы с сестрой не знали.

Рахул в красной чалме и глухом черном костюме вел машину. Уже въехали во Вьентьян. Город был молодым, отстроенный французами в 1899 году из руин, столица протектората Лаоса представляла собой причудливое сочетание европейской цивилизации и утонченного востока.

Проезжали базар, в нос сразу ударил резкий запах специй, благовоний и масла. До Конного клуба оставалось совсем ничего, когда вдруг наша машина встала на перекрестке.

– Рахул, что случилось? – спросила я.

– Патрульные перекрыли дорогу, чаонинг, – объяснил индиец.

Что же могло произойти? Я опустила окно и стала смотреть. Наша машина стояла в длинной очереди таких же желающих миновать перекресток. Четыре французских офицера на лошадях стояли поперек дороги, загораживая проезд. Я вышла и направилась к ним, на ходу раскрывая зонтик, в городе солнце всегда палило особенно нещадно.

– Офицер, что случилось? – спросила я одного из патрульных.

Он коснулся двумя пальцами своего козырька и ответил:

– Все в порядке, мадемуазель, идет конвой, заминка займет не более пятнадцати минут, а до тех пор, безопаснее оставаться в машине.

Я удивленно подняла брови. Рядом со мной уже собралась толпа пассажиров из других автомобилей. По их лицам можно было понять, что слова офицера их совсем не обрадовали.

– Я еду в банк вносить залог! – нервничал плотный усатый француз. – Если я опоздаю, кто за это ответит?!

Парниша офицер, с которым я разговаривала, отвернулся, делая вид, что не расслышал гневного месье.

– Нет, вы посмотрите, глаза еще прячет? – не унимался француз, сверкая глазами и размахивая платком. – Вы хотя бы понимаете, что такое вносить залог? Что такое банки? У меня сделка на сто тысяч пиастров, а я застрял на этой пыльной вонючей дороге! Дикие нравы!

Часть пассажиров присоединились к недовольному французу, и, обступив патрульных со всех сторон, стали громко возмущаться, другая часть предпочла вернуться в машины и подождать.

Мне же было очень любопытно посмотреть, кого вели под конвоем, поэтому я отошла подальше от шумной толпы и стала смотреть.

И вот показались французские офицеры верхом, впереди ехал командир, сразу за ним вели друг за другом связанных людей, лаосцев и вьетнамцев, кожа у них была темная, почти черная с запекшейся там и тут кровью, с всклокоченными волосами и разбитыми лицами. Конвой вел их строго вперед, не давая сбавлять шаг. Я смогла насчитать человек пятнадцать арестантов, когда их вели мимо меня. Почти все смотрели на землю, на свои босые, израненные ступни. Но один парень, с забинтованной головой шел прямо, даже слегка задрав подбородок, в его черных острых глазах горела страшная решимость, та решимость, которая бывает у людей, дошедших до точки и готовых на все.

– Кто эти люди? – дивилась я во все глаза рассматривая несчастных.

– Мятежники, готовили покушение на короля Сисиванг Вонга, – вдруг произнес голос надо мной.

Оборачиваюсь и вижу знакомое лицо. Крупный нос с горбинкой, блестящие черные глаза и пышные усы над губой.

– Как поживаете, месье Абусария, – поздоровалась я.

Это был Махавир Абусария, мамин поверенный, и старый друг семьи. Он часто приезжал к нам раньше, играл со мной и сестрой и братом в крикет. Я окинула его взглядом. Махавир был одет в длинный индийский пиджак шервани белого цвета, застегнутый на все пуговицы, белая чалма с крупной брошью украшала его голову, он был спокоен и необыкновенно вежлив.

– Юная мадемуазель Киара, – поприветствовал он меня, складывая ладони в индийской манере, – я как раз направлялся к вам домой поговорить с вашей сестрой.

– Джи целый день не будет дома, вернется к вечеру.

Месье Абусария задумался.

– Тогда возможно, я мог бы поговорить с вами?

Я удивилась. Обычно все вопросы он решал с отцом.

– Конечно, месье Абусария, я внимательно слушаю.

Индиец повернул голову, словно высматривая что-то, а затем произнес.

– Думаю, нам будет гораздо приятнее беседовать не на дороге. Прямо напротив вижу приличное французское кафе, я там бывал раньше, их бламанже понравилось даже мне, коренному жителю Индии. Не хотите ли зайти туда?

Я покрутила рукоять зонтика у себя на плече. Мне совсем не хотелось задерживаться еще дольше, я должна встретиться с Эдвардом и все ему рассказать, но и старого друга не могу обделить вниманием. Видимо прочитав замешательство на моем лице, месье Абусария произнес:

– Это не займет много времени, я и сам спешу, еду на станцию, – и он указал в сторону черной машины, на заднем сидении которой громоздились чемоданы.

– Вы уезжаете, месье? – удивилась я.

– Пройдемте, все-таки сядем, и я все вам расскажу – настаивал он, и я согласилась.

Мы перешли дорогу и стали подниматься по белым ступеням кафе. Швейцар у дверей окинул индийца оценивающим взглядом, по одежде и манере держать себя он сразу понял, что месье Абусария не слуга, потому широко распахнул перед нами ставни, и мы вошли внутрь. Столик выбрали у открытого окна, выходящего не на дорогу, а во внутренний дворик, зеленый и тенистый с гуляющими по нему розовошейными голубями.

– Знаете ли вы о наследстве? – начал с ходу месье Абусария, едва официант отошел от нас.

От этих слов я поначалу потеряла дар речи.

– О чем вы говорите, месье Абусария, о каком наследстве?

Индиец сложил руки перед собой, темно-шоколадная кожа его лица, шеи и рук особенно ярко выделялась на фоне белой одежды и белых занавесок на окнах.

– Ваша мать доверила мне это дело незадолго до своей кончины, – начал он, – каждому из своих детей она оставила равную долю. Это где-то по восемьсот тысяч пиастров.

Сердце мое забилось сильнее. Восемьсот тысяч пиастров?! Я тогда могла бы уехать из дома, начать другую жизнь.

– Подождите, месье Абусария, вы хотите сказать, что и мне и Джи и Даниэлю полагается по восемьсот тысяч?

Индиец кивает и говорит медленно:

– Да, госпожа. Все верно.

– Но почему отец никогда не говорил нам об этом? Почему? – недоумеваю я.

– Почему же? Ваш старший брат Даниэль прекрасно об этом знает, – кивает головой Абусария, – согласно завещанию, он получил свою долю, едва стал совершеннолетним.

– Правда?

– Да. Но насколько я слышал от вашего отца, Даниэль растратил эти средства еще во время своей учебы в Англии. А для получения денег вами и вашей сестрой мадам Кашви Марэ поставила одно условие, – тут индиец сделал паузу, так как официант принес нам наш заказ – два лимонада со льдом и бламанже.

Я же, хотя и желала отведать коронное блюдо этого кафе, вдруг потеряла аппетит. Значит мама оставила нам с сестрой наследство, а мы об этом даже не знаем? Мне не терпелось узнать условие, при котором я могу вступить в наследство, но месье Абусария на время с головой ушел в поедание белого прохладного десерта, и я решила последовать его примеру.

– Так что за условие? – напомнила я чуть погодя.

Индиец аккуратно, не торопясь, протер салфеткой рот, в особенности усы, и, вновь сложив руки перед лицом, произнес:

– Брак.

Я захлопала глазами, не понимая.

– Простите, что вы сказали, месье Абусария? Брак? Вы имеете в виду замужество?

– Совершенно верно, госпожа, – качнул он головой в чалме, – ваша матушка хотела, чтобы эти деньги пошли в качестве вашего приданного. Для госпожи Джии и вас. Наследство можно получить только после заключения брака.

Плечи мои поникли. Почему такое условие? Для брата не было подобного, он получил свое наследство свободно, для нас же с Джи брак и свобода от отца означало одно и то же. Другого варианта нет. Не видела иной судьбы для своих дочерей и Кашви Марэ.

– Джи еще не знает об этом?

Абусария качает головой.

– Нет, хотел сегодня ей все рассказать перед отъездом.

– Вы уезжаете? – удивилась я.

– Да, через два дня отплывает пароход в Калькутту. В Индокитае становится неспокойно, госпожа, – он понизил голос, – насколько я знаю, госпожа Джия скоро вступит в брак.

– Они с мистером Томпсоном хотели обручиться, – отвечаю.

– Я бы посоветовал им поторопиться с браком. Финансовая ситуация в мире так же весьма непростая. Хорошо бы снять эти деньги, как можно скорее.