Судорожно втягивает воздух, подносит мою руку к губам и тут же жарко целует. И я схожу с ума от его прикосновений, от его аромата, лишившего меня воли.

Прижимает меня крепче к себе и торопливо отступает поглубже в тень беседки. Я перестаю дышать, вся замерла в его руках.

– Эдвард, что ты делаешь? – шепчу сдавленно не в силах сопротивляться.

Густая листва закрывала нас от посторонних глаз, сладкий аромат жасмина дурманил и без того горячую голову.

Эдвард глянул на мои губы. Горячо. Дико.

– Скажи еще раз, – вдруг произносит настойчиво.

Я удивилась, не понимая, что он имеет в виду.

– Что?

– Мое имя. Произнеси его.

– Эдвард.

И сразу прижимается губами к моему виску.

– Еще… – выдыхает жарко.

– Эдвард…

Берет мои руки и кладет себе на шею, притягивая и заставляя обнять его.

– Еще…– испепеляет взглядом.

– Эдвард, – произношу ему уже в губы.

Резко приподнимает меня, и я упираюсь спиной в шершавую стену беседки, с губ срывается вздох. И мгновенно Эдвард целует меня. Чувственная, дурманящая истома выбивает из головы остатки мыслей. Судорожно хватаюсь за его сильные плечи, чтобы не упасть на ослабевших ногах. Его губы соскользнули на шею и дальше в ворот платья, скрывавший нежную молочную кожу. Ревниво дернув, верхние пуговицы, тут же прижался губами к ямочке ключицы. Я выгибаюсь, зарываясь пальцами в каштановые волосы. С трудом оторвавшись от шеи, вернулся к губам, и на краткий миг я увидела его глаза. Они казались абсолютно черными и безумными. Эдвард Фейн потерял голову, потерял контроль. Вновь склоняется к губам, я тянусь ему навстречу, закрывая глаза и замирая. Но дальше ничего не происходит.

Ощущаю на себе тяжелый взгляд и открываю глаза. Эдвард дышит тяжело, хрипло, не виске бьется жилка. Но выражение лица другое. Совсем как тогда, когда он спас меня после падения в реку.

– Эдвард? – поднимаю в недоумении брови.

Мучительно сглатывает и отрывает себя от меня. Разворачивается, подходит к столу и надевает белую шляпу. На краткое мгновение замирает, словно что-то обдумывая и приводя дыхание в порядок.

Я стою все там же, растрепанная, в расстегнутом платье и с пылающим лицом. Он так долго молчит, что мне становится страшно.

– Эдвард, – пересекаю то расстояние, что разделяет нас и касаюсь его плеча.

Поворачивается, но это уже совершенно другой Эдвард. Вновь маска холодного, вежливого джентльмена безупречно натянута на лицо, лишь в глубине глаз затаился усмиренный пожар.

– Думаю, детали нашей сделки мы сможем обсудить и позже, мисс Киара, – выдает спокойно. Касается двумя пальцами полей шляпы и уходит. И вскоре его фигуру скрывают заросли жасмина.

Хор мальчиков, поющих церковный гимн, заставляет меня вернуться в реальность. Архиепископ, облаченный в дорогое праздничное облачение, поднимает руки, читая молитву. Я стою плечом плечу с братом, в руках раскрытый молитвенник. Джия и Рой у алтаря, благоухающий ладан клубится вокруг них облаком. Они так красивы.

– Властью, данной мне Богом объявляю вас мужем и женой, – произносит торжественно архиепископ.

Рой благоговейно отбрасывает легкую кружевную вуаль с лица сестры и склоняется к ее дрожащим губам.

С этого момента больше не существует Джии Марэ, теперь есть миссис Джия Томпсон.

– Ну наконец-то закончили. Уже все тело ломит, – бормочет недовольно Даниэль, переминаясь с ноги на ногу.

Покинув церковь, новобрачные и гости направились в дом мистера Томпсона. Реки дорогого шампанского, изысканная еда, расставленная на столах среди золотых ваз с розами, проворные темнокожие слуги-индийцы, одетые в красные саронги и чалмы. Отец зря волновался, что мистер Томпсон не сможет обеспечить Джи достойную свадьбу. Богатство американского миллионера еще никогда так не бросалось в глаза, как в этот вечер.

– Мда, какое тонкое стекло, – заметил мистер Эстерман, поднося пустой бокал к свету.

Меня посадили между ним и миссис Вуверт, вдовой около сорока. Независимая состоятельная американка, которая не только сумела расплатиться с кредиторами после смерти мужа, но и сколотить неплохое состояние на речном пароходстве. Она курила длинный мундштук даже за столом, короткие рыжие волосы были уложены волнами в популярный боб-гарсон. В разговоре она почти ко всем обращалась либо милочка, либо дорогуша.

– Я приехала всего три дня назад в Лаос, и уже меня позвали на свадьбу, – миссис Вуверт глубоко затянулась и пустила облако дыма прямо мне в лицо.

– Каким вам показался Лаос, миссис Вуверт? – спрашиваю, отчаянно кашляя и вытирая платком проступившие слезы.

– Очаровательно, милочка, просто очаровательно. Такая природа, столько красивых мужчин, – она вальяжно откинулась на стуле и обвела внимательным взглядом огромную залу, – а Томпсон оказался тем еще негодником. Столько мы с ним переписывались, и ни разу не упомянул, что собирается жениться на вашей прелестной сестре.

И она приложила к глазам пенсне, висящие на унизанной бусинами цепочке, прикрепленной к платью.

– Мда, общество здесь конечно весьма состоятельное, – замечает американка, особенно долго останавливаясь взглядом на наряде генеральши Морселье, – вы не находите?

Я подавила застрявший в горле смешок. Поведение и манера речи миссис Вуверт была столь вычурной и даже комичной, что я намеренно старалась поменьше есть, чтобы ненароком не рассмеяться, но сдерживаться порой было весьма непросто.

– Кхм, полагаю, что вы правы. Французы любят Индокитай, для многих он стал второй родиной…

Миссис Вуверт почему-то показалась моя фраза весьма забавной, она вдруг откинула голову и расхохоталась, обнажая ровный строй зубов, правда с желтым налетом от частого курения.

– Ох, вы прелестное, наивное дитя, – махнула она рукой небрежно, – французы, точно также как и англичане любят свои колонии примерно той любовью, которой фермер любит дойную корову. Пока детинушка дает молоко да приносит доход, они готовы за ней присматривать и даже тратить кое-какие капиталы, но если в один день корова вдруг перестанет доиться, да еще начнет кусать руку фермера. То с ней поступят точно также, как поступают со скотом в Техасе. Отводят в чисто поле и стреляют промеж глаз. Бам!

Миссис Вуверт сложила пальцы наподобие пистолета и прицелилась, прищурив один глаз.

– А что вы скажете на то, если этот фермер к тому же еще и разориться, – решил вмешаться в разговор мистер Эстерман, многозначительно хмуря брови.

– Я так скажу этому бедняге, – отвечала миссис Вуверт, – что разумный фермер хранит свои денежки под матрасом, а не надеется на сторонних дядек, что они помогут решить его проблемы.

– Неужели вы имеете в виду слухи о надвигающемся кризисе? – спросила я, вспомнив долгие разговоры отца с приезжающими к нему плантаторами.

Мистер Эстерман наклонил ко мне свою лысую голову.

– Увы, дрожайшая мадемуазель Марэ, это совсем не слухи. Совсем скоро тот, кто был богат, станет беден, а кто был беден пойдет с молотка как скотина.

Я перевела удивленный взгляд на миссис Вуверт.

– Разве этот кризис не касается только Соединенных Штатов Америки? Каким образом это отразиться на Лаосе?

– Ох, милочка, поверьте мне, – закивала головой американка, отчего перо на ее волосах заколыхалось, – если проблемы грянут на Уолл-Стрит, они пройдутся катком по всей мировой экономике.

Между нами тремя воцарилось тягостное молчание, которое казалось совершенно инородным среди шума и смеха вокруг.

– Нас ожидают потрясения. Увы! – воскликнул мистер Эстерман, всплеснув руками. – Как говорил великий Отто фон Бисмарк: "Глуп тот, кто учится на своем опыте, я предпочитаю учиться у других и избегать расплаты за свои ошибки". Нашему же поколению похоже придется нести расплату за свои ошибки на собственной шкуре.

Заиграл оркестр и вдруг расхотелось думать о плохом. Миссис Вуверт видимо тоже это почувствовала. Потому натянула длинные белые перчатки и сверкнула бриллиантами.

– Ну не будьте, дорогуша, мистер Эстерман столь мрачны, лучше пригласите даму на танец! – пошла в напор вдовушка и, схватив растерявшегося мистера Эстермана за локоть, решительно повела в центр залы.

Другие пары уже тоже начали танцевать. Расшитые стеклярусом и лентами короткие платья дам переливались в огнях ламп и светильников. Я хлопала в такт мелодии и постукивала каблучками под столом. Но невзначай то и дело обводила толпу взглядом. Отец с Даниэлем и с парой офицеров в белых кителях о чем-то оживленно разговаривали. Мистер Томпсон и Джи весело болтали с мадам Тален и ее дочерью. Но Эдварда нигде не было.

– Мадемуазель Киара? – вдруг произнес кто-то надо мной.

Вздрогнув, поднимаю глаза. Это был молодой офицер, его лицо показалось мне знакомым.

– Вы не узнаете меня? – улыбается он, – я Франсуа Герен, кузен Талы. Мы с вами танцевали у нее в гостях. Не помните?

– О, месье Герен! – воскликнула я от неожиданности. – Конечно я помню вас! Как поживаете?

Я несколько озадачено уставилась на его форму. Мне казалось, что в нашу первую встречу Франсуа не упоминал о военной службе. Он больше всего походил на беспечного повесу. Видимо поняв, о чем я думаю, парень смущенно провел пальцами по волосам.

– Вот недавно вступил в ряды французской армии, – проговорил он, одергивая одежду, словно оправдываясь. – Родители сказали, что пора бы мне заняться делом.

– Весьма ценный совет, – весело замечаю.

И не сдержавшись, мы оба рассмеялись.

– Не хотите ли со мной потацевать, мадемуазель Киара?

Он протянул руку в белой перчатке и застыл в ожидании моего ответа.

– С большим удовольствием, – смеюсь и кладу свою ладонь.

Глаза Франсуа засветились, и он повел меня в танец. Мелодичный ритм позволил вести беседу.

– Это правда, что я слышал о вас, мадемуазель? – начал Франсуа, когда вихрь танца закружил нас по зале.

Я вопросительно подняла бровь.

– О вашем обручении с тем англичанином?

– Да, все верно.

Глаза Франсуа вдруг утратили блеск и стали серьезными.

– Вы думаете, он сможет сделать вас счастливой?

Я отвела взгляд в сторону, чтобы не видеть того, как сильно мой ответ расстроил его.

– Полагаю, месье Герен, что брак это не всегда о счастье и любви. Порой людьми движет нечто иное.

– Что же?

Музыка меняла ритм, поэтому он перехватил рукой мою талию и закружил.

– Не отвечаете? – Франсуа мучительно ждал ответа, не отрывая от меня горячего взгляда. Слишком горячего.

– Сложные обстоятельства? – выразила я предположение, уходя от прямого ответа.

Франсуа усмехнулся.

– А по мне, так если брак не основан на любви, то он принесет ничего, кроме боли и страданий обоим.

Я растерянно замерла, но, к счастью, музыка уже закончилась.

– Вы правы, месье. Правы настолько, что мне нечего вам возразить, – говорю и возвращаюсь к столу.

Опускаюсь на стул и смотрю на свои руки в атласных перчатках.

– О, Боже, что я делаю? Что же я делаю?

***

Еще через неделю я стояла на причале в Сайгоне и прижимала к себе рыдающую сестру.

– Ты должна поехать с нами! Должна! – тело Джи сотрясалось. – Как я буду без тебя! О, Киара!

Изо всех сил прикусываю губу, но даже это не помогает сдержать слезы.

На сестре дорогое дорожное платье и черная шляпка с кокетливой вуалью, мистер Томпсон стоит поодаль, сложа за спиной руки, и с молчаливым почтением ожидает, когда его жена закончит прощаться с родственниками.

– Я ведь все знаю, – шепчет Джи, прижимая мокрую щеку к моему плечу, – знаю, сколько боли ты несешь в себе. Знаю, о вашем браке с мистером Фейном. Киара, не делай этого! Откажись! Я попрошу Роя, он говорил, что на теплоходе еще остались места. Мы купим тебе билет! Уедем со мной в Нью-Йорк! Не иди на этот брак! Прошу!

Я кошусь на стоящего тут же отца, курящего сигару и газетой отмахивающегося от назойливых мух. Надеюсь, он ничего не услышал.