– Но почему вы не сообщили об этом мне! – восклицаю возмущенно. – Ведь эти деньги предназначались для меня, а не для моего мужа.

Глаза Жабьера внимательно окидывают меня с ног до головы, видимо, мой вопрос кажется управляющему странным.

– Мадам, увы, все ваши запросы терялись в суматохе кризиса, наши люди не справлялись с наплывом корреспонденции, – пожимает он плечами, – да и к тому же только муж имеет право распоряжается бюджетом семьи. Вам лучше обсудить такие деликатные вопросы с самим месье Фейном.

– Я не верю, что моя мать могла поставить такое условие! Чтобы моими деньгами имел право распоряжаться только муж. Что за ерунда! Это же абсурд!

Кашви Марэ была женщиной традиционных взглядов на семью и положении женщины в обществе, но она всегда отличалась гибким умом и великодушием. Нет-нет, мама просто хотела, чтобы у нас с Джи было достойное приданное, но, чтобы мы не имели права потратить из него ни пиастра – никогда в такое не поверю.

– Ваша мать, мадам? – хмыкает француз. – Вовсе нет, таковы законы. Муж распоряжается финансами семьи, такое положение дел вполне разумно, согласитесь.

Нет, я не могла согласиться с такой несправедливости, все мое существо возмущалось и кипело. Почему мне никто не сказал о таком условии? Никто! Даже Эдвард! Нет, не так. И Эдвард. Ведь он знал, прекрасно знал, почему я пошла на этот брак. Снова ложь! От духоты и потрясения кружится голова, и я невольно хватаюсь за руку Рахула.

– Чаонинг, вам нехорошо? – заглядывает мне в лицо индиец.

Месье же Жабьер похоже уже устал от моей назойливой персоны. Он торопливо поднялся по ступеням в вагон и опустился на бархатный диван.

– Погодите! – бросаюсь к нему, в тот момент, когда слуга почти захлопнул дверцу. – Как я могу вернуть эти деньги? Какой есть способ? Скажите, умоляю!

– Только через суд, мадам, – бросает Жабьер, и его голос тонет в очередном сигнале паровоза, – но, когда в этой проклятой стране они заработают одним Небесам известно. В Европе же вас ждет и вовсе фиаско в подобном деле, там при разводе супругу отходит все имущество, за исключением тех случаев, когда мужу и жене удается разойтись мирно.

Вагоны скрипнули, вздрогнули и покатились, оставшиеся на перроне махали им вслед платками и шляпами. Изрыгая черный дым в раскаленное кобальтовое небо, паровоз потянул состав в сторону Сайгона, где все пассажиры пересядут на теплоходы, которые увезут их прочь из этого негостеприимного жаркого края.

Я стояла в растерянности, не зная, как поступить и что делать. Меня обманули, воспользовались невежеством в юридических вопросах. Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что я не смогу снять ни пиастра со счета без дозволения Эдварда, я бы никогда не пошла на этот позорный брак. От осознания совершенного поступка с губ срывается стон, переходящий в крик ярости.

– Рахул! Улица Малая Сорбонна дом пятнадцать! – реву, а саму колотит от непередаваемой ненависти.

Эта часть Вьентьяна располагалась в непосредственной близости от дворца короля, тихий цветущий островок респектабельности и спокойствия, где за ажурными оградами, оплетенными душистыми розами, прятались белоснежные особняки европейской знати, решившей, если не пустить корни, то хотя обзавестись недвижимостью в Индокитае.

– Миссис Фейн! – воскликнула сухая высокая горничная по имени Лидия, отворившая дверь.

– Где он? – едва сдерживаю рвавшуюся наружу ярость.

– Мадам, мистер Фейн, – замялась женщина.

Но я уже оттолкнула ее в сторону, вихрем ворвавшись внутрь.

– Эдвард! – задираю голову и кричу в высокий лестничный проем, убегающий высоко вверх.

– Ох, мадам, мистер Фейн сейчас не может вас принять, – подскакивает тут же Лидия, тараща испуганные глаза. – Он занят.

– Занят? – усмехаюсь, и что-то в моем лице заставляет бедняжку Лидию невольно отступить. – Я уничтожу этого грязного англичанина.

Вбегаю по ступеням, покрытыми бархатным ковром. В этом доме я бывала лишь пару раз и не знала расположения комнат.

– Эдвард!

И я принялась с шумом распахивать все комнаты, уже сбежалась вся прислуга, начиная со старика дворецкого, заканчивая лао с кухни. Подобно разъяренной фурии я металась от двери к двери.

– Миссис Фейн! – заламывала умоляюще руки Лидия.

– Мадам, успокоитесь, – вторил ей дворецкий.

Но это было невозможно. Все, что я желала сейчас – это убить Эдварда.

 Добежала до самой дальней двери у окна и с треском распахнула. Эдвард сидел в широком кресле, обнаженный по пояс, а какой-то старик в круглых очках, по-видимому врач, бинтовал его плечо. Открывшаяся моему взору картина поразила настолько, что я замерла. Почему у него повязка? Он ранен? Голова Эдварда была откинута, глаза закрыты.

– А, дорогая, как я рад, что ты решила посетить своего муженька, – бросил небрежно Эдвард, приоткрывая веки.

Звук его голоса, растрепанные каштановые волосы, беспорядочно спадавшие на лоб, сильное гладкое тело подействовали на меня гипнотически. По телу пробежала хорошо знакомая дрожь, и весь мой пыл и горячность в миг улетучились, словно дым над утихшим вулканом, осталось лишь мое несчастное глупое сердце, больно сжавшееся.

Не дай больше себя одурачить, Киара. Мужественно шагаю в комнату, за спиной столпилась растерянная прислуга.

– Мистер Фейн, мы сказали мадам, что вы не можете ее принять, – запричитала виновато Лидия, опасливо косясь в мою сторону, видимо, считая, что я взбесилась.

– Что за глупости, Лидия? Разве я не говорил, что моя жена такая же хозяйка в этом доме, как и я? – Эдвард уже поднялся, и темнокожий слуга сию же секунду подскочил к нему, помогая надеть белоснежную рубашку.

Лидия захлопала глазами, разинув рот.

– Так говорил или нет? – переспросил Эдвард.

– Да, сэр, но…

– Так какого черта, вы препятствуете мадам Фейн входить в ее же дом? – этот вопрос прозвучал таким вежливо-ледяным тоном, что даже мне стало на мгновение жаль бедняжку горничную, на которой уже не было лица.

Эдвард неторопливо застегивал пуговицы, но в этих движениях чувствовалась неудержимая энергия и сила.

– Я более не нуждаюсь в ваших услугах, Лидия, – бросает небрежно, в тот момент, когда слуга повязывает ему шелковый галстук насыщенного винного оттенка и подкалывает золотой булавкой с черным бриллиантом.

– Сэр, я…– побелела Лидия.

Остальные слуги бросали на нее сочувственные взгляды.

– Вы уволены, Джим, рассчитай мисс Кракеус.

– Слушаюсь, мистер Фейн, – вытянулся в струнку дворецкий.

Лидия выбежала, и через мгновение донеслись ее громкие рыдания с первого этажа. Эдвард обвел острым взглядом прислугу.

– У кого-то еще остались вопросы по поводу того, как надо встречать мою жену?

– Нет, сэр…

– В таком случае, вы свободны.

Потупив взоры, прислуга осторожно вышла.

– Ты тоже можешь идти, Паркер, – обратился Эдвард к стоящему рядом мужчине в очках. – Думаю, на сегодня мы закончили.

– Больше не геройствуй, Эд, – бросил тот по-дружески похлопав по здоровому плечу, – когда в следующий раз решишь прыгать в шахту, хотя бы привяжи себя тросом. Береги себя.

Эдвард весело хмыкнул.

– Если я начнут беречь себя, то кто будет платить тебе по шестьсот пиастров за визит? Где еще найдешь таких же щедрых дураков?

И он засмеялся, так легко и беззаботно, словно они говорили о чем-то будничном, вроде о заваривании чая.

Паркер уже сложил все врачебные предметы в небольшой саквояжик, и, поклонившись мне и Эдварду, неторопливо вышел.

Я стояла все там же возле двери. Оглушенная, растерянная, с колотящемся сердцем, холодными пальцами и пылающими щеками. Высокое окно было широко распахнуто, и то и дело из небольшого сада, окружавшего дом, доносилось птичье щебетанье и цокот цикад. На столе тикали часы. В этой комнате было так тихо и спокойно, что мне, взбудораженной жарой и удушливой толпой на станции, казалось невозможным подобное умиротворение. Невозможным мне казался и стоящий совсем рядом Эдвард. Когда в последний раз я видела его? Прошло чуть больше двух недель, но только сейчас острое чувство непередаваемой тоски, зажатое, спрятанное усилием воли и доводами рассудка, прорвалось и захватило мое существо целиком. Я желала кинуться Эдварду в объятия, глубоко вдохнуть аромат табака и одеколона, ощутить на себе его губы, заглянуть в эти серые глаза, пронзающие меня в эту минуту внимательным взглядом. Давлю в себе столь непозволительные желания и гордо вскидываю подбородок. Но от Эдварда не укрылось ничего. Он с настороженным вниманием наблюдал за той борьбой, что шла внутри меня, и когда разум все же возобладал над моими желаниями, что-то наподобие легкой улыбки отразилось в глубине его глаз, словно его восхищала та сила духа, то непоколебимое упрямство, что било горячим ключом в моих жилах.

– Что ж, миссис Фейн, чем обязан чести видеть вас сегодня? – произнес он, небрежно облокотясь на стол и складывая руки на груди, отчего рубашка на крепких плечах натянулась.

С трудом отрываю взгляд от игры его мышц, и подхожу ближе. Пусть не думает, что перед ним какая-то деревенская дурочка, которую можно легко смутить иронией и колкими насмешками.

– Я хочу, чтобы ты немедленно вернул мне то, что по праву мое.

Эдвард молчал, и потому я продолжила.

– Мне сообщили, что ты забрал все восемьсот тысяч пиастров. Мое наследство, оставленное покойной матерью. Верни их мне немедленно. Только подлец мог поступить подобным образом.

Мне хотелось вложить в свои слова все то презрение, всю ту ненависть, что я испытывала к этому англичанину, то, что сжигало меня изнутри, мешало спать и дышать. Но моя едкость, казалось, совсем не ранила Эдварда.

– Ох, женщины, как вы все похожи! – воскликнул он, издевательски улыбаясь и картинно вздыхая. – Я уж обрадовался, что ты примчалась сегодня лишь потому, что тебя привела тоска по моей неотразимой персоне, а ты пришла за деньгами. Как банально. До глупости банально!

Эдварда засмеялся и покачал головой.

– Во истину наша жизнь порой напоминает пьесу Шекспира, а порой дешевый водевиль.

Ничего более издевательского и представить нельзя было. Я вдруг увидела себя такой, какой сейчас была: растрепанной, с лихорадочным взглядом глаз, в одной перчатке (вторую потеряла в толпе на станции), ворвавшейся в комнату к неодетому мужчине и требующей денег. Дешевкой.

Но этот удар не свалил меня, а, наоборот, придал силы для борьбы, для отпора.

– Тем лучше, что ты так считаешь! – усмехаюсь едко. – Наш брак с самого начала был глупым ненужным спектаклем, разыгранным тобой из-за мужского самолюбия, а мной – из-за желания обрести независимость. Думаю, настало самое время покончить с этим здесь и сейчас! Верни мои деньги, и я навсегда исчезну из твоей жизни.

– О каких деньгах идет речь? – продолжал издеваться Эдвард, изображая искреннее удивление.

Внутри все так и вскипело, ярость опалила нервы.

– Мое наследство! Которое ты самым подлым образом присвоил себе!

– А, наследство! – воскликнул он, словно только что понял, о чем идет речь. – Конечно же я их забрал. Было бы необыкновенной глупостью оставить деньги в банке, когда финансовый рынок стоял в шаге от глобального фиаско. Тогда бы ты потеряла все.

– То есть ты заботился обо мне? – недоверчиво хмыкаю.

– Конечно.

– Мне твоя забота не нужна. А вот мое наследство – да. Верни его. Сейчас же.

– Да я и рад бы, да тут утром мне пришли бумаги от некоего господина Жаккара, – продолжал разыгрывать спектакль Эдвард, – в которых говорилось, что ты подаешь на развод. А затем мой адвокат начеркал подробное письмо о том, в каком чудесном мире мы живем. Оказывается, те самые восемьсот тысяч пиастров после развода останутся мне, только если, конечно, так случится, что сама бывшая женушка в судебном порядке не захочет вернуть их обратно.

Глаза Эдварда задорно блестели, мне же в эту секунду хотелось выцарапать их. Мерзавец!