– Не видел тебя здесь. Новенькая, что-ли? – спросил, широким жестом распахивая кожаное портмоне.

– Да, третью неделю.

– Когда теперь смена?

Настя помолчала, отвела глаза, наблюдая за тем, как Сергей мягко помогает уходящим гостям вписаться в дверной проем. Говорить правду почему-то не хотелось, врать, скорее всего, было бессмысленно, и нужный ответ никак не приходил в голову.

– Ну?

– Послезавтра, в день.

Димон, не считая, швырнул на скатерть несколько пятитысячных купюр, тяжело поднялся, опираясь о стол, несколько секунд стоял, слегка покачиваясь и не сводя с девушки тяжелого затуманенного взгляда.

– Приду, короче.

Он явился вечером, под конец смены. Пьяный, хоть и не до такой степени, как в прошлое посещение, уселся за один из обслуживаемых Настей столиков, заказал пиво. Сидел тихо, изредка прикладываясь к кружке и равнодушно наблюдая за деловитой суетой официанток и расслабленным отдыхом посетителей. Видно, отсутствие благодарных зрителей делало бессмысленным шумные выступления, и он спокойно ожидал окончания Настиной смены.

– У нас пересменок начинается, не могли бы вы закрыть счет сейчас?

Расплывшись в широкой пьяной улыбке, Димон некоторое время молча смотрел на нее снизу вверх, машинально постукивая пальцем по почти пустой кружке.

– Садись, – показал на стул напротив, – разговор есть.

– Нам запрещено сидеть с гостями.

Манцур откинул голову и громко, на весть зал захохотал.

– Лежать, значит, разрешено, а сидеть – запрещено.

Настя скорее почувствовала, чем увидела, обратившиеся на них из-за соседних столов любопытные взгляды.

– Садись, говорю, – уже тише повторил Димон.

Она отодвинула стул, присела на самый краешек, изобразив на лице вежливое терпение.

– Меня, короче, Димон зовут, если ты не в курсе, – начал он, вальяжно откинувшись на спинку стула и глядя на девушку с добродушным покровительством. – А про тебя я все уже узнал. И когда узнал, вот, что решил. Из гадюшника этого я тебя, короче, забираю. Пристрою пока в «Шмаровский Купец», мне это легко, я, вообще, куда угодно могу пристроить. Покантуешься до лета там. Ты клевая девка, понравилась мне, а те, кто мне нравятся, под пьяных дальнобоев не ложатся. Летом я в Москву сваливаю, со мной поедешь, короче.

– У меня смена закончилась, – произнесла Настя официальным голосом. – Оплатите счет, пожалуйста.

– Ты чего, подруга? – Манцур, похоже, искренне удивился. – Ты не догоняешь что ли? Тебе чего, каждый день такие расклады выдают? Давай-ка, короче, сворачивай тут свои делишки, – он положил на стол деньги, даже не взглянув на сумму счета, – и чтобы через пять минут была готова. Сейчас поедем с тобой в одно уютное гнездышко, не в такой клоповник, как у вас наверху, – у приятеля хата есть, как раз для таких случаев, освободил для меня на ночь. Так что, давай мигом.

Как только Манцур оплатил счет, Настя с облегченным вздохом сгребла деньги со стола, убрала в карман передника и последнюю фразу клиента дослушивала уже стоя.

– Вот что я тебе скажу… Димон, – устало произнесла она. – Ни в какое гнездышко я с тобой не поеду – это раз. Я про тебя тоже кое-чего узнать успела – это два. Ты, конечно, можешь подойти к Славику и попробовать договориться насчет меня, но тут тоже облом – у меня сейчас красные дни календаря. Это три. В нерабочее время прошу меня не доставать – это четыре. Сдачу сейчас принесу – это пять.

…В течение следующих двух месяцев Насте пришлось изрядно понервничать, выдерживая активную и довольно плотную осаду. Манцур появлялся в «Пит-Стопе» почти в каждую ее смену и, если не заваливался в зал – один или с приятелями, – то ждал на улице в машине. Машины были всегда разные, – Димон, не имея ни собственной «тачки», ни прав, частенько рассекал по городу на автомобилях друзей, которые ему охотно одалживали. Каждый раз, находясь в различных стадиях опьянения, за то короткое время, которое оставляла ему Настя, торопливо добегающая до корпоративной «блядовозки» или автобусной остановки, он доносил до нее в разных вариантах один и тот же набор мыслей: «Все равно будешь моей, никуда не денешься. Не было еще в городе такой телки, чтобы мне отказала. Задницей навиляешься – сама потом приползешь».

Все это продолжалось до того вечера, когда Настя, всегда встречавшая призывы и реплики Димона холодным молчанием, не сумела сдержаться и, уставшая и задерганная после тяжелого дня, ответила опостылевшему поклоннику так, что уже через пять минут, испытывала нешуточный страх и проклинала свою несдержанность.

Закончив дневную смену, она спешила к автобусной остановке, когда внезапно вынырнувший откуда-то сбоку Манцур придержал ее, ухватив за рукав куртки.

– Куда торопишься, подруга? – с пьяной ухмылкой поинтересовался он. – Небось, братцу своему, дебилу, жопу подтереть не терпится?

Настя притормозила, резко обернулась, глядя на Димона расширенными от злости глазами. В голове крутились десятки ответов – одни оскорбительнее другого. Она лихорадочно подбирала слова, чтобы унизить Манцура, растоптать его самоуверенную наглость, короткой фразой отшить его навсегда, слова, в которых выразится все – и отупляющая усталость после рабочего дня, и глухое раздражение от навязчивых домогательств, и чувство тоски от беспросветной монотонности ее только начавшейся жизни. Она хватала ртом воздух, никак не находя подходящего ответа и еще больше злясь от этого.

– Молчишь? – промолвил он тихо, став вдруг сосредоточенным и серьезным. – Тогда я тебе скажу. Ты меня перед пацанами лошарой выставила: типа, Димону шлюха из «Пит-Стопа» не дает. Я такое не прощаю. Один раз предупреждаю: не одумаешься – я тебя просто пацанам отдам, они тебя сперва по кругу пустят, ну а уж потом и я попользую от души. Так что, не обижайся, если что.

Настя сама не поняла, как это случилось. Только что она стояла, злобно глядя на Манцура и пытаясь освободить рукав от его хватки, и вдруг, услышав нешуточную угрозу, выглядевшую вполне реальной, почувствовала, что ее разбирает дикий, истеричный смех. Он не был вызван эмоциями или мыслями, но, зародившись где-то внутри, настойчиво просился наружу, подкатывая к горлу тугой волной, и Настя, которой стало совсем не смешно, поняла, что не сможет противиться этому припадку веселья. Секунду она еще пыталась сдержаться, а потом расхохоталась прямо в лицо опешившего от неожиданности Димона.

– Слушай, ты, пользователь недоделанный, а ты уроки выучил? – выговаривала она сквозь смех, который хотела, но была не в состоянии остановить. – Беги скорее домой, а то папка заругает, ремня всыплет. Делать уроки, писать и спать. Да, и пипку свою мелкую перед сном не сильно дергай, а то мозоли на ладошках появятся.

Вырвавшись из ослабевшей хватки, она развернулась и бросилась к автобусу, двери которого уже начали закрываться. Отъезжая от остановки, она наблюдала в окно, как ошалевший от ее слов Димон, пришел, наконец, в себя, дернулся, как от удара током, начал размахивать руками и что-то злобно орать вслед удаляющемуся автобусу.

К усталости от работы, к постоянным хлопотам по приготовлению еды и уборке квартиры, к перманентным скандалам, которыми она пыталась бороться с пьянством матери, добавился еще и страх. Теперь каждый раз выходя из дома, Настя невольно оглядывала улицу, боясь увидеть высокую, чуть сутулую фигуру Димона, припаркованный у дома неизвестный автомобиль или курящую в напряженном ожидании группу подростков. В такие минуты она иногда начинала жалеть о своей слишком непримиримой позиции: «Тоже мне, целка-невидимка нашлась. Небось, не убыло бы от тебя. Теперь вот так и живи – короткими перебежками».

Но проходили дни и недели, а Манцур никак не давал о себе знать. Он больше не заявлялся в «Пит-Стоп», и, кажется, даже его дружки-прилипалы вдруг забыли сюда дорогу. Он не звонил и не маячил у дома Насти, ни слал эсэмески с приглашениями на «зачетную тусовку», не встречал после работы с предложением подвести до дома.

Время неумолимо брало свое, и напряжение постепенно спадало. И вот он явился вновь.

Настя взяла с подоконника пачку сигарет, вышла во двор, уселась на скамейку Демидова, грустно посмотрела на опрокинутый Манцуром чурбак, не торопясь закурила. С момента последнего, столь памятного разговора с Димоном прошло почти полгода. За это время она дважды нарывалась на неадекватно-агрессивных клиентов, после чего приходилось брать «больничный» на дополнительную подработку; однажды попался застенчивый персонаж, который, только оказавшись с ней наедине, со шкодливым видом озвучил столь экзотические пожелания, что Настя, быстро одевшись, пригрозила вызвать охрану; несколько раз ее пытались посадить в машину на выходе из кафе хорошо «отдохнувшие» любители бесплатных удовольствий; в прошлом месяце по итогам ночной смены в кассе случилась крупная недостача, которую Сазонова, не долго думая, раскидала на всех работавших в зале и за стойкой.

На этом фоне тесное знакомство с Манцуром уже не казалось чем-то ужасным, но и сегодня, едва увидев его в окно и, конечно, понимая цель визита, она уже точно знала, что откажет ему вновь. Потому что, и после месяцев работы в «Пит-стопе», и после десятков клиентов, с которыми приходилось подниматься наверх, где-то в глубине сознания все еще сохранялась странная, иррациональная, возможно, глупая и смешная уверенность: пока она держит эту линию обороны, у нее остаются основания для того, чтобы уважать себя. Все, что происходило в номерах мотеля, было просто работой, дающей возможность кормить себя и семью, а лечь под Манцура вопреки своему нежеланию, лечь не как проститутка, а как любовница, означало перейти ту неуловимо тонкую черту, за которой уже не останется возможности для самообмана.

Устало разглядывая двор – застывшую, сонную картинку, привычную с детства и не меняющуюся годами даже в мелочах, – Настя в который раз лихорадочно искала способ вырваться отсюда, достать билет в один конец, чтобы увидеть другую жизнь, и пусть она даже будет не намного лучше сегодняшней, главное – избавиться от отупляющей, беспросветной монотонности. Можно было уехать в областной центр – крупный промышленный город, – этот вариант всегда приходил в голову первым. Там не будет проблемой найти работу официанткой, там есть большие магазины, куда могут взять продавщицей, там есть вечерние и заочные курсы, где можно получить хоть какую-то специальность. Настя привычно прокручивала в голове различные варианты своего счастливого устройства в большом городе, старательно отгоняя мысли о том, почему этот путь для нее сегодня закрыт.

Она ткнула окурок в установленную Демидовым жестяную банку, вытащила новую сигарету.

Со скрипом открылась дверь третьей квартиры, и на крыльцо медленно выбрался ее единственный обитатель – дед Митяй. Опираясь на палку, приволакивая наполовину отнявшуюся после инсульта правую ногу, он двинулся по дорожке, проложенной вдоль дома и ведущей к деревянной будке общего на всех туалета.

– Здрасьте, дядь Мить, – весело поприветствовала старика Настя.

Поравнявшись с ней, он остановился, посмотрел хмуро, исподлобья.

– Все блядуешь, девка? – прокуренным голосом просипел он.

– Не без этого, дядь Мить. А ты, может, тоже интересуешься? – участливо спросила она. – Так не стесняйся – скажи, тебе, как соседу, скидочка будет.

– Вот курва, – мрачно резюмировал Митяй, обиженно пожевав губами. – Как Петька помер, так сразу обе бабы в разнос пошли.

Он возобновил свое неторопливое шествие, а Настя, зло прищурившись ему вслед, вдруг выкрикнула со смесью обиды и ярости:

– А Антоху кормить и лечить ты что ли будешь, хрыч старый?