Анисия попыталась не отпускать свою мысль и дотянуться на ней до чего-то приемлемого.

– Но ведь она заботилась о тебе… Я бы многое отдала за то, чтобы моя мать сейчас была рядом.

Инесса сощурилась.

– Никогда не верила в искренность подобных заявлений. Ведь это… какие-то спекуляции. Что мне до чужого опыта, когда есть свой?

Анисия приподняла брови, но, будто обратив гладь глазных яблок внутрь собственного распада, смягчилась. Инесса наблюдала за ней со все большим интересом. С нее даже будто слетела первоначальная напыщенность, которой она так дорожила.

– Если бы моя мать была жива… Все было бы иначе. Я могла бы позволить себе быть мягче.

– Или она заняла бы нишу страстотерпицы, а тебе бы пришлось быть еще жестче. Здесь нет универсальных рецептов, – колко отозвалась Инесса, но в глазах ее мелькнула неуверенность.

Анисия, в несогласии задышав, все же не нашла опровергающих слов.

– Если бы это было так… – продолжала Инесса. – Ты не захотела бы находиться с ней рядом больше часа. Это сродни… засохшему роману. Каким-то древним отрезком сознания понимаешь, что скреплена с этим человеком и чем он был хорош, но сколько же наслоилось после!

Анисия в полустрахе вызвала в себе мысль, что Инесса как-то естественно приняла ее собственный тон. Настолько, что Анисии стало не по себе. Будто бы кто-то переписал Инессу по ходу сюжета.

– Ты не можешь осуждать ее, не вытерпев для начала родовых мук и ужаса первых месяцев младенца.

Инесса недовольно приподняла бровь.

– Как бы всем было вольно, если бы мы не обладали такими пластами сознания, в которые каждый день добавляет свое… – запальчиво продолжала Анисия. – Тесня то, что там уже было и что мы считали непреложным. Как бы было чудно вернуться в прошлое не огрызками, а в те эмоции и к тем, еще не трансформированным людям… К неизмененной себе. Рассортировать то, что уже есть, не отвлекаясь на новое…

Но Инесса не слушала.

– Все, кто так или иначе оказывается в поле зрения Агаты, в итоге получают от нее лавины отборнейшего недовольства по любому поводу. Вот и тебя знатно распекли. Она все требует кровавую жертву за то, что произвела меня на свет.

– А Всемил не требует жертвоприношения? – с вызовом спросила Анисия. – Или с ним будто бы легче договориться.

– Всемил… ко мне всегда был добр и не глодал меня за малейшие промахи.

– Да уж, он высасывает по-иному. Им разрешено действовать открыто. Им все прощают за привилегию быть честными.

– Знаешь… только сейчас я в полной мере осознала, насколько сильно женщины ненавидят женщин. И насколько рубят с плеча в суждениях, чтобы показаться разумными. И ведь я туда же…

Анисия в волнении кивнула Инессе, чтобы та продолжала. Ей хотелось думать, что Инесса говорит про нее, что Инесса ее заметила, проанализировала.

– Агата ведь тоже в какой-то мере несчастна, – ответила Анисия, не дождавшись продолжения.

– Несчастна? Они сами слепили себя.

– Не у всех есть воля на это.

Инесса недовольно дернула головой.

– Эта извечная обида маменьки на жизнь, которую она сама целенаправленно загубила самой своей трагической натурой. Любую шероховатость она возводит в непреодолимую высоту. Язвительная в смирении, высокомерная в извинении. Показной остракизм отказа от яств… Все ведь от себялюбия запредельного. Церковь оправдывает таких, вот они в нее и сбегаются. С другими она и говорить опасается, а на меня вываливает трагический шепот. Шпыняет за то, что родилась женщиной.

– Потому что больно смотреть, как дочь шаг за шагом повторяет незавидность ее пути. Все равно, что смотреть на свое уродливое отражение в зеркале.

– Самое истовое наслаждение для Агаты составляет указывать на недостатки других, в особенности – Всемила. На которого она успешно взгромоздилась. Некоторые его просчеты обсасывались ей в течение многих лет. С мужчинами куда проще…

– Да уж! Сытому да выспавшемуся к чему других ненавидеть? Он ни за что особенно не отвечает, поэтому считает, что руки его воодушевляюще развязаны. И почему-то все это принимают.

– Вот ведь парадокс, Анисия – ненавидят обычно не тех, кто глубже всех виноват.

Несколько секунд они едва не испуганно смотрели друг на друга.

– Ты ведь не виновата, что Агата тебе не интересна, – произнесла Анисия погодя.

– Отчего? Очень интересна. Когда находит в себе свет отойти от озлобленности. Когда не доводит себя до нервического состояния сознанием принесенных жертв и неоцененной работы.

– А ведь жить капризами – какая свобода!

– Она всерьез думала, что я всю жизнь буду при ней со слюноотделением выслушивать, как с ней все несправедливо обошлись. Однажды понимаешь, что все это – осколок зеркала Снежной Королевы, попавший ей в глаз. И в тот момент становишься ей врагом. Которого тоже надо наказать за цветущий вид и силу духа.

– Слава богу, у меня сын, – подытожила Анисия, чтобы дать себе время устаканить щекотливый ворох выводов Инессы. Который наверняка у нее растекался во все стороны невзирая на уверенный тон.

– Моя мать хочет внучку, – язвительно подхватила Инесса. – Видно, чтобы еще и в нее вгрызаться и полностью отыграться уже на ней, раз на мне не вышло.

«Не вышло ли?» – подумала Анисия скорбно.

– Уверена, что это не так. Она просто хочет увековечить себя, как любой другой человек.

– И при всех ужасах своего брака Агата едва не пинками гнала меня замуж.

– Неужели они правда не понимают, что могут сломать своих детей?

Анисия почувствовала покалывание совести за свои скоротечные выводы об Инессе (однозначно рубящие с плеча выводы Верховой). И в то же время она уже знала, что и выводы Инессы об Агате точно такие же пристрастные.

– Вот и мы ненавидим женщин за то, какими их сделала наша среда…

Инесса молчала.

– Она избрала себе удобный путь вздорного ребенка. А мне еще в отрочестве пришлось надевать на себя костюм взрослой и охранять спокойствие матери. А она меня не защитила… хотя без спроса выбросила в этот мир.

– С другим мужем она была бы совсем иной, – подытожила Анисия, не желая расставаться с удобством своей убежденности.

– Не было бы другого мужа. Она нашла бы себе точно такого же.

В отрочестве в Инессе оформилось непреодолимое желание стать на сторону победителя, яркого, известного Всемила, а не затрепанной и неряшливой матери, говорящей что-то невпопад, быстро ото всего устающей и беспрестанно мусолящей скабрезные подробности чужих жизнеописаний. Инесса вспомнила, как безоговорочно Всемил искал у нее защиты от невыносимости Агаты. Как короткими фразами вскользь давал понять, сколько боли накоплено в его прошлом. При этом, правда, он лопал деликатесы за обе щеки, а с Агатой после взаимных стычек довольно смеялся, что провоцировало в Инессе всплески ревности и непонимания, как он может так, если весь его брак и все прошлые невзгоды – ноющая рана непонятого близкими гения, чьи терзания задокументированы в автобиографической прозе.

19

– Но к чему тебе было идти ко мне сейчас? Ты же могла просто скрыться, – прошептала Анисия, вымаливая желанный ответ.

Инесса, нахохлившись, молчала.

– А я знаю, – улыбнулась Анисия, потерев ладони о колени. – Ты думала, что Павлом ты меня унизишь? Возвысишься своей победой?

И вновь сорвалась она в резкость неприятия, хотя зарекалась быть добрее, лучше… Но уж если другие позволяли себе роскошь осуждать и злословить, почему она не могла сорваться в защиту собственной надменности?

– Это ведь именно тебе и свойственно. Наматывать вокруг себя благородный эпатаж, а остальных считать обыкновенными чиновничьими женами.

– Что ж… – несколько оторопела Анисия. – Значит, все мы одинаковые.

– Я ли обращаю на себя внимание? Или же… ты сама думаешь лишь о себе и во всех это видишь. Забавно в тебе сочетается напускная начитанность и пронырливость какая-то купеческая. Своего ты не упустишь, как нувориш последний.

Анисия свела брови, как при уколе.

– Ты так любишь непререкаемые выводы о прочих.

– А ты – нет? Самая прозорливая на свете Анисия, – будто бы небрежно ответила Инесса, с каким-то сожалением вперив в собеседницу свои растянутые глаза.

Анисия даже улыбнулась. Ей было приятно продолжать проясняться в чужом сознании, вызвать в нем мощный ответ. Анисия вновь пожалела, что не способна залезть в чужую голову, покопаться в выгребной яме воспоминаний, насытиться ими… Засаднило понимание, что таких уникальных, как она, вся страна, и любое ее действие ничего не доказывает. Что все ее идеи, даже до которых она дошла самостоятельно, уже неоднократно были обработаны кем-то на протяжении истории. И остается только смаковать собственное сознание, убеждая себя в его сомнительной неповторимости.

– Наша обоюдная искренность восхищает меня, – пробормотала она с раскрывающейся улыбкой.

Анисия гадала, как скоро Инесса выставит их с Павлом в самом неприглядном свете. Падучие до скандалов светские сплетники тряслись от предвкушения очередной скабрезной подробности, вылетающей из уст Инессы, более не заботящейся ни о своей, ни о чужой репутации. Инесса некоторым образом будто бы даже пошла по стопам Полины. Впрочем, никто до сих пор не знал о конкретных причинах расторжения ее брака.

В духоте сумерек Анисия пыталась и не могла понять, что движет этой женщиной – низкопробное мщение или расшатанность, идущая из глубины младенчества. Расшатанность вовсе не звериная, не врожденная…

– Я просто хотела сегодня… – выдохнула Инесса с какой-то нежеланной, нежданной для себя откровенностью. – Чего-то человеческого. Кого-то, кто меня увидит…

Анисия машинально кивнула. Слишком часто по мере взросления какие-то замызганные понятия, которые вызывали раздражение своей вездесущностью, становились понятными. Двадцатилетие было великолепно по увлеченности другими лицами, ослепляющими вариациями своей одинаковости. Но не дотягивали до благодатной прозорливости приближающегося тридцатилетия. Зрелость выменивала нервозность на спокойствие… или топь?

Выуживая из себя откровенности и обрушивая их на Анисию в поиске поддержки, Инесса ожидала того же в ответ. И, получив обратно внимательный и в некоторой степени снисходительный взгляд вечно увиливающей Анисии, Инесса разъярилась. Ей вновь захотелось судить об Анисии замызганными упрощающими понятиями. Это было куда легче, чем сомнения в ее зловредности.

И Павел ее обожает далеко не только физически… Хотя Агата убеждала ее именно в этой мужской ненасытности. Как она вредила, эта Агата, своими исподтишка вынимаемыми шептаниями! И почему все никак не получалось перестать ее слушать? А вдруг Анисию начнет обожать и Всемил? Так же невыносимо трепетно, как Алеша, от чего Анисия станет еще более самоуверенной и спокойной. Она же должна быть брошенной и ненужной дочерью, опозоренной женой и посрамленной виновницей доли Алеши.

– Никак не возьму в толк… Отчего мужчины некоторых превозносят, едва не канонизируя… А с другими эти воспитанные мальчики с гладкой кожей проявляют свою звериную суть.

Инесса вроде бы рассуждала вслух. Но при этом измерила Анисию отторгающим взглядом. Анисия, интуитивно понявшая, что она имеет ввиду, хотела съязвить, что каждый получает, что заслуживает, но вовремя прикусила язык – жалость к Инессе испарила отравляющий триумф.

20

– И все эта твоя наивность золотой девочки… поразительно избирательная наивность, надо добавить. Вот и Алешка из-за нее пострадал. Польстились вы на подзуживания. А расхлебывал в итоге один Алеша.

Анисия помертвела.

– Если я в чем и была слепа, – с трудом проговорила она. – То ошибку свою понимаю.

– Но ее не исправить. Годы не вернуть.

Анисия молчала.