17

Вернулась домой она поздно, с лоснящимся лицом и побаливающими ключицами. Где-то на тех же улицах благовоспитанным девицам нельзя было передвигаться без компаньонки, а Анисия не замечала особых последствий собственной неподатливости. Кроме разве что легчайшей иронии отчуждения.

А ее современницы все праздно посиживали в своих запакованных гостиных, обсуждая бисер и катание на коньках… Будто и не существовало ничего кроме стен в сусальном золоте и осточертевших сердечных брожений. Сегодня лояльности к ним не осталось вовсе. Эти штампованные девицы не имели никакого права смотреть на них с Полиной с плохо задрапированным пренебрежением, тыча в нос свои никому не нужные помолвки и однообразно неинтересных младенцев. Они были довольны, когда удачно пристраивались… А собственные беды из избы не выносили.

Вопреки обычаю не беспокоить друг друга перед сном ей вдруг захотелось повидать Павла и позволить ему своей болтовней отогнать муравейник все откладывающихся мыслей. Лакей на его половине засуетился, промямлил что-то невразумительное о недомогании барина, уставившись в пол и предотвращая заученное движение распахнуть перед хозяйкой дверь. Измученная Анисия, желающая услышать что-то кроме мнения Полины, трясущегося у нее в голове почти готовым, резко отворила дверь в анфиладу, принадлежащую Павлу. И споткнулась о собственное платье, кляня законодателей мод.

Павел скандализировано уставился на нее, прикрываясь одеялом. Обо всем они условились давно, но он все равно испытал проклятую мещанскую неловкость от дурновкусия произошедшего. Гостья хладнокровно вытянула ноги под одеялом и нахально воззрилась на хозяйку распластанными по лицу глазами. Странно – куда более привлекательные и пользующиеся гораздо большим спросом дамы высшего света не вызывали в Анисии и толики подступившей досады.

– Есть сигара? – странно низким для нее голосом спросила Анисия у обоих.

Получив желаемое, она бесшумно затворила дверь и задумчиво уселась в неудобное итальянское кресло, опустив перетянутые плечи и периодически приподнимая руку, чтобы сделать затяжку. Не получалось не думать о вакханалии в спальне. Прикрытой дорогими тканями, но от этого не ставшей менее… В этом весь Павел. Незримый шелк набросанной пустоты. Анисия знала, что эта оледенелая досада отступит, и боялась своей будущей реакции.

И вот он появился в дверях, растрепанный, но элегантный. Наверное, он был бы элегантен даже на каторге. Его всегдашний шарм порой даже раздражал – только этот подлец был способен выглядеть одинаково презентабельно в любом статусе и любом интерьере.

– Что у тебя стряслось? – спросил Павел, пытающийся сильнее стянут на груди полы пурпурного халата.

Анисия апатично повернула голову в его сторону. Она хотела объяснить ему парадокс, когда без окраски человека не представляешь и мига… А все равно приходится продолжать жить без его мерцания. Вот в чем особенная тошнота! Хочется вкусить драмы, трагедии, а все кругом слишком сносно. И без Алеши она научилась жить, да и жила припеваючи, хоть и болезненные думы о его настоящем частенько портили ей сон.

– Я говорила сегодня с Алексеем, – ответила она, водрузив плечи на колени и забыв о сигаре.

– С кем?

– Как это на тебя похоже… Зачем тебе столько знакомств, если ты никого не помнишь?

Павел недовольно скрестил руки.

– Это не тот ли… дьячок?

Анисия почти улыбнулась.

– И что же ему надо от тебя? – настороженно спросил Павел.

– Он вовсе меня не преследовал. Это я – дура.

Он не отводил взгляд от ее бледного лица, очерченного завитками, которые просто не способны были уложиться в нечто подобающее.

– Я слышу какие-то ноты восхищения, – мерзло отозвался он.

– Где наш сын? – будто опомнилась Анисия.

– Спит.

– Постоянно забываю о нем…

Павел напряженно выдохнул. Он сделал движение в ее сторону, чтобы погладить по голове, но удержал руку в кармане, будто отказывая себе в этой привилегии.

Анисия заметила это и удивленно посмотрела на мужа. Почему-то с ним она уже успокоилась, почти почувствовала сонливость. Захотелось разбить о подушку свою пустую голову. Павел часто говорил, что люди конфликтуют лишь в силу своих отличий, которые не имеют значения. И эта вечная сглаженность лишала жизнь рядом с ним чего-то остреющего, перченого, того, чем именно и должна была быть молодость. Иногда ей казалось, что их качества вовсе смываются друг при друге, образуя слипающуюся сеть какой-то декабрьской обреченности. Он невольно заглушал ее думы непреложной верой, что все образуется лучшим образом, что вокруг сплошь достойные и добрые люди. А ей хотелось кипеть… Чтобы жизнь казалась непрекращающимся распадом разнородных зерен. В такие моменты она будто переставала видеть Павла как змея остановившуюся мишень.

И все же стучалось оскорбление, что самовлюбленно – ледяная особа в спальне очаровала Павла. Видно, при нем она сдерживала свой яд… Или же мужчины традиционно любили барышень, при которых возможно было заикнуться об отношениях полов? В противовес тем, которые, обучаясь в гимназиях шитью, набили у всех оскомину своей неизлечимой возвышенностью. И сожаление по прошлому Павлу их лучших дней в Цюрихе возобладало в Анисии. По Павлу, которого не приходилось ни с кем делить.

И сквозь наполненность всеми этими нежданными впечатлениями и вялотекущими измышлениями не могло в полной мере простучать понимание, что же на самом деле случилось сегодня. А понимание это было насущно. Искромсанное отупение тяжести этого дня способно было лишь оформиться в чувство размазанной повседневностью тоски по Алексею. По несгибаемости метких выводов, по его удивительной силе, позволившей пережить произошедшее и не озлобиться на нее.