– Пришел я просить за своего брата. – Гроссшвулле повернулся ко второму господину. – За этого вот человека.

Второй господин сразу бросался в глаза. Ростом он был даже выше Волкова, при этом крупный телом, печальный на вид, хотя в его годы, а было ему лет семнадцать, люди печалятся не так уж и часто.

– Он наш седьмой в семье, последний и неприкаянный. Отдавали мы его в пажи известному господину, так его погнали, господин сказал, что он увалень. Отдавали в учение в университет, так только зря деньги потратили. В монастырь – так он и там не прижился, монахи его через месяц домой сами привезли.

– И что же вы хотите от меня? – уточнил Волков.

– Заберите его в солдаты. Другого толка от него не будет. Говорят, что в солдатах сержанты очень строги, пусть они будут с ним построже.

Кавалер глянул на большие деревянные башмаки увальня, поморщился и сказал:

– В таких башмаках он собьет себе ноги на первом же переходе в кровь, и придется его бросить на дороге.

– А пусть сержанты его гонят, пусть босиком идет.

– Нет. – Кавалер покачал головой. – Пустая трата на прокорм, слишком он рыхлый для солдата, не вынесет службы.

– На первое время для его прокорма я готов дать талер! А там, может, приспособите его куда-нибудь, – продолжал просить господин Гроссшвулле.

– Не отказывайтесь, господин, – прошептал Волкову на ухо монах. – Талер не будет помехой, а человека приспособим куда-нибудь.

– Ну разве что большим щитом, чтобы вражеские арбалетчики на него болты переводили, – усмехнулся кавалер.

– А хоть и так, – усмехался вслед за ним монах.

– Подойдите ко мне, – приказал Волков юноше. Тот сразу повиновался. – Вы не трус? – спросил кавалер, разглядывая его.

– Не знаю, господин, – вылупив глаза, отвечал здоровяк. – Не было случая узнать.

– Хотите служить мне?

– Нет, господин. Солдатское дело очень хлопотное, – честно признался увалень. – У меня к нему не лежит душа.

– Теперь поздно думать, к чему там лежит ваша душа, теперь брат ваш мне денег предложил.

– Это понятно, – вздохнул здоровяк.

– Перед тем как взять вас, хочу знать, как вас убивать, когда вы струсите в бою?

– Что? – не понял молодой Гроссшвулле. Он стоял и таращил глаза на Волкова.

А тот был абсолютно серьезен, ему сейчас совсем не хотелось шутить.

– Спрашиваю вас, как предпочитаете умереть: с проколотым брюхом, с перерезанным горлом или с разбитой головой?

– Я даже не знаю, господин, – вздохнул увалень.

– Ладно, я сам выберу, – пообещал Волков и приказал: – Хилли! Возьми этого человека и проследи, чтобы он дошел до Эшбахта и чтобы ноги его не были в крови.

– Прослежу, господин, – пообещал молодой сержант.

– А вы, увалень, имейте в виду, что у сержантов на редкость дурной характер, особенно когда дело касается новобранцев и дезертиров, – ухмылялся кавалер.

Здоровяк, разинув рот, смотрел на Волкова со страхом.

– Пойдем! – Хилли схватил растерянного парня за рукав и поволок к своим солдатам.

– С вас талер, – сказал Волков его брату, когда увалень, подгоняемый сержантом, ушел.

Гроссшвулле сразу достал монету, словно приготовил ее заранее. Протянул серебро кавалеру, но тот даже не потрудился взять деньги. Деньги забрал брат Семион. А Гроссшвулле еще кланялся за это и благодарил Волкова. А когда он ушел, монах, вертя монету перед носом, произнес:

– Вот так вот: сначала вы работали на славу, кавалер, теперь слава работает на вас.

Может, он и прав, но сейчас Волкову было плевать и на славу, и на монету. Сейчас он думал только о Брунхильде.

* * *

Долго Агнес не раздумывала. На запад ехать было нельзя: там Ференбург, Вильбург и Хоккенхайм. Ни один их этих городов она посещать не хотела.

– Игнатий, ты был в Эксонии?

– Конечно, госпожа, – отвечал кучер, поправляя сбрую на лошади. – Я сюда через те места добирался.

– Говорят, там много серебра.

– Это точно, госпожа, даже у тамошних хамов серебра больше, чем у хамов здешних, уж не говоря про господ.

– Говорят, это из-за серебряных рудников, что имеются там в избытке.

– Говорят, в тех краях их поистине немало, – соглашался конюх, открывая для нее дверь кареты и откидывая ступеньку.

– Ну что ж, значит, туда и поедем! – Агнес взглянула на служанок: – Ута, Зельда, у вас все готово?

– Да, госпожа, – сказала Ута, – все, что вы велели, сложено.

– У меня все готово, – сказала кухарка. – На день еды хватит.

– Ну, тогда поехали! – Агнес передала шкатулку конюху, оперлась на его руку и влезла в карету. А после забрала драгоценный ларец и положила себе на колени. Дождалась, когда Ута и Зельда влезут за ней, и уже тогда крикнула: – Трогай!

* * *

Городом Штраубинг звался напрасно. Захолустье, глушь. Кроме ратуши да кирхи нет ничего. Домишки крепенькие, старенькие, но чистенькие, видно, городской совет за этим следил. Улицы метены. Больше ничего: ни лавок хороших, ни гильдий. Только дорога большая, что шла через город с юга на север. Нипочем бы Агнес здесь не остановилась, не скажи ей Игнатий, что коням передышка и корм с водой нужны.

Трактир вонюч был и грязен, тараканы с палец, и прогорклым маслом недельной давности с кухни несло так, хоть нос затыкай. Людишки за столами – шваль придорожная. Игрочишки, конокрады, воры. Ножи да кистеня за пазухами прячут. Как Агнес вошла, так все на нее уставились, но девушка этих людей ничуть не боялась.

Пошла, села за свободный стол. Драгоценный свой ларец на лавку рядом поставила и руку на него положила. Не сказать, что боялась кражи, просто так спокойнее ей было. Сидела, брезгливо разглядывая пивные лужи на столе, думала, а не сидит ли она на такой же грязной лавке, не придется ли потом Уте платье ее стирать. Тут пришла баба в грязном переднике, спросила, что госпоже подать.

– Пива, – коротко бросила девушка. – Только кружку помой, неряха.

Баба буркнула что-то и ушла.

Агнес осмотрелась: место ужасное, надо было искать другое, да уж теперь что грустить – кони распряжены, пьют и едят. Ничего, посидит тут час, не умрет. За соседними столами небритые рожи, в грязных руках липкие от дурного пива кружки. Но она взглядов не боялась, наоборот, искала их, чтобы встретиться глазами, чтобы видеть, как разбойники эти от ее глаз свои отводят. Отвратно ей тут было в грязи сидеть. Настроение у нее сделалось такое, что хотелось морду кому-нибудь располосовать. Думала, что кто-то из местных прощелыг к ней придет, обмануть или обворовать попробует, но нет, те отворачивались только. Принимали за благородную, наверное, побаивались.

И лишь один человек показался Агнес во всем кабаке приятным. То был господин в хорошей, но не в слишком богатой одежде. Когда он взгляд ее встретил, привстал из-за стола и, сняв берет, поклонился. Она благосклонно ему улыбнулась и кивнула головой в ответ. А подумав чуть, поманила рукой, предлагая сесть к ней за стол.

Тот сразу согласился и с кружкой своей перешел к ней за стол, кланяясь и благодаря.

– Мое имя Ринхель, кожевник и торговец кожами из Мелегана, может, слыхали про мой город, госпожа?

– Нет, не слыхала. Я Вильма фон Резенротт, поместье мое рядом с Ференбургом, – сразу придумала себе имя Агнес, отвечая ему не без гордости.

– И как там? Чума улеглась? – интересовался торговец кожей.

– Давно уже, год как. А почему вы в месте таком, Ринхель? – Тут баба принесла Агнес кружку с пивом, и та кружка была так тяжела, что девушке пришлось брать ее двумя руками. – Для купцов сие место не очень хорошо.

– Так оно не просто нехорошо, оно очень даже дурное, тут кругом разбойники. Не захромай у меня лошадь, никогда бы тут не встал. Жду теперь, когда кузнец выправит подкову. Он обещал быстро управиться.

– А куда же вы едете? – спросила Агнес, отпивая пиво.

– Везу кожи и сафьян своему партнеру в Лебенсдорф. Надеюсь до вечера там быть.

– Лебенсдорф? – обрадовалась девушка. – Как это хорошо, я же тоже туда еду, а кучер мой, дурень, дороги не знает, может, мы за вами двинемся?

– Конечно, конечно! – тоже радовался торговец кожами. Он, правда, вздрогнул, когда эта молодая и благородная госпожа провела у него перед глазами рукой. Вздрогнул, но значения этому не придал. И продолжал говорить: – Ехать туда совсем просто: по этой дороге, что идет вдоль улицы, так все на восток и на восток, к вечеру уже будет Лебенсдорф. А там я покажу вам отличный постоялый двор, не такой грязный притон, как здесь.

– Значит, все на восток и на восток? – спокойно спрашивала молодая госпожа, а сама, не таясь даже, из склянки себе на палец капала темные капли.

Прощелыги этого видеть не могли, и торговец кожами как будто тоже, хотя дело и происходило прямо пред его глазами.

– Да, госпожа фон Резенротт, прямо и прямо на восток.

Девица подняла палец и посмотрела на три темно-коричневые маслянистые густые капли, что лежали на нем. А потом вдруг спокойно опустила палец в кружку торговца кожами. И даже помешала им его пиво. И при этом спрашивала:

– А что же не пьете вы, или пиво тут кислое?

– Пиво тут обычное, – отвечал ей купец, отпивая из кружки. – Я его обязательно выпью. У меня, знаете ли, привычка такая: коли за что заплатил, так обязательно то выпью, не люблю денег на ветер бросать.

– Это полезная привычка, полезная, – говорила девушка и сама брала свою тяжелую кружку. – Так давайте пить.

– За знакомство, молодая госпожа, хорошо в дороге встретить доброго человека, – отвечал Ринхель, вновь пригубив пиво.

– Это большая удача, господин купец, – улыбалась ему благородная девица.

Глава 11

Два мерина тянули телегу торговца кожами, были они неплохи и ехали резво. Карета Агнес тянулась за ними, а дорога была совсем не безлюдна, то и дело встречались другие повозки и телеги.

И Агнес ощущала недовольство, только вот упрекнуть ей оказалось некого.

– Мало, мало я дала ему зелья, – тихо говорила она, то и дело выглядывая в окно кареты и смотря вслед телеге торговца.

Торговец был бодр, сидел и весело помахивал кнутом, объезжая колдобины.

Не могло же зелье так быстро испортиться, ведь Агнес его проверяла. На служанке зелье работало. А этот, вон, едет… Едет уже сколько. Нет, точно нужно было капать больше. Больше, чем три. Однако в книге говорилось, что до рвоты и даже до смерти оно довести может.

А карета вдруг стала останавливаться. И встала, съехав на заросшую травой обочину.

– Что? – высунулась Агнес из окна. – Что встал?

– Заснул, кажись! – крикнул с козел Игнатий и указал кнутом вперед.

Девушка поглядела и увидала, как телега с торговцем кожами съехала в поле, что было под парами, справа от дороги.

Поначалу кони еще тянули ее, а потом, поняв, что хозяин ими не управляет, так и встали там, шагах в пятидесяти от дороги.

– За мной иди! – коротко бросила Агнес служанке и, не дожидаясь, пока конюх откроет ей дверь и откинет ступеньку, выпрыгнула из кареты и быстро пошла к телеге.

Ута быстро шла за госпожой. Агнес приблизилась к телеге, кожевенник Ринхель лежал, крепко сжимая вожжи, берет с головы упал, а костяшки на кулаках побелели. Словно он силился остановить лошадей в последнем порыве.

– Деньги ищи! – велела Агнес служанке.

А ее саму интересовало другое – не умер ли дурак этот. И было все на то похоже: щеки его ввалились, стали желты, глаза полуприкрыты. Нет, не могла она ошибиться в рецепте. Неужели в пропорциях ошибка вышла? Девушка наклонилась над ним, прикоснулась к щеке – теплая. Взяла за кисть его, как в книге писано, пальцами нащупала жилу сердечную. Нет, жив, жив дурак.

В беспамятстве просто. Но все равно нужно ей было специальную посуду аптекарскую и аптекарские весы покупать. По-другому зелья варить никак нельзя.

– Госпожа! – Ута протянула ей на ладони деньги. – Все, что в кошеле нашлось.