На широкой ладони девицы лежал всего один талер да еще мелкого серебра на столько же.

– Не все, еще ищи, еще должно серебро быть, – велела Агнес, забирая деньги. – В башмаках смотри, в рукавах, в полах платья.

Служанка принялась смотреть, где велено, но ничего не находила.

– Быстрее! – поторопила Агнес, увидав вдалеке мужицкую телегу.

– Нет, нет больше денег, госпожа, – подвывала Ута, ворочая купчика с боку на бок и ощупывая его одежду.

Агнес, конечно, злилась на эту корову, но что та могла сделать, если денег больше нет? Но девушка почему-то не верила, что денег у купца не было. Она подумала пару мгновений и ловкой рукой сразу пролезла к нему в панталоны, в гульфик.

Конечно, конечно, они были там. Девица вытащила маленький кошелек, сунула его под нос служанке и сказала зло:

– Дура.

– Господи, да кто ж знал… Да откуда мне знать…

Агнес откинула рогожу с телеги, там все кожи и кожи. И толстые, дубленые, какие солдатам надобны и на подметки башмачникам идут. И мягкие, те, что требуются сапожникам и седельщикам, мастерам по конской сбруе. И два рулона, что в сукно завернуты. Неспроста их так богато укутали. Отодвинула она сукно. Сафьян! Да еще и алый. Такой, что бумаги тоньше. То большим господам на перчатки, на охотничьи лосины и на сапоги идет.

– Бери! – ткнула она пальцем. – Бери оба.

Служанка сразу схватила нелегкие рулоны.

– В карету неси! – велела Агнес и сама направилась к карете. Заодно посмотрела, далеко ли телега с мужиком. А телега уже и недалеко. Обернулась тогда госпожа к Уте: – А ну, бегом, рыхлая! Бегом, говорю!

Служанка побежала, с трудом удерживая под мышками нелегкие рулоны сафьяна.

Игнатий уже двери кареты открыл, ступеньку опустил, ждет. Добежали, сели. Кучер прыгнул на козлы. Щелкнул кнут, карета дернулась и понеслась вперед. Ута тяжело дышала, на полу валялись два рулона дорогой кожи, а Агнес считала деньги.

Насчитала всего десять талеров. Негусто. Ничего, лиха беда начало.

В Лебенсдорф они не поехали, свернули на север к Мюнзингену. То город был немаленький, известный своим купечеством. Там новоявленная девица фон Розенротт решила заночевать. А пока ехали, заставила всех выучить свое новое имя и место, откуда она родом. И настрого наказала, чтобы при людях в дороге называли ее только по-новому.

В Мюзинген они приехали, когда стража ворота закрывала, едва успели. Трактир искали в темноте, но нашли, и был он неплох.

Пока кучер распрягал, чистил и кормил лошадей, а Зельда и Ута занимались вещами и покоями, Агнес сидела в столовой и ждала ужина. Народу в гостинице собралось немало, многие столы были заняты приличной публикой. Ужинала там даже семья из благородных людей, которые, увидав, что Агнес в одиночестве сидит, через посыльного пригласили ее к себе за стол, на что девушка с благодарностями ответила отказом. Не до ужинов в семейном кругу ей было.

Она, попивая вино, поверх стакана глядела и выбирала себе новую жертву. Вернее, уже выбрала. И думала, как начать со своим избранником разговор.

Человек тот, во-первых, сидел один, ну, если не считать слуги, что приходил к нему пару раз. Во-вторых, одежда на нем оказалась хороша, судя по ней, он был из городских нобилей, перстни на пальцах сверкали. Никак не простой бюргер. У него перьев на берете было талера на три, не меньше, и берет он этот во время еды не снимал.

Был мужчина немолод, тучен и полнокровен, так что кровь приливала к его лицу, сделав его пунцовым. Ел он много, и пил он под стать.

Поймав первый взгляд Агнес, мужчина улыбнулся ей и отсалютовал кубком вина. Она тоже ему улыбнулась и тоже подняла за него стакан. Поняв, что он ее заметил, девушка, недолго думая, полезла в ларец свой, что стоял подле нее на лавке, достала оттуда красивый флакон с тем зельем, которое в мужах разжигает любовное горение. Вытряхнула из него пару маслянистых капель и размазала их у себя по шее.

Теперь она села так, чтобы дородный господин мог ее видеть, чуть выставила ножку свою из-под стола и как бы невзначай подобрала подол дорогого платья вместе с нижними юбками. Да так, что красный чулок стал виден намного выше ее башмачка. Чуть не до середины голени.

Быть такого не могло, чтобы сей конфуз не оказался замечен дородным господином. Красный девичий чулок сразу бросился ему в глаза. Мужчина таращился на него, как на невидаль, а Агнес, увидав его взгляд, сразу оправила платье, стыдливо потупила взор, а потом улыбнулась ему как можно более радушно.

Наживка была брошена. Сеть расставлена. Теперь требовалось просто ждать. Даже если бы сей господин и не соблазнился ее юными прелестями, уж точно поговорить, с ней он захотел бы. В дороге всегда хочется с кем-нибудь поговорить хотя бы за ужином.

Тут же господин позвал трактирного лакея и сказал ему что-то.

Лакей незамедлительно подошел к Агнес и, низко поклонившись, произнес:

– Добрый господин спрашивает, не желаете ли, молодая госпожа, присоединиться к его столу? Он просит о том с превеликим почтением.

– Что ж, скажи, что мне скучно и я приму его предложение.

Лакей тут же ушел и доложил о пожелании дамы дородному господину.

Господин встал, подошел к столу Агнес, снял свой великолепный берет и, поклонившись, представился:

– Имя мое Готфрид Викельбраун. Я глава консулата города Шоненбурга, сударыня. Если соизволите разделить со мной мой ужин, я буду счастлив.

– А я Вильма фон Резенротт, девица. Поместье папеньки моего под Ференбургом. Я приму ваше приглашение, так как скучно мне очень, а спать идти рано, в карете выспалась.

– Прошу вас, госпожа фон Резенротт. – Дородный господин подал ей руку, чтобы она могла выйти из-за стола. – Я счастлив, что кареты сейчас стали столь удобны, что юные девы могут спать в них на ходу, иначе у меня не было такой очаровательной собеседницы сегодня.

Он проводил ее к своему столу и хотел усадить через стол напротив, но Агнес отказалась.

– Сяду рядом с вами, мне так лучше.

– Почту то за честь. – Господин Викельбраун был совсем не против, чтобы столь юная и благородная особа сидела с ним рядом.

Беседа сложилась у них сразу. Член консулата города Шоненбурга велел нести еще вина, причем самого лучшего, и еще хорошего сыра, и бараньих котлет, и пирожных слоеных на меду, и кислой воды с лимонами, и конфет из жареного сахара, и всего остального, что так любят молодые госпожи.

Он хотел спросить, откуда она едет и куда, да все как-то не складывалось, девица больно любопытной оказалась и все время просила рассказывать его о его городе да о делах его, о семье. И так она была мила с ним, что могла его и по руке погладить, и сама ему вина налить, а не ждать лакея. И, кажется, от этой ее приязни неспесивой, а еще и от вина, наверное, стала девица эта ему очень мила. Так мила, что он осмелился и вдруг под столом своей ногой ее ноги коснулся. А она, словно и не заметила этого, ноги своей не убрала. И от этого стало его сердце биться сильнее. Он вдруг разволновался, жарко ему стало, берет снял.

А девица смотрела на него и цвела, улыбалась ему. Хоть и волосы у него росли из носа, хоть чесноком и вином от него разило, хоть лицо было все красно от полнокровия, она улыбалась ему, даже когда он руку ей на колено положил. И только когда господин стал ближе продвигаться, так, что это другие люди могли в трактире увидать, она сказала:

– Будет вам, будет, господин Викельбраун.

– Ах, простите меня, старика, это от вина и духоты! – застыдился он. – Но уж больно прекрасны вы, больно молоды.

– А вы видели мои чулки? – спросила она, обворожительно улыбаясь.

– Конечно, но то случайно было. Случайно.

– А поможете мне сегодня снять их? Служанки мои ленивы, может, и спать уже легли, – продолжала улыбаться Агнес.

– Я… Я… А будет ли то пристойно? – заикаясь, проговорил мужчина. – Не оскорбительно ли будет?

– А кто же тем оскорбится? Мужа у меня нет. Или, может, снимать чулки с дев младых для вас в тягость?

– Ах, что же вы… То не в тягость, то честь для меня, я с радостью.

– Или, может, сил у вас нет после дороги?

– Силы я в себе такие чувствую, каких давно не чувствовал, – хвалился господин Викельбраун.

Агнес засмеялась:

– Так идите к себе в покои и выгоните слуг, не люблю я, когда слуги меня видят.

– Сию минуту, только за стол расплачусь да вина, воды и конфет в покои прикажу отнести. И ждать вас буду.

Он ушел, а она еще посидела немного. Девушка еще не могла понять, как много нужно времени ее зелью забвения, чтобы оно действовать начало. Купец, что кожами торговал, так час или более продержался. А этот мужчина был больше. Конечно, она ему и капель больше в вино подмешала, но все равно лучше дождаться, пока он засыпать начнет, чем с ним в постель ложиться.

Выждав время и выпив кислой воды, девица встала и пошла наверх. Там отыскала нужную комнату, приоткрыла дверь:

– Господин Викельбраун! – Тихо, никто не ответил. – Господин Викельбраун!

Тишина. Тогда Агнес вошла в покои и закрыла за собой дверь на ключ. Прошла в спальню и увидала мужчину. Он сидел на краю кровати, сняв одну туфлю. Берет валялся тут же на кровати. Сам господин спал, свесив большую седую голову на грудь.

Агнес толкнула его, а он не упал. Пришлось толкнуть еще раз прежде, чем мужчина завалился на кровать.

Кошель его оказался тяжел и полон. Девушка очень надеялась найти там золото, но не нашла. Зато талеров оказалось в избытке. А перстни у него и распятие на шее были золотые, их она тоже сняла. Заодно нашла ключ и обыскала сундук. В сундуке ничего полезного не обнаружилось. Хотела перья с берета оторвать, они ей сразу понравились, да уж больно крепко пришиты были, только поломала их, и все. После этого Агнес вышла из покоев господина Викельбрауна и заперла их на ключ.

Пришла в свои покои и велела Уте:

– Найди Игнатия, скажи, чтобы карета была готова до зари. Чтобы, как только отопрут ворота, мы выехали из них без задержки.

Не раздеваясь, она повалилась на кровать. Закрыла глаза. Оставалось несколько часов до рассвета. Агнес устала, ей хотелось отдохнуть. Но здесь, где совсем недалеко спал человек, которого она обобрала, это было невозможно. Девушка знала, что сможет хорошо поспать только тогда, когда покинет этот город.

Глава 12

Кавалер и его люди приехали в Мален уже после обеда. Пока постоялый двор нашли, пока разместились, поели, дело уже к вечеру пошло. Но тянуть не стали, отправились ко двору епископа. А епископ их принял сразу, звал к ужину. Ни Волков, ни брат Семион голодны не были, стали отказываться и говорить, что недосуг им, что по делу приехали. Епископ брата Семиона направил к своему казначею, а сам усадил кавалера в кресло и завел беседу, пока секретарь выписывал вексель. И весь разговор его сводился к одному: говорил он о том, что хорошо защищен тот, кто служит Господу и Матери Церкви.

Понимал кавалер, куда клонит чертов поп, кивал, соглашаясь. А сам думал и думал о власти, о герцоге. О том, каково жить герцогу в своей земле, если тут же, в твоей земле, живут люди, что твою власть оспаривают, в дела твои вмешиваются и волю твою попирают, а сделать с ними ты ничего не можешь. Ну что был способен поделать герцог с этим престарелым епископом? Да ничего. А вот ему, Волкову, очень даже мог голову отрубить или в острог закинуть на долгие годы. А поп и дальше тут сидеть будет, других храбрецов искать, пока Господь его не призовет.

– А говорил ли наш граф с вами, сын мой? – вдруг сменил тему епископ.

– Молодой граф предложил мне породниться через сестру свою, Элеонору Августу. – Сразу догадался, к чему ведет епископ, Волков.

– И что же вы думаете? – заинтересовался старик.

– Просил две недели на принятие решения.