Моя семья: Горький и Берия (страница 6)
Постепенно, трудно приходил Леонид Андреев в себя. Очень помогла ему дружеская поддержка Горького, который подолгу беседовал с ним, старался своим примером пробудить в друге желание работать. Викентий Вересаев вспоминал, что, испробовав всевозможные способы отвлечь Андреева от его мрачных мыслей, как-то «встряхнуть» его, придумали вышучивать его болезненное состояние безысходности, нарочитое нагнетание трагизма. Вот как он передает рассказ А.М. об одном таком случае: «Смотрим в окно, – идет Леонид, угрюмый, мрачный, видно все время с покойниками беседовал… Мы все делаем мрачные рожи. Он входит. Повесим носы, поговариваем о похоронах, о мертвецах, о том, как факельщики шли вокруг гроба Ивана Иваныча… Леонид взглянет: “А я сейчас был на Монте Тиберио, как там великолепно!”»
Прожил Андреев на Капри полгода, постепенно приходя в себя. Принялся за работу, и, по свидетельству А.М., это был один из самых плодотворных периодов его творчества. Но уже в эту пору между писателями возникли непримиримые идейные разногласия. А.М. не переносил «проповеди пассивного отношения к жизни», а в связи с рассказом «Тьма» и «Моими записками» писал другу: «Ты сыграл в анархизм и заставил скотское, темное торжествовать победу над человеческим». Предпринимаемые попытки восстановить былые отношения оказались безрезультатными. Горький, считая Леонида Андреева единственным близким другом среди писателей, в письмах к нему объяснил причины разрыва: «Мир держится деяниями… человек же, утверждающий пассивное отношение к миру, – кто бы он ни был, – мне враждебен, ибо я всю жизнь утверждал необходимость отношения активного к жизни, к людям. Здесь я фанатик». А.М. считал, что «как художник он [Андреев] велик, велик и великолепен, но как мыслитель – он враг всему живому, здоровому».
С радостью встречался А.М. с художником Ильей Репиным, пианистом Сергеем Рахманиновым, режиссером Константином Станиславским, со своим другом и земляком Федором Шаляпиным.
В 1907 году Федор Иванович приезжал на Капри. Вместе с А.М. они ездили в Алассио, где отдыхали Максим с Екатериной Павловной и дети Шаляпина. Весной 1908 года Шаляпин снова приехал: целыми днями наслаждались обществом друг друга, много часов проводили на море, купались, ловили рыбу. Вечерами устраивали концерты: Шаляпин пел, собирая вокруг виллы толпы восторженных слушателей.
Следующая их встреча произошла лишь летом 1911 года – после нашумевшего случая с «коленопреклонением», едва не приведшего к разрыву их дружбы. На премьере оперы «Борис Годунов» в Мариинском театре хористы обратились к императору Николаю II с петицией о повышении жалованья. Хористы опустились на колени, запели гимн. Шаляпин присоединился к ним. Горький болезненно переживал этот инцидент и писал Екатерине Павловне: «Плохо, брат, мое дело, бьет меня судьба в лицо прямо и – злобно бьет. Выходка дурака Федора просто раздавила меня – так это по-холопски гнусно! Ты только представь себе: гений на коленях перед мерзавцем и убийцей! Третий день получаю из России и разных городов заграницы газетные вырезки, подобные прилагаемой. Присылают – безмолвно или со словечками: “Каково?”, “Поздравляем!” и т. д.».
Самому Шаляпину Горький написал: «Если бы ты мог понять, как горько и позорно представить тебя, гения – на коленях перед мерзавцем…» Шаляпин объяснил, что это – недоразумение, он растерялся и не совсем понимал, что случилось. Федор Иванович специально приехал на Капри летом 1911 года, чтобы объясниться с Горьким. А.М. писал Екатерине Павловне: «Приехал третьего дня Федор и – заревел, увидев меня, прослезился – конечно – и я, имея на это причин не меньше, чем он, ведь у меня с души тоже достаточно кожи снято». Шаляпин же вспоминал об этой встрече: «Против своего обыкновения ждать гостей дома или на пристани, Горький на этот раз выехал в лодке к пароходу мне на встречу. Этот чуткий друг понял и почувствовал, какую муку я в то время переживал. Я был так растроган этим благородным его жестом, что от радостного волнения заплакал. Алексей Максимович меня успокоил, лишний раз дав мне понять, что он знает цену мелкой пакости людской…» Мир был восстановлен, и Шаляпин больше двух недель гостил у Горького. Перед отъездом Федор Иванович устроил на прощание грандиозный концерт. Под впечатлением А.М. написал своему давнему знакомому Александру Тихонову, одному из основателей издательства «Всемирная литература»: «Действительно пел Ф. – сверхъестественно, страшно: особенно Шуберта “Двойник” и “Ненастный день” Корсакова. Репертуарище у него расширен очень сильно. Изумительно поет Грига и вообще северных. И – Филиппа II. Да вообще – что же говорить – маг». Целый вечер пел Шаляпин, а когда закончил, окрестности виллы «Серафина» буквально взорвались аплодисментами, криками «VIVA Gorki!», «Viva Scialapin!» – так собравшиеся каприйцы благодарили великого русского певца.
В середине марта 1909 года к Горькому приезжал Иван Бунин с женой, пробыл на острове целый месяц. А.М. называл Бунина «лучшим современным писателем», «лучшим стилистом современности». Бунин позже писал А.М.: «Читая Ваше письмо, с великой нежностью и горечью вспомнил Италию – с нежностью потому, что только теперь понял, как она вошла мне в сердце, а с горечью по той простой причине, что – когда-то теперь еще доберешься до Вас, до казы Вашей, до вина Вашего». Через год Бунины снова посетили Капри, пробыли почти месяц, а затем приезжали каждый год и надолго. Здесь Иван Алексеевич написал повесть «Суходол», рассказы, стихи, поэтические очерки. Каприйские годы были годами дружбы двух писателей, и хотя после отъезда А.М. в Россию встречались они редко, но продолжали переписываться вплоть до 1917 года. После эмиграции Бунина связь оборвалась.
На Капри в гостях у Горького побывали не десятки – сотни гостей: и уже известные именитые писатели, и только делающие первые шаги в литературе, художники Илья Репин, Михаил Нестеров, многочисленные группы молодых художников – портретистов, графиков, театральных декораторов, музыканты, певцы, режиссеры…
Михаил Коцюбинский, поселившийся у А.М. в маленьком домике виллы «Серафина», писал: «Новые и новые люди, литераторы меняются как в калейдоскопе». И каждый из них уезжал, «заряженный» энергией Горького и каприйского солнца. И для каждого А.М., по определению религиозного философа Алексея Золотарева, который сам бывал у Горького на Капри, – неутомимый страстный охотник открывать все новых и новых людей, – отдавал все свое свободное время.
Но только в случае приезда самых дорогих гостей писатель кардинально ломал привычный распорядок дня. Затевалась «большая рыбная ловля». С раннего утра всей компанией отправлялись на лодках к Белому гроту. В огромной пещере грота разводили огонь для будущей ухи и уходили в море на ловлю рыбы.
Михаил Коцюбинский вспоминает о таком дне – 18 июня 1910 года:
В 6 часов утра мы уже были в море, на трех лодках… Вода тихая и такая прозрачная, что на большой глубине уже видишь, как серебряным пятном или серебряным ужом плывет еще живая, но на крючке рыба. Вот вытаскивают вьюна, который длиннее меня, а толщиной в две человеческие ноги. Вьюн вьется, бьется, и его оглушают железным крюком и бросают в лодку. Затем опять идет рыба – черт, вся красная, как коралл, с большими крыльями, как Мефистофель в плаще. Затем опять вьюны, попадаются маленькие и большие акулы. Последних должны убивать в воде, потому что втаскивать их живыми в лодку опасно, могут откусить руку или ногу… Каких только рыб не наловили…
Наконец вытащили такую большую акулу, что даже страшно стало. Это зверь, а не рыба. Едва нас не перевернула, бьет хвостом, раскрывает огромную пасть, с тремя рядами больших зубов, в которой поместилось бы 2 человеческих головы, и светит, и светит зеленым дьявольским глазом, страшным и звериным. Ее нельзя было вытащить, ее обмотали веревками, били железом и привязали к лодке. Говорят в ней пудов 9–10. Вообще поймано много рыбы, одних акул штук 15–20 (их тут едят). Затем мы заплыли в какую-то пещеру, там закусывали, пели песни и купались, кто мог. Потом еще ловили рыбу удочками и возвратились домой только вечером, так что пробыли на море 12 часов.