– Я убегал для того, чтобы провести немного времени в одиночестве. Ты не представляешь, каково это – жить вместе со слугами.

Мириамель посмотрела на него, и выражение ее лица стало серьезным и даже печальным.

– Тут ты прав. Но и ты не знаешь, как быть мной. Мне также почти не выпадало возможности остаться наедине с собой.

– Может быть, – упрямо ответил Саймон. – Но я могу спорить, что в твоей части Хейхолта кормили гораздо лучше.

– Нет, точно так же, – парировала Мириамель. – Мы просто ели с чистыми руками. – И она бросила выразительный взгляд на его перепачканные в пепле руки.

Саймон расхохотался:

– Ага! Значит, разница между поваренком и принцессой заключается в чистоте рук. Я должен тебя разочаровать, Мириамель, после того как я половину дня проводил с руками по локоть в мыле, мои руки были очень чистыми.

Она насмешливо на него посмотрела:

– Значит, между нами нет никакой разницы?

– Я не знаю. – Внезапно Саймону стало не по себе, он понял, что ступил на тонкий лед. – Я не знаю, Мириамель.

Она почувствовала, как что-то изменилось, и замолчала.

Вокруг музыкально стрекотали насекомые, а темные деревья склонялись над ними, словно пытались подслушать их разговор. Как странно снова оказаться в лесу, – подумал Саймон. Он успел привыкнуть к огромным пространствам, которые открывались с вершины Сесуад’ры, а также бесконечным лугам земель Высоких тритингов. После таких картин Альдхорт казался тесным. Впрочем, как и замок, но замок защищал от врагов. Быть может, Мириамель права: на некоторое время лес станет для них наилучшим укрытием.

– Я иду спать, – неожиданно заявила Мириамель.

Она встала и направилась к тому месту, где приготовила себе постель, и Саймон обратил внимание на то, что она постаралась устроиться подальше от него.

– Как хочешь. – Он не понимал, рассердилась она на него снова или нет. У него часто возникало такое ощущение, когда они обсуждали всякие мелочи. О серьезных вещах говорить было еще сложнее, такие темы смущали… и пугали. – А я еще немного посижу у костра.

Мириамель завернулась в плащ и легла. Саймон смотрел на нее сквозь пламя костра. Одна из лошадей негромко заржала.

– Мириамель?

– Что?

– Я говорил серьезно в ту ночь, когда мы сбежали. Я буду твоим защитником, даже если ты не расскажешь мне, от чего тебя следует защищать.

– Я знаю, Саймон. И спасибо тебе.

Снова наступила тишина. Через некоторое время он услышал тихую мелодию – Мириамель что-то напевала.

– Что это за песня? – спросил Саймон.

Она зашевелилась и повернулась к нему:

– Что?

– Что ты пела?

Мириамель улыбнулась:

– Я не заметила, что стала ее напевать. Она весь вечер звучала у меня в голове. Ее пела мне мать, когда я была совсем маленькой. Я думаю, это песня эрнистирийцев, которая дошла от моей бабушки, но слова почему-то на вестерлинге.

Саймон встал и подошел к своей постели.

– Ты мне споешь? – спросил он.

Мириамель колебалась:

– Даже не знаю. Я устала, и у меня нет уверенности, что я помню все слова. К тому же это печальная песня.

Он лег и накрылся плащом, внезапно почувствовав, что дрожит. Ночь обещала быть холодной, и ветер шуршал в листве.

– Пусть ты и спутаешь какие-то слова. Мне было бы приятно тебя послушать.

– Хорошо, я попытаюсь. – Мириамель немного подумала и запела.

У нее был немного хриплый, но приятный голос.

– В Катин-Дэйре жила девушка, – начала она. Хотя Мириамель пела негромко, медленная мелодия заполнила всю темную лесную поляну.

В Катин-Дэйре, возле Серебряного моря,
Самая прекрасная девушка на свете.
И я любил ее, а она любила меня.

У Серебряного моря дует холодный ветер,
Растет высокая трава и всюду лежат древние камни.
Там покупаются сердца, а любовь продается.
Снова и снова звучит одна и та же история
В жестоком Катин-Дэйре.

Мы встретились, когда осенняя луна сияла в небе
В Катин-Дэйре, у Серебряного моря,
В серебряном платье и золотых туфельках
Она танцевала и дарила мне улыбку.

Когда зимний лед лег на крыши
В Катин-Дэйре, у Серебряного моря,
Мы пели у зажженного камина.
Она улыбалась и дарила мне свои губы.

У Серебряного моря дует холодный ветер,
Растет высокая трава и всюду лежат древние камни.
Там покупаются сердца, а любовь продается,
Снова и снова звучит одна и та же история
В жестоком Катин-Дэйре.

Когда весна спала в полях
В Катин-Дэйре, у Серебряного моря,
В святилище Мирчи горели свечи,
Она дала мне клятву.

Когда лето горело над холмами
В Катин-Дэйре, у Серебряного моря,
В городе объявили о свадьбе,
Но она не пришла, чтобы выйти за меня.

У Серебряного моря дует холодный ветер,
Растет высокая трава и всюду лежат древние камни.
Там покупаются сердца, а любовь продается,
Снова и снова звучит одна и та же история
В жестоком Катин-Дэйре.

Когда вновь взошла осенняя луна
В Катин-Дэйре, у Серебряного моря,
Я видел, как она танцевала в серебряном платье,
Но ее партнером был другой.

Когда зима показала свои жестокие когти
В Катин-Дэйре, у Серебряного моря,
Я покинул городские стены.
Это место больше не будет мучить меня.

У Серебряного моря дует холодный ветер,
Растет высокая трава и всюду лежат древние камни.
Там покупаются сердца, а любовь продается,
Снова и снова звучит одна и та же история
В жестоком Катин-Дэйре…

– Какая красивая песня, – сказал Саймон, когда Мириамель закончила петь. – Печальная. – Навязчивый мотив все еще звучал у него в голове, и теперь он понимал, почему Мириамель напевала его, сама того не замечая.

– Моя мать пела ее в саду, в Мермунде. Она всегда что-то пела. Все говорили, что у нее необыкновенно красивый голос.

Некоторое время они молчали. Саймон и Мириамель лежали, завернувшись в плащи, и каждый лелеял свои тайные мысли.

– Я совсем не знал своей матери, – наконец сказал Саймон. – Она умерла при моем рождении. Да и отца я никогда не видел.

– Я тоже.

К тому моменту, когда странность этих слов проникла в сознание Саймона, Мириамель повернулась спиной к огню – и к нему. Он хотел спросить, что она имела в виду, но почувствовал, что она больше не хотела разговаривать.

И он просто смотрел на догоравший костер, который мерцал в темноте.

29. Окна, подобные глазам

Бараны стояли так близко друг к другу, что между ними едва удавалось пройти. Бинабик пел тихую, успокаивающую пастушескую песню, пробираясь через покрытые шерстью препятствия.

– Сискви, – позвал он. – Мне нужно с тобой поговорить.

Она сидела, скрестив ноги, заново завязывая узлы упряжи своего барана. Вокруг нее несколько других троллей заканчивали последние дела, готовясь к началу путешествия – отряд принца выступал в Наббан.

– Я здесь, – сказала она.

Бинабик огляделся по сторонам.

– Ты не могла бы пойти со мной туда, где поспокойнее? – спросил он.

Она кивнула и положила упряжь на землю:

– Хорошо.

Они пробрались через стадо баранов и поднялись на холм. Когда они уселись на траву, перед ними раскинулся лагерь, где кипела работа. Палатки начали складывать еще утром, и сейчас от маленького городка осталась лишь двигавшаяся масса людей и животных.

– Ты нервничаешь, – неожиданно сказала Сискви. – Расскажи мне, что тебя тревожит, любимый, – хотя мы уже видели немало печальных событий в последние дни, способных сделать людей печальными на долгое время.

Бинабик вздохнул и кивнул.

– Ты права, – ответил он. – Гибель Джелой – суровый удар, и дело не только в ее мудрости. Я скучаю по ней, Сискви. Мы никогда не увидим подобной ей женщины.

– Но это не все, – мягко сказала Сискви. – Я слишком хорошо тебя знаю, Бинбиникгабеник. Ты встревожен из-за Саймона и принцессы?

– Да, причина в них. Взгляни – я сейчас кое-что тебе покажу. – Он разделил на две части свой посох. На свет появилось длинное белое древко, которое заканчивалось сине-серым наконечником.

– Стрела Саймона. – Глаза Сискви широко раскрылись. – Подарок ситхи. Он его оставил?

– Думаю, случайно. Я нашел ее среди рубашек, которые сшила для него Гутрун. Саймон взял с собой совсем немного, но захватил мешок с самыми ценными вещами: зеркало Джирики, к примеру, камень с могилы Эйстана и кое-что другое. Я думаю, Белую стрелу он оставил по ошибке. Возможно, вытащил по какой-то причине, а потом забыл положить обратно. – Бинабик поднял стрелу так, что она засияла в лучах утреннего солнца. – Это напомнило мне кое о чем, – медленно проговорил он. – Стрела является символом долга Джирики перед Саймоном. Долга, который лежит на мне после смерти моего наставника Укекука и доктора Моргенеса.

На лице Сискви вдруг появился страх, хотя она постаралась его скрыть.

– Что ты имеешь в виду, Бинабик?

Он с тоской посмотрел на стрелу:

– Укекук обещал помочь Моргенесу. И я взял на себя его клятву – защищать юного Саймона, Сискви.

Она сжала его руку в своих ладонях.

– Ты все сделал, и даже больше, Бинабик. Ты ведь не можешь охранять его днем и ночью до конца своей жизни.

– Тут совсем другое. – Бинабик аккуратно спрятал стрелу внутрь посоха. – Дело не только в моем долге, Сискви. Саймону и Мириамель уже сейчас в пустошах грозит опасность, и она будет еще более серьезной, если они направляются туда, куда я думаю. Но они также подвергают риску и всех нас.

– Что ты хочешь сказать? – Ей пришлось очень постараться, чтобы Бинабик не уловил боли в ее голосе.

– Если Саймона и Мириамель поймают, то отведут к Прайрату, советнику короля Элиаса. Ты его не знаешь, Сискви, но я про него слышал, хотя лично не встречал. Он могущественный человек, способный безрассудно использовать свою силу, и очень жестокий. Он заставит их рассказать все, что им известно о нас, а это очень много – о наших планах, о Мечах, обо всем. Прайрат их убьет, во всяком случае, Саймона, чтобы получить нужные ему сведения.

– Значит, ты намерен их отыскать? – тихо спросила она.

Он опустил голову:

– Я чувствую, что должен.

– Но почему ты? У Джошуа целая армия!

– На то есть причины, любимая. Пойдем со мной, когда я буду говорить с Джошуа, ты их услышишь. В любом случае ты должна там присутствовать.

Сискви бросила на него дерзкий взгляд.

– Если ты отправишься за ними, я пойду с тобой, – заявила она.

– И кто тогда позаботится о наших людях в этой чужой стране? – Он указал в сторону троллей, оставшихся внизу. – Ты уже немного говоришь на вестерлинге. Мы не можем уйти оба и оставить кануков немыми и глухими.

На глазах Сискви появились слезы.

– Неужели ничего нельзя придумать? – спросила она.

– Я не вижу других вариантов, – медленно ответил он. – Я бы очень хотел их найти. – Теперь глаза заблестели у Бинабика.

– Камни Чукку! – выругалась Сискви. – Неужели мы столько выстрадали, чтобы быть вместе, а теперь нам снова предстоит разлука? – Она сильно сжала его пальцы. – Почему ты такой прямой и благородный, Бинабик из Минтахока? Я уже проклинала тебя за это прежде, но никогда с такой горечью, как сейчас.

– Я вернусь к тебе. Клянусь, Сисквинанамук. Что бы ни случилось, я к тебе вернусь.

Сискви наклонилась к нему, прижалась лбом к его груди и заплакала. Бинабик крепко обнял ее за плечи, и по его щекам тоже побежали слезы.