Морена Морана: Дворовой

– О-бал-деть….

Маша удивленно посмотрела под ноги. Там, внизу, валялась смятая алюминиевая кастрюля без крышки. Девочка попыталась определить, откуда мог быть выпушен в нее этот странный снаряд, но не смогла.

Двор был тих и безмятежен. Ушли на работу уставшие родители, спровадившие детей на все лето кто в деревню, кто в лагерь. Разъехались дачники. Городские пенсионеры, испугавшись жары, попрятались по квартирам. И даже кошки предпочитали сидеть в прохладной сырости подвалов, и только их острые шерстяные мордочки выглядывали из продухов. Не скрипели качели, не стучал мяч, не разрывали спокойствие летнего воздуха гудки машин. Все замерло. И в этой тишине отчетливо был слышен каждый звук, крик кружащей над домом птицы и жужжание хлопочущей в мальве пчелы.

Маша подняла глаза и внимательно изучила окна, разыскивая кастрюлеметателя. Но никто не пытался спрятаться за паутинкой тюля, не грозил кулаком с балкона. Таинственный снайпер метнул посудину и скрылся, оставив девочку в полном недоумении. Маша повертела кастрюлю в руках, аккуратно поставила ее на лавочку у подъезда и побежала за угол, туда, где стояла пузатая желтая бочка с квасом.

Эту кастрюлю и обнаружил, возвращаясь с работы, Виктор Петрович Крылов, обладатель густых черных усов, боевого прошлого и двух сыновей дошкольного возраста. Он молча вертел посудину в руках, когда услышал дребезжание старушечьего голоса. Жара немного спала, и соседки-сплетницы выползли на улицу, подышать свежим воздухом.

– Дети твои из окна швырялись сегодня. Отцовского воспитания нет, вот они и балуются, сама видела. Давно бы ремня дал, да с офицерской пряжкой.

– Какие дети, что ты несешь, Семеновна? – без всякого почтения к возрасту рявкнул Петрович. – Жена с детьми к теще уехала уже три дня как.

– Ну, не доехала, значит… – многозначительно сказала бабка, сдувая с лица сиреневый локон. – Дело молодое, дело нехитрое, если муж не справляется…

– Да я тебя… – рванул рубашку на груди Петрович. Но тут же осекся. Что-то маленькое и твердое просвистело над его головой, сделало круг и больно ударило в лоб.

– Ложись! – истошно заорал Петрович и упал на землю, схоронившись за соседским «Жигуленком».

– Что с него взять, контуженный! – съязвила Семеновна, перекрестившись. На щербатом асфальте у нее ног лежала монетка. Бабка подняла ее, и, стараясь не привлекать внимания, сунула в карман халата.

Монета меж тем не желала повиноваться новой хозяйке. Она затрепыхалась в кармане, словно майский жук в спичечном коробке, выплыла наружу, зависла в воздухе и заплясала у старухи перед глазами. Семеновна попыталась поймать монетку, но та ловко увернулась от скрюченных артритом пальцев.

– «Скорую» вызовите! А то у меня уже мушки в глазах! – произнесла женщина, усаживаясь на лавку. Но никто из соседей не шелохнулся. Все они смотрели как бы сквозь Семеновну, вытаращив глаза. Старуха обернулась и увидела, как металлическая конструкция детских качелей на несколько метров поднялась в воздухе, словно кто-то с силой выкорчевал ее из земли, и рухнула на землю, в заросли красно-белых лилий.

– Лилии не трожь! – выкрикнула другая старуха, грозя сложенным зонтиком в пустоту, будто невидимый великан, учинивший беспредел, мог испугаться этого жеста. И в тот же миг, будто в ответ защищающей лилии бабке, сорвались со своих мест тяжелые металлические урны, взмыли ввысь, словно птицы, и вывалили на ее голову свое зловонное содержимое.

– Землетрясение! Спасайся, кто может! – крикнул кто-то в толпе. Из дверей стали выбегать испуганные жильцы с паспортами, чемоданчиками и домашними животными в руках.

– В укрытие! – уверенно кричал Петрович, решив взять на себя командование в такой неоднозначной ситуации и зазывая соседей в тухлые катакомбы подвала. Некоторые жильцы послушно последовали за ним.

Знойная разведенка Зиночка, закутав пышные формы в легкий домашний халатик и разметав мокрые волосы по плечам, выбежала из дома в тапках. В суматохе она не заметила, как металлические ножницы бесшумно подползли к ней по воздуху и перерезали пояс халатика.

– А-а-а-а-а! – заорала Зиночка. Халатик распахнулся, и наружу вырвались спелые дыньки грудей. Ножницы сделали в воздухе круг и подлетели к клумбе, срезав красно-белую лилию. Зажав ее между лезвий, ножницы снова подлетели к девушке и замерли перед ее лицом, как бы вручая ей цветок.

– Спасибо… – пробормотала Зина, взяв лилию.

– Цветы мои не трожь, проститутка! Ишь, выставила прелести! Вот молодежь пошла! – ринулась на нее бабка с зонтиком, защищая растения своего палисадника и общественную нравственность. Сделала она это зря. Вылетевшая из окна второго этажа вилка незаметно подкралась к ней сзади и с размаху ткнула в ее ягодицы.

Бабка пыталась атаковать вилку, вцепившись в неё обеими руками. Вилка перестала дергаться, и старуха с победным видом обернулась к толпе. Но в глазах людей вместо возмущения читался ужас. Над ней, словно огромная кувалда, навис детский грибочек.

– Не-е-ет! – заорала Зиночка. Грибочек, словно бы услышав ее мольбу, остановился в опасной близости от головы пенсионерки, заплясал в воздухе и с грохотом упал на асфальт.

– Спасибо! – ошарашено поблагодарила Зиночка, обращаясь неизвестно к кому. Соседи, увидев, что нечто слушается барышню, испуганно жались к ней поближе. Петрович осторожно выглядывал из подвала, на всякий случай надев злополучную кастрюлю вместо каски. Пенсионеры крестились, дети плакали, собаки лаяли, кто-то уже хотел произнести слово «милиция», но не решился. Вдруг хуже будет?

Всю эту волнительную чехарду вдруг прервала самая дряхлая обитательница двора. Пенсионерка Хвостикова как раз возвращалась из магазина, беззаботно размахивая авоськой. Сквозь сетку сумки проглядывали пузатые бутылки кефира с синими крышечками, пакет молока и батон.

– Что это за очередь, что дают? Кто крайний? – безмятежно спросила пенсионерка.

«Очередь», захлебываясь и путаясь в показаниях, попыталась объяснить ей, в чем дело. Старуха нахмурилась.

– А, теперь понятно. Это ж к нам хозяин пожаловал. Лет семьдесят уже не видела такого. Последний раз видела, когда еще девкой была.

– Кто-кто пожаловал?

Обитатели дома очень заинтересовались словами пожилой женщины.

– Хозяин. Ну, дворовой. И злющий какой… Прямо лютует.

– Это типа домового, только во дворе? А в городских дворах разве живут домовые? – осторожно спросила девочка Маша.

– Живут. Это же умершие наши. В городах не умирают, по-вашему? Дворовой – это дух, привидение другими словами. Тот, кто умер здесь поблизости не своей смертью, во время строительства дома или сразу после постройки и связан с этим домом родством или сильной любовью. Эта нить его держит, дает возможность шастать между мирами – тем и этим. Обычно он хочет помочь, но это не точно…

Толпа во дворе, поняв, что ничего больше не происходит, стала осторожно рассеиваться. Осталась инициативная группа, состоящая из Петровича, Семеновны, двух бойких общественниц и старухи с лилиями. Туда же пригласили пенсионерку Хвостикову и красавицу Зиночку. Одну – как умудренную опытом специалистку по нечистой силе. Другую – как явно имеющую на существо с кодовым названием «дворовой» какое-то влияние.

– Скажите, Марь Михална… – осторожно начал Петрович. – А как понять, чего хочет дворовой? Вдруг мы расслабимся, а он… опять…

– Чтобы понять, позвать его надо…. Если не боитесь. Вреда сильного он не причинит, слабеет быстро в нашем мире. Сил-то поди осталось на одну заварку. Но все равно опасно… Мало ли, что у него на уме…

– Не боимся! – важно сказал Петрович, снова входя в образ сильного, смелого и решительного мужчины-защитника. – Правда ведь, дамы?

– Не боимся! – подтвердила защитница лилий. Справа и слева от нее встали еще две старухи-общественницы, готовые в любой момент ринуться в бой вслед за своей предводительницей. Семеновна взбила руками фиолетовые кудри, как бы готовясь принять бой. Зиночка тоже не боялась. Она поняла, что дворовой, кем бы он ни был, не обидит ее. А может быть даже поможет чем-то. Просто пока не совсем понятно как.

– Тогда приступим! Пойдемте ко мне! – Марья Михайловна Хвостикова распрямила плечи и повела всю ватагу за собой в подъезд. Открыв входную дверь, она жестом пригласила гостей в квартиру. Те уважительно разулись у порога и последовали в комнату.

Члены инициативной группы расселись вокруг круглого стола, покрытого изящной вязаной скатертью. Марья Михайловна, шаркая, удалилась на кухню и вернулась оттуда с подносом, на котором лежали сладости. Запахло пеньем, сухарями и прочими буфетными внутренностями. Затем на столе появились изящные, но уже видавшие виды щербатые фарфоровые чашки, тарелки с истершейся золотой каймой, заварочный чайник и вазочка с медом. А еще – блюдце с молоком.

– Давайте я вам помогу, за всеми поухаживаю! – обратилась Зиночка к хозяйке.

Она принялась разливать чай и раскладывать угощение, уделяя при этом подозрительно много внимания Петровичу и томно поглядывая на его пышные усы. Из-за ворота рубашки мужчины рвался наружу бойкий куст волос.

– Хвостом тут не верти перед женатыми! – еще в зародыше прервала интимную симпатию Семеновна. – Мы тут для дела собрались.

– Ах, так мне уйти? – процедила обиженная Зиночка. В этот момент тяжелый орехокол в форме крокодила спикировал на стол прямо перед Семеновной. Его металлические зубы угрожающе заклацали.

Марья Михайловна очередной раз проковыляла в комнату, неся в руках початую шоколадку в хрустящей серебристой фольге. Перестав, наконец, хлопотать, она заняла свое место за столом, усевшись на хлипкий стул с затертым бархатным сидением. Спинка стула тут же отвалилась. Присутствующие тут же вжали головы в плечи, с ужасом ожидая появления домового. Но Хвостикова только строго взглянула на них.

– Что вы так смотрите? Мебель старая, практически антиквариат. Сейчас уже такую не делают. С этими словами Хвостикова, кряхтя, подняла спинку стула и приладила ее на место. – Ну что, начнем? Зиночка, задерни, пожалуйста, шторы. Все готовы?

Лицо старухи в полумраке приняло серьезное и суровое выражение. Она деловито развернула фольгу, и, отломив несколько квадратиков шоколада, положила их на блюдце.

– Закройте глаза! – обратилась она к собравшимся. – Предупреждаю, нельзя открывать глаза до тех пор, пока я произношу заклинание, иначе он не придет. И еще – нельзя свистеть, только в случае прямой угрозы жизни. Строго-настрого запрещено. Поняли меня? – все закивали.

– Батюшка, дедушка, добрый наш соседушка, приходи на угощение, вот медок и есть варенье, дом храни от всяких бед, расскажи, в чем правды нет…

Она бормотала эти слова снова и снова, но они, видимо, не имели никакого эффекта. Присутствующие уже отчаялись и желали открыть глаза, когда по стулу вдруг со всей мочи стукнул орехокол-крокодил.

– Ты здесь? – уточнила Хвостикова. Дырокол снова грохнул об стол в знак согласия.

– Так ты говоришь «да». А как ты говоришь «нет»? – уточнила Марья Михайловна.

Дырокол снова подскочил и ударил по столу два раза. Удары стали чуть слабее.

– Ты явился, потому что зол?

Бах!

– Ты хочешь кого-то наказать?

Бах-бах!

– Защитить?

Бах!

– Мы должны его найти, и помочь?

Бах!

– Он живет в нашем доме?

Бах!

И тут же следом: бах-бах-бах!

Дырокол лег на стол, и больше не поднимался. Подождав минут пятнадцать, собравшиеся принялись обсуждать услышанное.

– Что скажете? – поинтересовалась Хвостикова.

– Моя версия: и да, и нет. Скорее да. Может быть, это человек, который жил тут недавно. Но переехал. Или жил недавно, но умер… – понизив голос, предположил Петрович.

– Это не один человек, а три, троица… – выдвинула свою версию Семеновна.

– Можно я скажу? Раз уж я его как-то по-особому чувствую? – попросила Зиночка.