О любви по-разному (страница 2)
– Ты не серчай, доченька, – проговорила она, отодвигая сына так, чтобы тот не мешался, – мы не со зла. Но ты должна понять: генерал Прокофьев – человек с деньгами и связями, а мы после смерти твоего отца, упокой Господь его душу, разве что на паперти не побираемся. Емеля вон не по чину своему простым писарем служит, но денег всё равно не хватает. Доченька, – Ольга Николаевна снова погладила всхлипывающую Анну по голове, – прими моё материнское благословение и мой совет: иди под венец, а там сама увидишь, что не всё так плохо. И приданого за тобой Иван Трофимович не просит, ты ж у нас девушка видная, первая красавица. Всё будет хорошо, дочка. Вот увидишь, всё будет хорошо. Не такой уж он и старик-то…
Анна слушала материн голос и думала лишь о том, что семье её конечно будет хорошо, а вот ей… Мысль свою она не додумала, уснула с тем, чтобы проснуться рано утром от суеты в доме, готовящемся к предстоящему венчанию генерала Прокофьева Ивана Трофимовича семидесяти восьми лет от роду и дочери погибшего от лихорадки восемь лет назад писаря при местной канцелярии Митрофанова Степана Григорьевича – Митрофановой Анны Степановны семнадцати лет от роду.
***
Венчание было пышным. Анну нарядили в шелка и золото, покрыли голову белою фатою и подвели к разодетому в парадный фрак жениху, в нетерпении ожидавшему её у алтаря. Батюшка читал молитвы, служки держали венцы, кто-то из гостей всхлипывал, кто-то громко сморкался, были и те, кто шептался, но ни один не высказался против.
– Ты, дочка, – Ольга Николаевна подошла к Анне, как только её допустили к нововенчанным, – не бойся, не перечь мужу своему, всё как скажет, так и делай, – зашептала она, пока генерал отвернулся. – Глядишь, и сладится всё.
Анна только поджала губы и опустила взгляд так, чтобы видеть только подол своего подвенечного платья. Смотреть на мать, а уж тем более говорить с ней сейчас не было духу. Всё вокруг словно бы происходило не с ней, она будто бы со стороны смотрела на то, как их вывели из церкви, посадили в коляску, запряженную тройкой белоснежных лошадей, и они с супругом отправились в его, а теперь уже и её имение.
Как сообщили ей ещё во время сборов, здесь – в Новоцерковске – праздника не предполагалось, свадьбу планировали отметить через пару недель в Санкт-Петербурге. Сейчас же был организован только небольшой вечер на двести гостей: самых близких друзей и знакомых семьи генерала. Анна тогда только и успела подумать, что двести человек – это огромное количество народа, и если это небольшой вечер, то что же будет в столице? Но приготовления замотали её, и она забыла о своём вопросе, вспомнив о нём только сейчас.
Бальный зал особняка Прокофьевых оказался огромен, так что гостей и не виделось так много. Было просто слишком ярко от блеска хрусталя и шумно от бесконечных тостов за молодых. Их произносились с улыбкой, но в глазах тостующих Анна видела лишь печаль или злорадство, и это делало вечер еще невыносимее.
В конце концов, она встала и с разрешения супруга вышла в сад. Здесь было прохладно, свистели вечерние птицы, и сам воздух словно пел ей песню о свободе. О той самой свободе, которую Анна сегодня потеряла. Она шла по тропинке и вспоминала, как утром, случайно проходя мимо батюшкиного кабинета, заметила, что брат с адвокатом генерала подписывают какие-то бумаги. «Наверное, – подумалось тогда ей, – списывают долги наши. И хорошо. Пусть…»
Поднялся ветер, потянул за собой фату, срывая с головы венок невесты. Анна невольно улыбнулась: «Ну вот и всё, не невеста я больше! Не невеста!» – и побежала по тропинке вглубь сада.
***
Её искали всем собранием. Долго. Обшарили каждую комнату, каждый закуток дома, посмотрели под каждым кустом, опросили всех гостей и прислугу, но так не нашли.
– Сбежала! – кричал генерал тем зычным голосом, который сложно представить у столь пожилого человека. – Искать! С собаками искать!
Собаки привели лишь к небольшой дверце в ограде сада, которой пользовались, когда нужно было сократить пеший путь до города да в лес по надобности какой сбегать. Утром же сынишка местного кузнеца нашёл фату, зацепившуюся за ветку ивы над рекою.
***
– Сегодня, – кричал мальчишка, стоявший у театра со стопкой листовок в руках, – состоится премьера пьесы Александра Островского «Бесприданница». В главной роли несравненная прима нашего театра Анна Новоцерковская. Не пропустите! Сегодня…
Емельян прошел бы мимо, но что-то дёрнуло его, он подозвал мальчишку и спросил:
– Анна Новоцерковская?
– Да! Она такая красавица! И такая талантливая! – затараторил тот. – Вот, возьмите, – он сунул Емельяну в руки одну из листовок, – тут её портрет есть.
– Спасибо! – Емельян взял листовку, присмотрелся к лицу девушки и улыбнулся. Что ж, не там, так тут ей эта в этой пьесе играть, не в реальной жизни, так на театральной сцене. Хотя…
– Где можно купить билет? – снова обратился Емельян к мальчишке, который продолжал кричать, зазывая прохожих в театр.
– Там, – махнул тот в сторону здания позади себя, – касса на входе. Вы приходите!
Емельян кивнул.
– Приду. Я обязательно должен это увидеть.
Ты узнаешь её из тысячи…
«…Просто начните».
***
– Привет! – Алка подбегает, размахивая своей модной сумочкой, и легонько шлёпает ею по моей спине. – Чего стоим?
– Жду тебя, кулёма! – Я хмыкаю и, наклонившись, чмокаю её в подставленную щёку.
– Что сразу кулёма-то? – Она смешно рдеет под вечерним солнцем и показательно опускает взгляд. – Я просто очень хорошая девочка.
– Ага, и сегодня я веду очень хорошую девочку на свидание.
Я подхватываю Алку под локоток, и мы отправляемся по парковой дорожке мимо вековых сосен и ярко раскрашенных скамеек, а из динамиков звучит: «Ты узнаешь её из тысячи…»
***
– Гражданин Ломов Аркадий Сергеевич?
Передо мной стоит высокий мощный мужик в бейсбольной кепке, чёрной футболке, синих джинсах и не самых удачных кедах. Я бы на его месте их на берцы заменил.
– А кто его спрашивает? – Смотрю мужику за спину и вижу жмущегося так, словно очень хочет в туалет, участкового.
– Майор Полтавский. – У меня перед носом словно из воздуха появляются корочки местного УВД. На фото у мужика усы и волосы гладко зачёсаны назад.
– Я Ломов. А что случилось? – Я делаю шаг назад, пропуская мужика… нет, майора и участкового в квартиру.
– У нас информация, что вчера вы встречались с Войченко Аллой Николаевной.
Они входят и оглядываются. По цепкому взгляду майора я понимаю, что ничего хорошего меня не ждёт.
– Встречался. У нас было свидание. Потом домой её проводил и вернулся сюда. – Я развожу руки в стороны, этим жестом показывая, что они могут осмотреть всё, что потребуется.
– Во сколько? – Майор кивает участковому, тот открывает планшет, который до этого держал в руках, и начинает записывать.
– Во сколько что? Гуляли в парке где-то с шести до девяти. Алка опоздала, её в универе однокурсник задержал. Дома я её оставил, кажется, в половине десятого. Она ещё порадовалась, что мы успели, и отец не будет её ругать. Ну, и я домой попал в одиннадцатом часу. Точнее не скажу, от дома Алки до моего пешком минут сорок, плюс я ещё с парнями постоял во дворе. – Проследив за тем, как участковый молча переносит мои слова на бумагу, я смотрю на майора и повторяю вопрос: – А что случилось-то?
– Гражданку Войченко нашли сегодня утром мёртвой в том самом парке, где вы гуляли, – произнося это, майор смотрит на меня в упор, и я не могу удержаться, чтобы не закончить за него:
– И я – главный подозреваемый.
***
Сложно бороться с системой, когда всё против тебя: улики, свидетели, даже твоя собственная совесть. Да, на месте убийства Алки нашли отпечатки моих ботинок, на молотке, валявшемся рядом с её трупом – мои отпечатки, и даже пара свидетелей, оказывается, мимо проходила. Просто сказочная удача для тех, кто это дело расследовал.
Впрочем, я же сам почти сказочный персонаж, и мне ли о сказках рассуждать? Почему «почти»? Потому что имя у меня теперь такое – сказочное.
– Эй, Кащ! У тебя что-то интереснее «Смерти под парусом» есть? – раздаётся из окошка одной из камер, мимо которой я везу тележку, доверху нагруженную потрёпанными книжками.
– Да, – отвечаю я, доставая одну из них, – «Смерть на Ниле», – и слышу, как из-за спины вопрошающего раздаётся громкий смех.
В подработке тюремным библиотекарем есть своя прелесть: всегда можно найти, над чем и над кем посмеяться. И поругаться – выплеснуть скопившийся негатив. Меня за это и прозвали Кащеем, только тот над златом чахнет, а я – над книгами. Отдадут испорченную – получат проклятием в лоб. Не тем, которое магическое, как в историях о колдунах и ведьмах, но тоже вполне себе ощутимым. Один вон после такого три дня с толчка не слезал. Но это вряд ли я виноват, скорее – прокисшая баланда.
Вот только хочется уже, чтобы всё закончилось. И вернуться домой, к своим собственным книгам и воспоминаниям. А ещё – найти того, по чьей вине я тут уже третий год прохлаждаюсь. Не ради мести, нет, месть – вещь неблагодарная, просто посмотреть ему в глаза хочу и спросить, за что – Алку, меня, тех, кто рядом с нами был. За что? Я не кровожадный, несмотря на новое имя, просто иногда хочется справедливости.