Змеи стали едва ли не постоянным атрибутом Олимпиады, и этот образ охотно тиражируется писателями и режиссерами – от Мэри Рено до Оливера Стоуна. Но важно понять, насколько это было необычно для того времени. Змеи упоминаются в «Вакханках» Еврипида, где сопровождают ритуалы менад; иногда змей носят как гирлянды, и они лижут щеки своих дрессировщиц^[84]. Их мифическая связь с дионисийскими обрядами, возможно, повлияла на современные обычаи, сохраняющиеся в Македонии; упоминаются также змеи, которых использовали для отправления культа Сабазия^[85], аналогичного культу Диониса, в Афинах в IV веке до н. э.^[86] В древности змеи почитались как священные существа, в которых могли вселяться духи умерших; они служили символами процветания, плодородия и исцеления. Их держали в качестве домашних животных, как, по-видимому, было в случае Олимпиады, и считали охранниками дома, способными отпугивать мышей и других паразитов. Эта традиция до сих пор существует в некоторых балканских общинах^[87]. Терракотовых змей, словно камберлендские колбаски, свернувшихся калачиком, то и дело находят в святилищах по всей Македонии. Обычно они прижимаются к земле, из-за чего в них могли видеть посланников хтонических божеств. Даже в римскую эпоху еще помнили о связях Пеллы со змеями: сатирик Лукиан отмечает, что в его время они стали чем-то вроде туристической диковинки. Несмотря на то что город к тому периоду стал маленьким и незначительным, в нем держали нескольких крупных ручных змей; о них заботились женщины, и, по преданию, змеи даже спали с детьми^[88]. Лукиан считал, что к таким обычаям привело изобилие змей в том регионе и такие традиции повлияли на рождение одного из мифов о происхождении Александра: якобы Олимпиада возлежала со змеем – в облике которого к ней явился бог, – и в результате такого союза был зачат Александр.

Подобные предания изображают Олимпиаду загадочной, экзотичной и религиозной фанатичкой, пристрастившейся к странным ритуалам, заклинательницей змей. Но если учитывать важность дионисийского культа в Македонии и активную вовлеченность женщин царского дома в поддержание этой религиозной практики, то мы получаем вполне банальный контекст, на фоне которого даже истории о змеях не кажутся странными. Готовность Олимпиады утвердиться в новом обществе через исполнение важной религиозной роли следует рассматривать сквозь призму жизни царского двора, поскольку она была не единственной женой Филиппа, а лишь одной из многих.

Судя по имеющимся у нас данным, цари Македонии придерживались полигамии, и Филипп вывел эту практику на новый уровень. Фрагмент из утерянной биографии царя, написанной Сатиром в III веке до н. э., перечисляет семь его жен^[89]. Для Филиппа брак был средством заключения политических союзов, и значительное число жен отражало тенденцию к экспансии и росту его влияния на Балканах и в Греции. Ко времени встречи с Олимпиадой Филипп уже имел три или четыре супруги. Согласно Сатиру, среди них была иллирийка Аудата, вероятно, из семьи царя Бардилы; Фила из правящего дома Элимеи, области в Верхней Македонии, а также фессалийки Никесиполис из Фер и Филинна из Ларисы, хотя брак Филиппа с последней добавляют в список современные историки. Иллирийка, элимейка из Верхней Македонии, две фессалийки и молоссянка – впечатляющее количество трофеев^[90].

Знатным северянкам предоставлялось больше свободы, чем их современницам из греческих городов-государств, таких как Афины, где жизнь женщин была строго регламентирована. Иллирийские царицы сражались в битвах, фессалийки могли распоряжаться огромными состояниями и играли определенную роль в мифах о первых правителях; молоссянки царского рода были регентами своих мужей и детей^[91]. Женщин Македонии сравнивали с гомеровскими царицами, способными оказывать влияние на частную и публичную жизнь; по крайней мере, они помогали управлять дворцом во время отсутствия мужей. Иногда женщины участвовали в придворных пиршествах, а в царствование Филиппа они все чаще появлялись на грандиозных процессиях и государственных церемониях. Украшенные ослепительными драгоценностями и яркими нарядами, они служили воплощением царственной утонченности и свидетельством богатства и влияния царской семьи. Основная часть их жизни оставалась закрытой и таинственной для античных авторов, поэтому лишь в определенные периоды, обычно в моменты кризиса, эти женщины выходили из тени и попадали в исторические записи^[92].

Первой такой македонянкой была Эвридика, мать Филиппа, родом из Линкестиды, области в Верхней Македонии^[93]. Источники дают два противоположных ее образа: преданная мать, которая защищала своих детей и обеспечивала для них преемственность власти в неспокойные времена, и прелюбодейная гарпия, плетущая заговор против своего мужа, а позже помогавшая убить собственных сыновей^[94]. Ученые в целом придерживаются первой точки зрения^[95], а враждебные наветы, вероятно, распространялись ее придворными недругами во время вызывавшего немалые споры правления ее сыновей. Возможным источником зловредных слухов была Гигея, другая жена Аминты III. Трое ее сыновей представляли угрозу в начале правления Филиппа, и в итоге старший сын Гигеи был убит, остальные бежали в Олинф. Раскопки в Вергине (древняя столица, город Эги) позволили обнаружить храм Евклеи, богини доброй славы, со статуями, посвященными Эвридике. Датированные серединой IV века до н. э., они, вероятно, представляли собой политический жест, призванный опровергнуть слухи и защитить репутацию Эвридики^[96]. Она стала прототипом более поздних македонских и эллинистических цариц и, вероятно, прожила при правлении своего сына Филиппа довольно долго, оставаясь в роли матриарха. С ней приходилось иметь дело всем вновь прибывающим ко двору женщинам, поэтому ее можно считать отдаленным прообразом властной свекрови, которая так много значит и в современном греческом обществе.

Группа женщин с высоким статусом при царском дворе делала его местом, где царила жестокая конкуренция. Нет никаких доказательств, что при дворе Филиппа существовало понятие официальной «главной жены». Положение конкретной царской супруги зависело в основном от детей, от значения региональной державы, которую она представляла, и от переменчивого интереса Филиппа. Смена имени могла указывать на фаворитизм или попытки заискивать перед правителем и его матерью. Иллирийка Аудата взяла имя Эвридика – вероятно, в честь свекрови. Олимпиада, которую до брака называли Мирталой и Поликсеной, видимо, получила новое имя в честь олимпийской победы Филиппа, совпавшей с ее личным домашним триумфом – рождением мальчика^[97].

Главной соперницей Олимпиады в борьбе за влияние при дворе в первые годы, по всей видимости, была Филинна, знатная фессалийка из Ларисы. Она также родила Филиппу сына Арридея, вероятно, незадолго до появления на свет Александра, но вскоре стало ясно, что с тем мальчиком что-то не так. Древние источники сообщают об этом весьма неопределенно. «Он страдал неизлечимой душевной болезнью», – сообщает один историк^[98]. Плутарх утверждает, что в детстве он проявлял благородный нрав и считался одаренным, пока его не поразила болезнь. Он приписывает это бедствие не природе, а колдовству. «После этого Олимпиада дала ему лекарства, которые повредили его тело и разрушили его разум», – пишет он^[99].

Вера в силу магии была широко распространена в Древнем мире. Ее можно было использовать для защиты – дети обычно носили амулеты от сглаза и воздействия целой когорты злых духов, – но также и во вред, как видно из случая с обвинением Олимпиады. Этот слух получил интересный контекст в 1986 году, когда археологи обнаружили табличку с проклятиями, похороненную вместе с неким человеком на античном кладбище Пеллы^[100]. Табличка содержала заклинание, составленное местной женщиной или кем-то другим от ее имени и записанное на небольшой свинцовой пластине, вложенной в руку мертвеца. Он должен был сыграть роль посланника в подземном мире. Женщина призывала темные силы помочь ей избавиться от соперницы. Ею двигал страх быть покинутой, отвергнутой мужчиной, состариться в одиночестве – ужасающая перспектива для античного мира. Табличка датируется IV веком до н. э., временем, когда отношения в царском дворце в неменьшей степени зависели от противоречивых желаний его обитателей. Это было первое материальное свидетельство, что в Пелле практиковали магию. Обвинения в колдовстве, выдвинутые против Олимпиады, вполне могли отражать искреннюю веру в то, что она каким-то образом ответственна за несчастье, случившееся с Арридеем.

Табличка с проклятием из Пеллы. E. Voutiras и I. Kiagias

Поскольку Арридей так или иначе сошел со сцены, Александр оказался самым способным сыном Филиппа, и, соответственно, его статус повысился. Это вознесло и Олимпиаду на вершину дворцовой иерархии. Ее истинные отношения с Филиппом трудно реконструировать. Через год или два после Александра у них родился второй совместный ребенок, девочка по имени Клеопатра, но о других детях Филиппа от Олимпиады ничего не известно. Должно быть, в дальнейшем сексуальные отношения в браке прекратились. Рено рисует их брак настолько несчастливым, основываясь на более поздних событиях, когда Александр достиг зрелого возраста, к тому же появление еще одной молодой жены подрывало его положение и статус Олимпиады. Однако вне художественного допущения нет поводов датировать конфликт временами детства Александра. Напротив, Олимпиаде было необходимо сохранять теплые отношения с Филиппом, чтобы обеспечить свое будущее и будущее сына. Реальная жизнь, вероятно, протекала более спокойно, чем сцены из романа Рено, но некая неопределенность, безусловно, присутствовала в жизни любой царской супруги. Занятый расширением границ своего государства, Филипп в любой момент мог пасть в битве, и всегда существовала угроза, что жизнь его семьи изменится в одно мгновение, как это почти произошло в 354 году до н. э., когда во время осады Мефоны, еще одного порта в Термейском заливе, находившегося под контролем Афин, Филипп получил стрелу в глаз^[101]. Племянник Филиппа, Аминта, был старше Александра и в течение многих лет наверняка считался наиболее вероятным преемником царя. Кроме того, никуда не делись единокровные братья Филиппа, бежавшие в Олинф и остававшиеся для него угрозой. Сообщения, приходившие глубокой ночью, бесшумные шаги убийц по дворцовым коридорам, суматоха, наступавшая после гибели любого правителя, – все это было гнетущей реальностью. Преемственность на троне не закрепили официально, и многое зависело от того, у кого будут сила и поддержка, чтобы воспользоваться возможностью. Александру пришлось рано повзрослеть.

Само собой, в такой атмосфере Олимпиада яростно защищала своих детей и была верна кровным родственникам. Как и в случае с Эвридикой, позднее недоброжелатели пытались испортить ее репутацию. После смерти Александра она вступила в противостояние с некоторыми из его преемников, и те распространяли множество клеветнических и зловещих слухов. Именно поэтому древние источники представляют в основном негативный портрет Олимпиады. Плутарх называет ее ревнивой и мстительной^[102]. Антипатр, который управлял Македонией в отсутствие Александра, говорил, что она была упрямой, резкого нрава, имела манеру вмешиваться в государственные дела, что, по его мнению, составляло самые неподходящие качества для матери Александра^[103]. В ней, определенно, была некоторая безжалостность, особенно по отношению к врагам; она была готова даже на убийство. Но в этом она не отличалась от мужчин своего времени и круга, хотя и стала жертвой гендерных стереотипов: античные авторы обычно изображали могущественных женщин страстными и зависимыми от внезапных желаний, непостоянными и совершенно ненадежными. Преданность своим детям часто делала Олимпиаду слишком властной матерью, вмешивающейся в дела сына. Александр, по-видимому, ругал ее за это, заявляя, что она требует слишком высокую плату за девять месяцев пребывания в ее утробе^[104]. Тем не менее мать и сына объединяла глубокая взаимная привязанность. С точки зрения Александра, Олимпиада была одной из немногих людей, которым он мог доверять полностью. Единственная слеза, пролитая матерью, могла смыть все жалобы в письмах Антипатра^[105]. Учтивость Александра, уже ставшего царем, с иностранками обеспечила ему немало похвал современников и позднейших историков. Не исключено, что такому поведению его научила мать. В этом отражалось его уважение к Олимпиаде за то, как последовательно она защищала не только его интересы, но и саму его жизнь.