Даже если система в их голове менялась, даже если казалась новой, на самом деле она чудовищно перебирала маски, чтобы вы не увидели ее лицо – поработителя. Она издавала все те же звуки: надменные, сегрегационные, постоянно перевирающие чужие слова, абсолютно лишенные собственных мыслей. Люди говорили фразами от гуру, из новостей, инфоповодов всю свою сознательную жизнь, находясь в поисках кого-то умного, передового и смелого, понимая структуру (уже разжеванную для чайников) которого, можно было бы притвориться, что вы с ним в одной лиге.

А эти гуру были профессионалами – психологами, продажниками, сектантами, успешно внушающими миллениалам мысли об их невероятной значимости, передовых знаниях, инновационных возможностях, ярких аурах и великих судьбах. На фоне этого все родительские причитания о том, что в первую очередь нужно много пахать и завести семью, казались им недалекими. Но такими были только они сами.

Все падения в рамках одной системы, все свершения, все прозрения, все гениальные мысли и убогие отговорки – все это было зацикленным на точке, на одной большой серой пещере. Наверное поэтому приезжающие казались такими дикими – оглядывающимися по сторонам, будто щурящимися от света, до конца своей жизни ведущими себя так, как будто кто-то пытается отнять их еду.

Упрощение всего, что они видят – сведение всего к истине, правде, выводу, без возможности апелляций, дополнений и эволюции, какого-либо развития пришедшей на ум мысли – делало их миры настолько маленькими, что в них было тесно даже без посторонних.

Их мысли были сплошным потоком – потоком псевдо-интеллектуальным, напичканным сленгом и случайными фактами, цифрами и понятиями, американскими кальками. Но без понимания картины, причин и следствий, морали и этики, без связок, с одними лишь линейными высказываниями, которые временами чудовищно противоречили друг другу. Но будучи в основном безразличны даже говорящему, они проходили сквозь и плыли дальше.

Увиденная ими вскользь обратная сторона монеты их суждений заставляла их задуматься. Но если бы они узнали, что мир еще и не плоский, не двухполярный и даже больше похож на кубик-рубика, их мозг бы просто взорвался.

20

Сколь многие в этом поколении бредили путешествиями, спуская на них все оставшиеся после жизни деньги, сами не понимая, что это тоже является стремлением сбежать. Многие считали себя современными, не верили в брак, а если и вступали в него, то без любви и верности, а лишь на основе практического расчета и проверок партнера на протяжении 5, 8, а то и 10 лет жизни. За это они получали материальную либо социальную выгоду. Они как будто не знали, что вообще существует любовь.

Они строили браки по новым, только им понятным правилам, где не было места ни общему бюджету, ни моногамии, ни детям, ни интимности, ни доверию, ни ощущению волшебных перспектив. С сексом у них тоже были проблемы.

Многие считали себя верующими и воспитанными, но брали деньги у родителей, даже когда их собственная зарплата в разы превышала зарплату старших. Они пили все больше и больше, и так как пили что-то дорогое и модное, считали это чем-то крутым – так, как если бы им было по 14, а не по 28. Они наотрез отказывались принимать ответственность, смотреть на мир трезво, следить за своим психическим и физическим здоровьем и признаваться самому себе в том, что они несчастливы.

И затем они, вместо того, чтобы повзрослеть, создавали третий мир из хобби/увлечений и чего-то для них особенного – выдуманный, фантазийный, в виртуальной реальности, где было уютно, и где мир не собирался разлететься на части. Там им помогали продолжать верить в то, что они – устоявшиеся, сильные, храбрые, умные, удачливые, даже по-своему гениальные, но самое главное – особенные. Выше всех остальных.

На это работали и миллионы техник захвата внимания – компьютерные игры, новомодные квесты, азартные игры и что похуже, любые средства массовой информации (и не обязательно новости) и все то, что было достаточно разрушительным и агрессивным, чтобы затмить реальный мир.

Тогда как в реальности отрывались конечности и умирали 18-летки, пока они жили в новостройках со встроенными кухнями и имели честь со всей этой драмой.

Живя на стыке нескольких миров, а их количество, как правило, лимитировалось лишь количеством вредных привычек – и при добавлении экстремального вида спорта, наркотика или любой другой зависимости открывался еще один слот, – они постепенно переставали узнавать себя в зеркале. Они называли это тяжелой судьбой и винили других в своих падших интересах. Эпизоды агрессии и депрессии становились все более и более заметными. А их личности все больше и больше стирались под натиском психологических проблем.

21

Волны эмиграции, захватывающие в другие времена иные миры – от голода, войн, климатических катастроф, гонений – все они были настолько аутентичны, насколько только могли быть различными отдельный народ или эпоха. В них было столько социальных аспектов, банальной нужды и неподдающихся описанию клубков эмоций, распутать которые не в состоянии даже большинство из тех, кто пережил это на своей шкуре. Ибо они были всего одним человеком, а не всеми ими.

Но в этой волне было множество особенностей, которые определили особенное поведение мигрантов, делая их влияние на новое общество, друг на друга и на историю своего народа настолько уникальными.

Можно выделить наличие удаленной работы – что в первую очередь значит не просто физическую материальную поддержку, но и отсутствие сломленных судеб, эго и карьер. Один этот факт заставляет мигрантов, которые потеряли большую часть своей жизни, оставаться столь самонадеянными, самодовольными и непрактичными. В былое время весь налет псевдо-либерализма уже бы стесался об стены подвала, в котором без знания языка пришлось бы работать посудомойщиком в новой стране.

В хорошем смысле наличие занятости не кидает на дно психологических проблем, не заставляет сбиваться в кучи и стаи, позволяет не смотреть на новый мир голодными глазами и поддерживает семьи. Но с другой – это затмевает перспективу, абсолютно и полностью, так как дает возможность медлить, несерьезно относиться к проблеме, растрачивать время, деньги и прочие ресурсы, представляя себя на длительном отдыхе в экзотической стране.

Наличие постоянного притока средств из другого мира влияет на то, какая именно жизнь строится на новом месте, по каким правилам, с каким размахом и этикой. Сохранив шаблоны, многие удаляются от привычного мира настолько мало, насколько это возможно, проводя по 12–16 часов в день в привычном им окружении – говоря на родном языке, постоянно смотря видео, новости и фильмы, работая в старой среде, ища друзей из тех же мест, сфер или идеологий, что и они. Это делает данную волну миграции зацикленной на самой себе, что в итоге может привести к становлению сегрегационных районов. А в них, как показывает история, никогда не было ничего хорошего.

Факт удаленной работы и средств, а также очень свободные условия для продажи недвижимости на родине и возможность перевода денег в другие страны – все это заставило многих думать, что все перемены больше касаются социально-культурного аспекта, чем физически-экономического. Они не ощутили краха, падения, настоящего коллапса, несмотря на то, что он все-таки произошел, потому что, как все капиталисты, всегда ставили во главу угла именно деньги.

Совершенно другой была эта волна эмиграции еще и из-за ощущения глобализации. И это было именно ощущение, а не реальность. Из-за огромного количества информации, которую можно было найти в интернете о любой культуре, любом городе и стране, мигранты погружались в свойское и узко-национальное представление о ней, вместо того чтобы действительно входить в новые миры, интегрироваться в них, изучать и начинать искать реальные причинно-следственные связи мнений, идей и действий. Они мерили все по себе, запомнив пару фактов из инета. И почти всегда ошибались.

Уверенность в информированности заставляла совершать миллион ошибок, но если отмести все мелкие, которые можно было бы в той же мере списать и на самонадеянную молодость, общее настроение эмигрантского потока, как интеллектуально, технологически, социально и культурно возвышенного над всеми остальными народами – вносило такие коррективы в их судьбы, что, как правило, в первую очередь просто закрывало им пути в страны, культура которых была достаточно далека от родины и им непонятна.

Они с упоением, часами (обязательно с алкоголем!) обсуждали ошибки других наций в политической, экономической и культурной сферах, забывая о своих полностью подчиненных, забитых женщинах и несчастных затравленных детях. Они говорили о токсичной маскулинности Востока, бездушности или недалекости конкретного народа, неся знамя превосходства в каждый уголок земного шара без тени сомнения в собственной исключительности.

Отрезая себе возможность учиться у конкретного окружения и отдаляясь от него настолько, чтобы уже в упор не замечать хороших людей, они ощущали свое гордое одиночество как однозначную победу над. Непринятость и непонятость, сопровождающая многих на родине, усугублялась здесь из-за языкового барьера и стандартных сложностей адаптации, где на почве уже имеющихся проблем у многих развивалась мания преследования, увеличивалось недоверие к людям, учащались приступы агрессии и страха, подозрительность.

Появлялось постоянное ощущение того, что кто-то угрожает, преследует, чего-то хочет, пытается обмануть, застать врасплох, на чем-то подловить – процветала склонность к изоляции, физической и эмоциональной. Все эти симптомы не лечились, не обсуждались, многие списывались на стресс от реальных событий (новости, переезд, адаптация к еде, климату и культуре). В итоге психологические заболевания усугублялись до опасной степени, где проскакивали стадию чего-то портящего жизнь и переходили на этап, где они полностью ее контролировали.

22

Они думали, им понравится эмиграция – движение к солнцу, морю и зелени, где есть только ты, природа и множество открытий. Досуг представлялся им более приятным, трава более зеленой, небо было выше, а воздух – чище. И, по факту, так оно и было – ведь жизнь здесь была солнечной, прибрежной или просто особенно интересной. Несмотря на некоторую эмоциональную опустошенность, ностальгию и сожаления – они видели в новых возможностях столько перспектив, что они затмевали все остальное.

Но все менялось, когда они сталкивались с очевидностью своих собственных ошибок, заблуждений и пороков. На месте оказывалось, что для того, чтобы погрузиться в культуру более теплую и южную, нужно было отказаться от своей – которая, как правило, у миллениалов включала в себя огромный вулкан критики, обиды на взрослых (политиков, родителей), негодование, а также бесцельное сидение за гаджетами. Они надеялись, что море за окном, зовущее к себе каждое утро, переборет зависимость от интернета. Но когда этого не случилось, и они так и остались теми, кем были, им стало неоткуда ждать спасения от самих же себя.

Все молчали о том, что были зависимы. Все называли это современной жизнью. Никто не верил исследованиям о том, что если люди постоянно сидят за гаджетами – их нервная система, эмпатия, интеллект постепенно атрофируются или не развиваются вовсе, в зависимости от возраста. Никто так и не понял, что целое поколение они уже упустили. Живя чужими мыслями и не генерируя собственных, они отдавали современным технологиям право решать за себя, кто они есть. И именно поэтому большинство из них так и не поняли, кем хотят быть, когда вырастут.

Они бегут от тишины, которая заставила бы их осмотреть осколки их жизни непредвзято. В походы, тусовки, вылазки по достопримечательностям – постоянно отвлекая себя от проблем. Нестабильность, на которую они подписались, настолько пугает их, что, казалось, ни один человек в здравом уме не выбрал бы такую жизнь, поэтому они просто гонят от себя эти ощущения. Они покупают первые вещи и мебель в свои итальянские, турецкие или тайские квартиры, и те становятся похожими на привычные им хрущевки и панельки.