– Я, пожалуй, пойду, – встал британский посол. Локкарт посмотрел на французского атташе: – Генерал Лавернь, вы разрешите воспользоваться вашим автомобилем? Мне предстоит важная встреча, а ЧК установило за мной слежку.

– Хорошо месьё посол, – кивнул Лавернь.

Брюс Локкарт, до того как его назначили послом, пять лет прослужил вице-консулом Великобритании в Москве. Город он знал отлично, и попросил водителя французской военной миссии заехать во двор здания служащих Московского Госбанка на Никитском бульваре. Здесь целый ряд проходных дворов, легко уйти от слежки.

Локкарту нужно было на Поварскую улицу. Там бывший особняк купца Цетлина заняли анархисты. У входа в особняк баррикада из мешков с песком, и пулемёт «максим». Сновали туда-сюда матросы, солдаты, много молодёжи в студенческих тужурках и гимназических шинелях, все пьяные. Пулемёт на баррикаде заботливо протирал тряпкой паренёк лет семнадцати в фуражке железнодорожного служащего. Рядом курил высокий, длинноволосый шатен в кожаной куртке.

– Товарищ Бирзе, мне к Артемию Павловичу, – окликнул его Локкарт, на ломанном русском языке

– Благополучно добрались? – выкинул окурок Бирзе. Он улыбнулся и указал на матросов стоящих в стороне: – Улицы революционной Москвы неспокойны, а у вас слишком презентабельный вид. Так и тянет отобрать пальто и кошелёк.

Сын латыша-хуторянина Ян Бирзе ещё до войны, в Риге вступил в кружок анархистов-коммунистов. Они собирали бомбу, чтобы подорвать рижского полицмейстера. До смертоубийства начальника рижской полиции дело не дошло, их арестовали раньше. Бирзе получил шесть лет ссылки и отправился в Енисейскую губернию. Февральская революция дала ему свободу, и он приехал в Москву. Полуголодная революционная жизнь быстро наскучила ему. Ян подумывал о том, чтобы вернуться к отцу на хутор. Но судьба свела его с вице-консулом Великобритании Брюсом Локкартом, который вербовал себе агентуру среди анархистов.

– Арсений Павлович ждёт вас, – Бирзе кивнул на особняк.

Некогда богатый купеческий особняк, анархисты превратили в грязную ночлежку: на полу осколки от битых бутылок, засохшая рвота, попахивало мочой. Лепнина иссечена пулями.

В зале сидела развесёлая компания: молодёжь в гимнастёрках гимназистов, несколько человек в офицерских кителях без погон. У некоторых физиономии закоренелых уголовников. Стол, за которым некогда обедало семейство почтенного купца, завален бутылками, а возле дивана лежала молодая женщина с простреленной головой.

Длинный, прыщавый гимназист, держась рукой за фортепиано, на распев декламировал:

– У двух проституток сидят гимназисты: Дудиленко, Барсов и Блок,

На Маше – персидская шаль и монисто.

На Даше боа и платок.³²

Закончив читать, гимназист нетвёрдой походкой направился к столу. Взял открытую бутылку шампанского, стал пить прямо из горлышка. Всю бутылку юнец осилить не смог, остатки вылил на лицо убитой женщины.

– Кто эта несчастная?! – ошарашено спросил Локкарт.

– Проститутка, не желавшая отказаться от старорежимных привычек, – услышал британский посол голос за спиной. Он оглянулся и увидел Александра Ге. Тот, улыбаясь, продолжал: – Мы анархисты выступаем за слом всякого государства. Оно порабощает человека, а деньги, есть элемент закабаления свободной личности. Девка этого уразуметь не хотела и требовала оплату за свои услуги.

– Но так принято, платить за выполненную работу! – Локкарт достал платок из кармана пальто и вытер лоб.

– Труд должен быть безвозмездным, только тогда он становится свободным. Эта девка не хотела отказаться от своих старорежимных привычек, за то и получила пулю.

– Я знаю, вы состоите в правительстве большевиков, – Локкарт убрал платок в карман пальто. Он кивнул на мёртвую проститутку: – Они тоже исповедуют такие взгляды?

– Нет, большевики хотят установить жёсткий порядок. Получается, что они заменят царскую тиранию, коммунистической, – Александр Ге подошёл к столу, налил себе водки. Выпил, закусив жареной курицей, куски которой вперемешку с костями, валялись на подносе: – Мы не позволим им это сделать. Анархисты сметут большевиков, так же как до этого смели Временное правительство. России необходимо сделать кровопускание. Кровь очистит нашу страну, а те, кто переживёт это переломное время, станет человеком будущего.

– А если в это смутное время погибните вы? – улыбнулся Локкарт.

– Я буду счастлив, отдать жизнь за свои идеи! – Александр Ге швырнул куриные кости на поднос.

Он напророчил себе судьбу! Спустя две недели большевики станут наводить порядок в Москве, и арестуют всех анархистов. Александр Ге в качестве протеста против произвола большевиков, выйдет из состава ВЦИК. Однако сотрудничество с большевиками он не прекратит, и Дзержинский возьмёт его в ВЧК. Александра Ге направят в Кисловодск руководить ЧК. В конце 1918 года к Кисловодску подойдёт корпус генерала Шкуро,³³ большевики отойдут к Пятигорску. Александр Ге возглавит оборону города. В январе 1919 года он будет ранен, корпус генерала Шкуро войдёт в Пятигорск. В суматохе отступления большевики оставят Александра Ге в городе. Казаки генерала Шкуро зарубят его шашками.

Человеку неведомо его будущее, и Александр Ге собрался произнести вдохновлённую речь перед иностранцем.

– Простите Александр Юльевич, нам нужно с товарищем кое-что обсудить, – латыш взял Брюса Локкарта под локоть и вывел в коридор. Они пошли к самой дальней комнате, Бирзе постучал в дверь.

– Борис Викторович, к вам пришли, – он заглянул в комнату. Посторонился и кивнул Брюсу Локкарту: – Проходите.

Вероятно, раньше это было помещение прислуги. Комната узкая как пенал. В ней железная кровать, шкаф и стол. Возле окна стоял невысокий человек в солдатской гимнастёрке. Звали его Борис Савинков, бывший эсер-бомбист и член Временного правительства. В октябре 1917 года Савинков из Петрограда сбежал в Гатчину. Он находился в казачьем корпусе генерала Краснова, а когда казаки договорились с большевиками, и отказались наступать на Петроград, Савинков вместе с генералом Красновым уехал на Дон. В Новочеркасске Борис Савинков помогал генералу Алексееву формировать Добровольческий корпус для борьбы с большевиками. В декабре приехал генерал Корнилов, и Алексеев передал ему командование Добровольческим корпусом. В январе 1918 года Корнилов предложил Савинкову ехать в Москву, создавать там подпольную организацию для борьбы с большевиками. Савинков добрался до Москвы в начале марта. Он встретился с Брюсом Локкартом, который передал ему миллион рублей золотом. Савинков стал создавать подпольную организацию, которую назвал «Союз защиты Родины и Свободы».

– Мистер Локкарт вас не шокирует место, где я вам назначил встречу? – улыбнулся Савинков, здороваясь с британским послом.

– Слегка, если признаться честно, – кивнул тот. Англичанин кивнул широкоплечему брюнету, тоже находящемуся в комнате: – Добрый день господин Знаменский. Мне хотелось бы побеседовать с вами.

– К сожалению, не сегодня, – вздохнул Савинков. Он развёл руками: – У Дмитрия Ивановича дела, и он должен нас покинуть.

– Господин Савинков, я вложил в ваше предприятие большую сумму, и мне хотелось бы знать, как идут дела, – нахмурился Локкарт, – в частности, о результатах поездки господина Знаменского в Рыбинск.

– Вы получите подробный отчёт от меня, – улыбнулся Савинков. Он вздохнул: – Но господин Знаменский должен идти.

Знаменский взял с кровати свою солдатскую шинель, попрощавшись, вышел. Он был взбешён хозяйским тоном Локкарта, подобострастной улыбкой Савинкова, а главное всей мерзостью своего положения. Дойдя до Большой Никитской улицы, Знаменский услышал голос за спиной:

– Дмитрий Иванович, – он оглянулся.

Улыбаясь к нему, подходил высокий блондин в тёмном полупальто. Профессиональная память жандарма не подвела Знаменского, он узнал этого человека.

– Владимир Холмогоров?

– Точно! – улыбнулся тот. Кивнул на солдатскую шинель: – Привыкаете к новой жизни?

– Да, по теперешним временам так безопаснее, – вздохнул бывший жандарм.

– Дмитрий Иванович вы, в каком чине Февральскую революцию встретили?

– Ротмистром, – Знаменский посмотрел по сторонам, – теперь на улице о таких вещах лучше не говорить.

– А чего таиться?! – по-прежнему улыбался Холмогоров. – Помниться в последнюю нашу встречу, вы четыре звезды на погоне имели, следовательно, штаб-ротмистром были.

– Вырос в чинах, – нахмурился Знаменский. Разговор о его старой службе, да ещё с бывшим подследственным, ему удовольствия не доставлял. Он спросил: – Ну а вы чем занимаетесь?

– Работаю в ЧК. Я ведь после наших интересных бесед в Орловский централ угодил.

Знаменскому стало совсем скверно: повстречать чекиста, который по его милости сидел в Орловском централе! Это была самая страшная тюрьма в Российской империи. Тюремным надзирателям за жестокость по отношению к заключенным, платили полтора оклада. Заключённые в Орловском централе умирали от побоев, непосильного труда и отвратительного питания. Каждые полгода там вспыхивали бунты, которые охрана безжалостно подавляла, расстреливая заключённых с вышек. Только с началом войны, режим в Орловском централе смягчили, прекратив избиения и улучшив питание. А попал-то Холмогоров в Орловский централ по милости Знаменского, хотя тот и не желал ему такой судьбы. Однако как добросовестный служака в деле Холмогорова, он сделал отметку: «Склонен к бунту и сопротивлению властям».

– Вы меня арестуете? – поник Знаменский.

– За что же Дмитрий Иванович?! – развёл руками Холмогоров.

– За прошлое.

– Так вы же свою работу выполняли! – улыбнулся Холмогоров. Возможно, увидев, откуда вышел Знаменский, он не был бы таким благодушным.

Утром Феликс Дзержинский вызвал в свой кабинет несколько сотрудников. В том числе и Владимира Холмогорова.

« Анархисты творят безобразия в Москве, и мы с этим больше мириться не будем. Принято решение разоружить все анархистские отряды», – Дзержинский закурил папиросу.

В Москве вооружённые отряды анархистов насчитывали свыше двух тысяч человек при двух артиллерийских орудиях, и несколько десятков пулемётов. Внушительная сила! Разоружать анархистов должен полк латышских стрелков, а чекистам надлежало изучить подходы к особнякам, которые занимали анархисты. Для этого Дзержинский и вызвал сотрудников. Холмогорову достался особняк на Поварской улице. Изучив все подходы, Владимир Холмогоров на Большой Никитской улице повстречал бывшего жандармского ротмистра Знаменского.

– Вы меня гражданин Холмогоров, так сказать по служебной надобности окликнули? – Знаменский засунул руки в карманы шинели. В правом кармане у него лежал револьвер.

– Да что вы Дмитрий Иванович, – махнул рукой Холмогоров. Он улыбнулся: – Гляжу, человек знакомый идёт. Дай думаю, поинтересуюсь, как у него дела?

Чёрт его знает, что сбило с толку Знаменского?! То ли искренняя улыбка Холмогорова, или мерзкое настроение Дмитрия Ивановича, но он вдруг почувствовал симпатию к этому большевику.

– Знаете Владимир Михайлович, – Знаменский даже вспомнил отчество Холмогорова. Он вынул руки из карманов шинели: – ЧК учреждение молодое, потому опыта у вас маловато, а ведь искусство политического сыска, заключается в умении вести агентурную разработку.

– Это то, что вы пытались провернуть со мной? – кивнул, по-прежнему улыбаясь, Холмогоров.

– Совершенно точно, – вздохнул бывший жандарм. Он развёл руками: – У меня тогда вербовка не удалась, а у вас, в отношении меня, кое-что может получиться. Настроение у меня сейчас такое, что я даже рад встречи с чекистом. Рассказать вам я могу многое.

– Что потребуете взамен?

– Вы обеспечите мне и моей семье безопасный выезд из Москвы, ибо мои новые соратники мне выйти из организации не дадут. За свою жизнь я не боюсь, но отдавать на заклание дочь и жену не собираюсь.

– Хорошо Дмитрий Иванович, я найду спокойное местечко, где вы сможете исповедоваться, – кивнул Холмогоров.