– Плотники мы, меня Иваном кличут, а это сыны мои. Подрядились мы в деревне Старый Буян амбар срубить. Перед дорогой хотели в трактир зайти, потрапезничать, а тут эти тати налетели.

– Ну, ну, – усмехнулся Прохор, – налетят ещё раз, кричи: «Караул»! Тут полицейская часть неподалёку, может городовые, и услышат, прибегут на помощь, а нам дальше служить нужно.

Казаки уехали, а один из сыновей Ивана, спросил:

– Ну что батя, эти разбойники разбежались. Пошли в трактир, жрать охота.

– Что ты Васька! – вскричал отец. Он оглянулся: – Эти тати сейчас вернуться. Айда на рынок, там чаю с сушками попьём, да поищем мужиков, которые до Старого буяна едут, с ними и доберёмся.

Мужика этого звали Иван Степанович Чапаев. Жил он со своими сыновьями в селе Балаково Николаевского уезда Самарской губернии. Сам Иван был родом из деревни Будайка Чебоксарской волости Казанской губернии. Там же родились его сыновья – Михаил, Андрей и Василий. По правде говоря, Чапаев не фамилия, а прозвище. Предки Ивана – крепостные крестьяне. Были в его роду чуваши и эрзя²⁹. Степан – отец Ивана, сплавлял лес по Волге. По-русски говорил плохо. Когда, они с мужиками грузили лес, то Степан часто орал:

– Чапай, чапай! – это должно было означать: «Цепляй, цепляй!»

Так и прилипло к Степану прозвище – Чапай, а его сын Иван получил уже фамилию вместо прозвища – Чапаев. На бумаге эта фамилия появилась в 1884 году, когда у Ивана родился второй сын Андрей, в метрике ему написали фамилию «Чапаев». В 1887 году у Ивана родился третий сын – Василий, ему так же дали фамилию Чапаев. В 1897 году семья Ивана переехала в село Балаково. Иван был отличным плотником. Своему ремеслу он обучил и сыновей. Когда те подросли, появилась артель плотников, стали они колесить по деревням, выполняя плотницкие работы.

Деревня Старый Буян находится в месте слияния рек Буян и Кондура, в сорока километрах от Самары. События «Кровавого воскресенья» всколыхнули Россию, но мужику в деревне до этого дела не было. У мужика одно на уме – сев, сенокос, уборка урожая, молотьба.

Самарская губерния всегда считалась спокойной. Сюда в ссылку отправляли социал-демократов и эсеров. Со временем здесь сформировались сильные партийные организации эсеров и большевиков. Большевики пропагандировали своё учение среди рабочих в городах, эсеры вели пропаганду среди крестьян в деревнях. Руководители самарской организации эсеров снабжали крестьянские ячейки своей партийной литературой, при этом, не забывая и об оружии. В 1904 году в Самару был сослан эсер, учитель Сергей Акрамовский, а в селе Царевщина³⁰ жили ссыльные эсеры Сумгин Михаил и Девятов Иван, они вели пропаганду среди крестьян. Акрамовский объединил отдельные крестьянские ячейки эсеров в организацию «Крестьянское братство».

В октябре 1905 года Самарские большевики так же решили начать пропаганду среди крестьян. В село Царевщина приехал большевистский пропагандист Александр Коростылёв. Он стал знакомить мужиков с трудами Карла Маркса, однако толково им ничего объяснить не смог, плюнул на это дело, и уехал в Самару. Вскоре всколыхнулись деревни Самарской губернии. Правда, большевистский пропагандист тут был совершенно не причём. Случилось вот что: помещик Соколов в селе Дмитровка, сдавал крестьянам в аренду луга для сенокоса. Летом, перед покосом, он с мужиками договорился, что будет брать с них по два рубля за воз сена. В октябре, когда настало время расчёта, Соколов, проигравшись за неделю до этого в карты, взвинтил цену до 2 рублей 40 копеек за воз сена. Сорок копеек для мужика большие деньги, и вся Дмитровка взбунтовалась. К ним присоединились деревни Китовка и Сборная, так же косившие сено на лугах Соколова.

Помещик цену снижать отказался и послал в Самару за полицией. Мужики взялись за топоры и вилы. Соколов успел улизнуть, а мужики принялись потрошить его амбары – вынесли весь хлеб и подожгли усадьбу. Из Самары приехала команда уральских казаков, мужики закидали их камнями, казаки для острастки пальнули из ружей. Мужики поняли, с камнями, вилами да топорами, против ружей не попрёшь. Они присмирели, а казаки арестовали зачинщиков, остальных мужиков выпороли нагайками.

Только улеглись страсти в Дмитровке, как всколыхнулись деревни в Самарском и Бузулукском уездах. Здесь земли принадлежали купцу Аржанову. Крестьяне платили ему за аренду земли, по двенадцать рублей за каждую десятину. В октябре купец поднял плату до двадцати рублей. Крестьяне отказались платить такие деньги и стали самовольно распахивать земли. Опять приехали уральские казаки, выпороли мужиков в селе Верхняя Орлянка, а Аржанова, исправник заставил снизить арендную плату за землю, до прежних пределов.

Именно октябрьские бунты в Самарской области, подтолкнули Акрамовского к действию. Начать активисты «Крестьянского братства» решили с села Старый Буян. Село это было центром волости³¹. 12 ноября здесь должен был состояться волостной сход, для избрания волостного старосты. Колокол Старобуянской церкви возвестил жителей окрестных деревень о необходимости прислать депутатов в Старый Буян. Из Царевщины вышли не депутаты, а боевая крестьянская дружина эсеров, вооружённая ружьями и револьверами.

На сходе выступил крестьянин села Старый Буян Антип Князев, член «Крестьянского братства». Его поддержал член самарской организации эсеров Евгений Пеннер – сын помещика Давида Пеннера. Ему принадлежали все окрестные земли. Евгений прямо на сходе объявил, что он отдаёт свою землю в общественный фонд. Тут Евгений немного погорячился, земля принадлежала его отцу. Но мужики речь Евгения Пеннера восприняли с энтузиазмом, а он тут же провозгласил:

– Долой Самодержавие! Да здравствуют демократические свободы!

– Предлагаю Старобуянское народное самоуправление! – закричал Антип Князев.

Мужики поддержали его, хотя никто толком не понял что это такое, но Антип местный мужик, плохого не предложит. Тут же на сходе члены «Крестьянского братства» предложили ввести: «Временный закон Старо-Буянского волостного народного самоуправления». Мужики и это одобрили. По этому закону на территории волости провозглашалась Республика. Это для Российской империи было что-то новенькое, что бы мужик провозглашал республику, наплевав на батюшку – царя! Пусть мужики и не сами додумались до этого, не это главное. Важно, что всколыхнулась деревня, не было у мужика больше веры в царя. Теперь мужик, бунтуя, не только жёг усадьбу помещика и разворовывал его зерно. Мужик стал выдвигать политические требования. Это уже революция!

В самой Самаре, после царского манифеста от 17 октября 1905 года, либералы стали устраивать собрания в Пушкинском народном доме³². Это здание было построено на пожертвование богатых горожан Самары в 1903 году. Здесь проходили народные спектакли и литературные чтения. Теперь тут устраивали собрания либералы Самары, однако не долго, в Пушкинском народном доме решил обосноваться Совет народных депутатов Самары. Возглавлял его большевик Никифор Вилонов. В совете обсуждались вопросы об организации в Самаре вооружённого восстания. Либералы попытались заявить Совету, что они против насилия, но они тотчас же были выгнаны с заседания Совета, при этом некоторым изрядно намяли кулаками физиономию.

Когда Совет народных депутатов захватил Пушкинский народный дом, начальник Самарского ГЖУ полковник Каратаев, сказался больным. Он уехал из Самары, а его обязанности стал исполнять заместитель, подполковник Иван Иосифович Пастрюмин. Именно он докладывал ежедневно об обстановке губернатору Дмитрию Ивановичу Засядко. На очередном докладе подполковник Пастрюмин сказал:

– Ваше высокопревосходительство, в город к имеющейся у нас казачьей команде прибыли две сотни 5-го Уральского казачьего полка. Таким образом, в губернии достаточно сил, что бы подавить антигосударственные выступления и арестовать основных зачинщиков.

– Иван Иосифович, Государь своим Манифестом стремится привести к примирению все сословия Державы нашей, – поморщился Засядко, – а вы своими грубыми, необдуманными действиями, уничтожите все зародившиеся ростки согласия в обществе.

– О каком согласии вы говорите Ваше высокопревосходительство?! – воскликнул жандармский подполковник. Пастрюмин порылся в папке, нашёл нужный лист бумаги и продолжил: – Мне доносит мой агент, что засевший в Пушкинском народном доме, так называемый Совет народных депутатов, обсуждает план вооружённого выступления в Самаре. В селе Старый Буян мужики вовсе объявили в своей волости республику. Они где-то раздобыли ружья и револьверы. Если полыхнут мужицкие бунты в губернии, да ещё эсеры с большевиками поднимут в Самаре восстание, тогда у нас никаких сил не хватит, что бы усмирить всё!

– Вы напрасно драматизируете ситуацию Иван Иосифович, – улыбнулся Засядко, – времена Емельяна Пугачёва давно миновали. Сейчас у нас на пороге просвещённый двадцатый век, ни о каких мужицких бунтах речи быть не может. Так возникают отдельные волнения в деревнях, которые легко подавляются.

Подполковник Пастрюмин поморщился как от зубной боли, щёлкнул каблуками и спросил:

– Разрешите откланяться Ваше высокопревосходительство?

Губернатор кивнул, жандармский полковник ещё раз щёлкнул каблуками, кивком головы обозначил поклон, и вышел из кабинета.

Самарское ГЖУ находилось в двухэтажном деревянном здании на перекрёстке Саратовской и Алексеевской улиц³³. Едва подполковник вернулся от губернатора и уселся в кресло в своём кабинете, вошёл дежурный жандармский офицер и доложил, что пожаловал вице-губернатор Владимир Григорьевич Кондоди. Подполковник встал и вышел из-за своего стола, а в кабинет вошёл вице-губернатор.

– Наслышан от губернских секретарей о вашей баталии с губернатором Иван Иосифович, – улыбаясь, сказал Кондоди. Он поздоровался с подполковником за руку.

Пастрюмин и Кондоди были знакомы с молодости, когда один был юнкером Михайловского артиллерийского училища, а другой студентом Московского университета. С тех пор минуло двадцать лет, Кондоди выслужил чин действительного статского советника, а Пастрюмин стал жандармским подполковником.

– Владимир Григорьевич, вовсе не к месту тут ваше игривое настроение, – вздохнул Пастрюмин.

– Ну, коли хотите серьёзно, извольте, – кивнул вице-губернатор. Он указал рукой на кожаный диван и предложил: – Присядем? В ногах говорят правды нет.

Когда уселись на диван, Кондоди продолжил:

– Положение в губернии, да и в самой Самаре серьёзное. Вот – вот полыхнёт восстание, а губернатор всё поёт лазаря про успокоение народа. Тут ещё начальник нашего ГЖУ сбежал из Самары. Какой из всего этого следует вывод?

– Какой?

– Эти двое, я имею в виду Засядко и Каратаева, не достойны, занимать свои посты, – ответил Кондоди. Он указал рукой на Пастрюмина и себя, продолжил: – Есть более достойные люди. Нужно сообщить об этом телеграммой министру внутренних дел Дурново. Пётр Николаевич слывёт умным и решительным человеком. Уверен, он всё поймёт правильно.

– Ты что же, предлагаешь написать в телеграмме всё то, что только что сказал? – усмехнулся Пастрюмин. Он и сам не заметил, как перешёл на «ты» во время служебного разговора. В то время это было нарушением этики, и могло означать одно, разговор стал интимным, как между двумя заговорщиками. В сущности, так оно и было.

– Ну, зачем же так грубо?! – рассмеялся Кондоди. Он наклонил голову к подполковнику и тихо стал говорить: – Мы сообщим в Петербург, о том, что положение в губернии серьёзное, но губернатор Засядко запрещает проводить решительные меры, а полковник Каратаев, сказавшись больным, вовсе покинул Самару. Опишем положение в Старом Буяне и попросим разрешение подавить там бунт.

– Владимир Григорьевич, не порядочно доносить на своих начальников, – с сомнением сказал Пастрюмин.