– Я думала вы другой, – понизив голос почти до шёпота, горько усмехнулась она. – Нет, вы точно были другим! Я помню! Когда вы к нам в школу приходили и рассказывали о том, какая у вас сложная, но важная работа, мы всем классом хотели быть похожими на вас! Вы нам говорили про ответственность и человечность – главные качества советского милиционера, а мы слушали вас, и понимали, что это главные качества вообще любого нормального человека! Когда я вам в девятом классе почётную грамоту от нашей школы рисовала, я гордилась тем, что именно мне поручили такое важное задание. А когда вы мне потом руку жали перед всей школой, у меня было чувство, словно это не я вам, а вы мне эту грамоту вручили. Я гордилась этим рукопожатием! Пример с вас брала! И что? Где это всё теперь? Прошло всего десять лет, а вы из остроумного, открытого и смелого героя превратились в… В самодура! Где ваша хвалёная ответственность? Где человечность?! У вас дети задыхаются от муштры! Хотя ладно, Тёмушке, как ни странно, проще, потому что он обращён в себя, но Марина? Она девочка! Ей не дрессировка ваша дурацкая нужна, а ласка! Ей мама нужна! А вы… Вы своими идиотскими амбициями её просто калечите! И знаете что, это не я вам не подхожу, а вы, вы мне не подходите! Вы вообще никому не подходите, потому что вам на всех плевать! И если бы я… Если бы мне только… – подбородок её вдруг задрожал. – Если бы не… – по щекам скользнули окрашенные тушью дорожки. – Да ну вас! Мне просто детей ваших жалко, понятно?!

После того, как она убежала, Андрей ещё долго стоял в коридоре. И чувствовал себя вдруг таким старым…

Конечно, он помнил ту школу, которая в далёких семидесятых взяла над ним «шефство» – как шутили у них в отделе. На самом-то деле это, конечно, ему, оперу Иванову поручено было раз в учебную четверть проводить общешкольный «Урок правопорядка», но обернулось это почти назойливой опекой местных Тимуровцев. Вплоть до бутербродов к обеду, оставленных для него в дежурке Отделения.

Помнил он и ту торжественную линейку, на которой, по случаю присвоения очередного звания капитана милиции, подшефные вручили ему особенную, школьную грамоту. И девчонку, которая её вручала, помнил. Помнил, но не узнавал. И не узнал бы, если бы она сама не сказала.

Банальная, изъезженная метафора про лебедей и гадких утят… А только сейчас стало вдруг понятно, насколько она меткая.

Та девчонка была активисткой школы и заводилой среди тех самых дотошных Тимуровцев. И бутерброды – это наверняка её идея. Как и грамота. И та девчонка, как и большинство активисток всех времён, была какая-то блёклая и среди одноклассниц своих выделялась не миловидностью, а наоборот – несуразностью.

А Оксана… В смысле, Краснова – она вообще другая. И если бы не её дурацкий наряд сегодня…

А вот кстати, к чему такие резкие метаморфозы?

Впрочем, чего прикидываться, её цель была теперь для Андрея очевидна, не мальчик уже. Только интересно, как далеко заходят её планы? Просто постель, или о штампе в паспорте тоже мечтает?

А вообще, странно это. Молодая, красивая, умница, хотя и с характером. Зачем ей всё это? И что за нелепые одинаковые грабли порасставлены в его собственной жизни?

Из комнаты вдруг осторожно выглянула Марина.

– Иди сюда, – поманил её Андрей. – Расскажу тебе кое-что.

Взял на руки, отнёс на балкон и, усадив на подоконник, откинул с её лица волосы – целые стога золотой пшеницы… Рассказывал ей про своего отца, которого Маринка, увы, не застала, и про свою маму, которая взяла на себя все заботы о Марине, когда её собственная мама «уехала»

Наступив на горло гордости, какими-то нелепыми обиняками, пытался донести, как тяжело ему с тех пор, как и бабушки тоже не стало, и обнадёжить дочку, что скоро она вырастет и станет совсем самостоятельной. Ну а пока… Пока не получится у них без няни, вот какая штука.

– Ну скажи, чем тебя так не устраивает Нина Тимофеевна?

Маринка грызла губу и молчала.

– Хорошо, тогда скажи, какая тебя устроит. Ну? Какая она должна быть?

Маринка пожала плечами.

– Так что же получается – ты сама не знаешь, чего хочешь и просто вредничаешь, да? А мне нужно работать, ты же понимаешь. Понимаешь?

Кивнула.

– Тогда давай с тобой так договоримся – завтра мы возвращаем Нину Тимофеевну, и пока я не найду кого-нибудь ещё, ты ведёшь себя как умненькая, послушная девочка. Хорошо? Не вредничаешь, не портишь чужие вещи, не обзываешься… – с каждым его новым «не» Марина всё сильнее хмурилась. – Не учишь глупостям Тёмку и не сбегаешь из дома…

– Я не сбегала! – не выдержала Марина. – Просто Тёмка просился гулять, а Нина Тимофеевна кричала, чтобы он отстал. И я сама его отвела! И мы не прятались, мы просто на качелях качались!

Андрей нахмурился.

– А Нина Тимофеевна чем занималась, когда вы уходили?

– Ничем! Она вообще всегда только телевизор смотрит и кричит, когда ей мешают. – Помолчала, наматывая на палец локон. – А ещё она Тёмку за уши треплет и дебилом обзывает!

Андрей нахмурился ещё сильнее.

– И давно она так себя ведёт?

Маринка затравленно глянула на него исподлобья, словно боясь признаться.

– Всегда.

Андрей поиграл желваками. Вот как тут поймёшь – правда это, или очередная диверсия против няньки?

– А почему ты мне раньше об этом не рассказывала?

Маринкин подбородок вдруг задрожал, и она вцепилась в Андрея, повисла у него на шее, шепча:

– Папочка, не уезжай, я больше так не буду! – и заплакала.

– Куда? Эй, глупыш, – обняв ладонями, заглянул он в её личико, – куда я должен уехать?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Как мама…

А вот это интересно. Тему мамы не поднимали очень давно – как-то само собой так получилось, словно Марина однажды сама отсекла от себя эту болячку. И вот, на тебе!

– Кто тебе такое сказал, дочь?

Она молчала. Боялась, Андрей видел. И уже точно знал, что никакие это не козни.

– Нина Тимофеевна? Марин, говори, не бойся.

Она кивнула. У Андрея аж кулаки сжались.

– А что ещё она говорила?

– Что мама уехала, потому что я дрянная девчонка. И что если я тебе про Тёмку расскажу, то она тоже расскажет тебе, что я дрянная девчонка, и ты тоже уедешь!

Говоря, цеплялась за него так отчаянно, словно кто-то большой и невидимый держал её над пропастью, и она боялась упасть. Андрей прижал её к себе, успокаивая.

– Хорошо, что рассказала! Молодец!

– Ты не уедешь?

– Без вас с Тёмкой – ни за что на свете!

– А Нина Тимофеевна говорит, что если я буду много языком трепать, то ты влюбишься и родишь себе других деток: послушную дочку и нормального сына. И уедешь от нас. Как мама! А мы с Тёмкой в детский дом отправимся.

Андрея разрывало от злости, но он только вздохнул как можно небрежнее:

– Я эту вашу Нину Тимофеевну завтра, пожалуй, выпорю, чтобы глупости не говорила!

Маринка хрюкнула, слёзы в глазах тут же сменились ажиотажем:

– Правда? Я тоже хочу!

– Нет уж, знаешь… Хватит с тебя! Ты ей и так сегодня сумку испортила. А могла бы просто раньше мне всё рассказать!

– Это не я! Это Тёмка!

Андрей строго нахмурил брови.

– Опять врёшь? Не стыдно тебе? Тёмка ножницы даже взять не сможет правильно, не то, что там резать. Разве что палец поцарапать.

– А это уже не он! – деловито замотыляла ногами Маринка. – Это нянька ему поцарапала! Она его проучить хотела, а он ей в волосы вцепился, и она его толкнула, и он упал.

Андрей с такой силой сжал край подоконника, что, казалось, отломает.

– А потом что было?

– Не знаю, – дёрнула Маринка плечами, – я в туалете закрылась.

– Ну понятно, – сквозь зубы процедил Андрей и силой заставил себя улыбнуться. – Ладно, разберёмся. Давай спать, да? Кстати, а суп-то ты зачем испортила?

Маринка пожала плечами:

– Просто.

Просто. Андрей усмехнулся. Вот на этих-то «просто» и завалились все остальные няньки, которые были до Тимофеевны. Что тут и говорить, дочуня его не подарок, как и сын, но всё равно ни одна сволочь не посмеет издеваться над ними!

*** *** ***

Оксана полночи проревела, уткнувшись лицом в подушку. Было так стыдно! Что на неё нашло, ну зачем она всё это ему вывалила?

А просто накатило. Он ведь действительно долгие годы был для неё тайным идолом. Девчонки из класса собирали карточки кинозвёзд и певцов, и их кумиры менялись из года в год, согласно моде, а она, как дурочка, с середины шестого и по конец девятого класса бредила милиционером Ивановым.

Хотя на самом деле дольше, просто после девятого, когда он, получив звание капитана и её почётную грамоту, идею которой ей тогда ещё и пришлось отстаивать перед педсоветом и комсомольской организацией, перестал вдруг приходить в их школу. Вместо него теперь присылали какого-то другого, скучного и невнятного…

И вот это было уже запредельно – не видеть его, не надеяться, но помнить и продолжать испытывать мучительную тягу. И мечты. Наивные грёзы «ах, если бы…»

Что это было – возраст, гормоны? Подростковый максимализм? Какая разница, если закончилось всё тем письмом, оставленным для капитана Иванова в дежурке. В нём не было признаний в любви или каких-то ещё вольностей, но всё-таки оно было слишком личное, написанное на эмоциях и наполненное девчачьими глупостями…

В общем, к вечеру того же дня она пожалела, что написала его, но так и не рискнула снова пойти в Отделение, чтобы узнать – а может, ещё не передали? Потому что… а вдруг уже?

И именно тогда ей впервые стало стыдно за свои чувства, и появился мучительный, полный противоречий страх случайно столкнуться со своим кумиром на улице.

Сразу же изменился маршрут в школу, в магазин, в библиотеку, во Дворец пионеров, да и вообще по району – теперь он неизменно огибал Отделение по большой дуге…

Не изменилась только вырезанная из местной газеты фотография милиционера Иванова, вклеенная в секретный девчачий дневничок и глупые стишки, разукрашенные сердечками.

И вот надо же, прошло десять лет, и опять то же самое – не сдержалась, и снова, и стыдно, и страшно… Но теперь ещё и очень больно, словно её обманули в лучших чувствах!

Когда ей ещё только рассказывали про отца самодура, который не даёт детям видеться с матерью, она была возмущена до самой глубины души! И даже не за вознаграждение, а просто искренне, со всей своей самоотверженностью жаждала посодействовать справедливости!

А потом, когда узнала о ком речь – не поверила. Просто не поверила! Он, её капитан Иванов из юности, не мог так поступать!

А оказалось, правда. Сухой самовлюблённый самодур. И детей действительно отчаянно жалко, потому что они, в отличие от отца – замечательные!

Глава 5

Ночь была маятная, полная мыслей о том, как поступить. Накаляло то, что слова десятилетнего ребёнка к делу не пришьёшь, а других свидетелей просто нет. Да и работала нянька по устной договорённости, вот и получается, что всё, что он может – лично высказать ей своё возмущение. При этом ещё и придётся держать себя в руках и действовать строго в рамках закона. Вот такая оборотная сторона медали «честного мента», как презрительно называла его бывшая жена.

– А давай, может, клепанём на всю их контору анонимку, – понизив голос, предложил Харламов. – Натравим проверки по всем инстанциям, там же нарушений валом, взять хотя бы незаконную коммерцию!

– Ты не понимаешь, Олеж, так мы ударим не по Тимофеевне, а по самому диспансеру в первую очередь. Ну проверка, ну снимут заведующую, и что? Во-первых, не думаю, что она в курсе, а во-вторых, таких как Тёмка знаешь, сколько в городе? До хрена. И далеко не у всех родителей есть возможность быть с ними круглосуточно, а официально ты няньку не найдёшь. Только вот этой незаконной коммерцией и спасаемся.

– Гу-у-улять пойдём! – неожиданно отвлекся от долгого созерцания трофейного, отрезанного вчера от нянькиной сумки ремешка Тёмка. – Гу-у-улять!

– Пойдём, пойдём! – успокоил его Андрей. – Марин, может, выйдете на улицу? Только никуда не уходите. Я скоро.

Она совсем по-взрослому вздохнула и, оторвавшись от рисования, глянула на брата:

– Ну чего ты разгалделся? Гулять тебе? А то, что у других свои дела могут быть, это тебе всё равно?

– Гу-у-улять пойдём, гу-у-улять!

– Ладно уж. Погуляю с тобой разочек! – взяла его за руку, но возле двери остановилась: – Ну? А кто за тебя до свидания дяде Олегу говорить будет?

Тёмка, естественно, не отреагировал, но в этот момент дверь кабинета распахнулась и на пороге, едва не столкнувшись с детьми, появился Маруновский. Застыл, с ошарашенным испугом глядя на Тёмку.

– Здрасти, товарищ майор. Может, вы всё-таки дадите нам пройти? – спустя почти полминуты деловым тоном вывела его из ступора Маринка.

Харламов сдавленно захрюкал, а Маруновский шуганулся в сторону и наступил на стоящую у стены швабру. Она треснула его по плечу, и с висящей на её древке тряпки взвилось белое облако засохшей побелки. Маруновский выругался, снова сделал неловкое движение, задев ногой пустое ведро и тут же, дёрнувшись, пихнул стол Андрея, с которого с грохотом полетели шаткие башни папок и бумаг.

– Чёрте что развели тут! Детский сад, а не Отделение! – взревел Маруновский. – Иванов, почему личные дела в рабочее время решаешь?