Как ни в чем ни бывало. Как будто все в школе Броаднек как всегда. Оглядываюсь. Пара девчонок улыбаются мне, но как-то натянуто, неловко. Учитель химии, проходя мимо, ловит мой взгляд и кивает. Я как будто на секунду перестаю быть призраком. Меня как будто выпускают из камеры подышать воздухом. Но нет, прогулка окончена. Засов падает. Я опускаю голову, надвигаю пониже капюшон и иду в класс.

Одноклассники мои сегодня как вареные. Даже передовые личности не стремятся бодриться. И тут вспоминаю – вчера был день рождения Тима Портера.

Портер люто меня ненавидит, и, признаться честно, у него на это есть все основания. В старшей школе мы сразу попали в один класс и, конечно, в одну команду. И так как оба до этого неплохо играли в футбол, оба метили в основной состав. Ох, как же он разозлился, когда в итоге выбрали меня.

Но самое крутое было, когда из-за меня у Портера в прошлом году сорвался день рождения. Очень уж хотелось подколоть его. Всего-то нужно было заранее, недели за три, пригласить всех на суперкрутую тусовку, а еще скинуться и закупить продукты и алкоголь. Когда все в доле, никто потом не соскочит. Конечно, все согласились. Ну правда, когда тебя приглашают на вечеринку в старшей школе, неужели ты вспомнишь, что в этот же самый день через три недели у твоего одноклассника или товарища по команде день рождения? Да никто не вспомнит, а потом уже поздно. Очень секретно все было придумано, и Портер вообще был единственным, кто не знал о намечающемся празднике. И вот он на перемене за два дня до своего торжества решил сделать сюрприз: вскочил на парту, как первобытный воин на камень, и громко заявил:

– Всех приглашаю на день рождения!

И тут все резко вспомнили, и весь класс такой: «О‐о-ох…» И Портер обмяк прямо. Это было смешно.

– Тим, дружище, прости, – первым отважился высказаться Квинс. – У нас уже планы.

– Вот черт! – подхватил Ланкастер. – Как же из головы вылетело. Давай в другой день, а?

– Что значит «в другой»? – Портер моментально рассвирепел. – Я всегда праздную день в день. Это важно.

– Ну, чувак, – опять вступил Квинс. – Ладно тебе, у нас просто уже все закуплено. Мы у Шона собираемся…

Портер аж чуть не подавился и бросил на меня такой взгляд, что, будь это мяч, пробил бы грудную клетку. В тот момент, думаю, всем стало ясно, что у нас с Портером война. Мне оставалось только торжествующе улыбаться. Кто-то тогда к нему, конечно, пришел, но большинство были у меня. Кто-то потом несколько дней считал меня полным засранцем, но не критично.

Такие финты мы с Портером друг другу подкладывали постоянно. Обломать другому кайф было любимым делом. Только девчонок не трогали. У меня была Мэри-Энн, Тим объявил себя полигамным независимым самцом.

Как странно: эта подстава с днем рождения была всего-то год назад, а кажется, будто целая вечность пронеслась. Сейчас у Портера на руках все козыри. Сейчас у него, конечно, собираются все любители вечеринок. И нет больше никакого смысла строить коварные планы. Враг самоликвидировался.

На уроках делаю вид, что пишу, уткнувшись в тетрадь, но на самом деле продумываю лестницу у макета здания суда. Там еще изогнутые перила и площадка, выложенная большими плитами. И еще фонтан, такой классический, круглый, трехъярусный. И еще надо разгрести ветки в ящике стола. Если их ошкурить и покрасить белой краской, получатся отличные деревья для сквера. Кроны можно сделать из мягкого поролона. А можно сделать зиму, и тогда не париться с листвой. Или набросать под деревья мелкие обрезки – тогда получится осень, бесцветная, монохромная. Все думают, что времена года – это цвет. Лето – десятки оттенков зеленого и красные, голубые, бордовые клумбы. Весна – молодая зелень, бутоны и розовые лепестки. Осенью все заполняется желтым, багровым, оранжевым. На самом деле любое время года можно изобразить белым. Можно обойтись совсем без цвета – и все равно будет понятно. Рисую схему лестницы и даже не замечаю, как заканчивается урок. Сейчас ученики вскочат, схватят тетради, сумки и потекут потоком по коридорам. Мимо меня, сквозь меня, стараясь не задеть, чтобы не вымазаться.

После уроков, выезжая с парковки, вздрагиваю от резкого звука. Белый «форд» сигналит мне. Мне? Сигнал вырывает меня из уже ставшего привычным состояния абсолютного одиночества. Как в фильме «Я легенда», если бы вдруг из-за угла выкатилась толпа людей, герой бы от удивления в штаны наложил. Нажимаю на тормоз так резко, что едва не влетаю головой в руль, хотя скорость-то на выезде с парковки детская. Мурашки под футболкой подпрыгивают. Выпучив глаза, смотрю на белый «форд». Это Рита Грейсон, новенькая блондинка, которая уже успела закрутить с Портером. Красивая. Задержал бы даже на ней взгляд, но ее губы складывается в слово «придурок». Не сразу соображаю показать ей жестом, чтобы проезжала вперед, поэтому получается запоздало и нелепо. Когда тебя не замечают, ты отвыкаешь реагировать на стандартные ситуации. Строго говоря, стандартные ситуации кажутся тебе чем-то совершенно нестандартным.

Рита

Как же я боялась, что Тим теперь и смотреть не станет в мою сторону. Он и правда пару дней держался холодно, но потом оттаял. Что-то вспыхнуло между нами, и вот мы уже целуемся на переменах, обнимаемся. Мы начинаем встречаться, Тим таскает меня на футбольные матчи и вечеринки. Я отвлекаюсь от мыслей о Питере. Ведь, как бы там ни было, все в моей жизни сосредоточено вокруг него. Мне тяжело об этом думать, как тяжело бывает смотреть в глаза брату и прятать жалость. Все, что у него осталось, – книги и компьютер. Все, с кем он общается, – учителя и психолог, которая вообще живет в Северной Дакоте. Но даже они его не видят. Веб-камера на компьютере Питера заклеена пластырем, как рана или ссадина, которая никак не заживает. Я не удивлюсь, если он бережно меняет пластырь каждый раз, когда тот начинает немного отходить от пластика. Мне стыдно, и меня переполняет чувство вины за то, что у меня есть друзья, школа, романы, у меня есть яркие фотографии и жизнь, а у Питера нет. Я не люблю говорить с друзьями о своем брате – в горло сразу вцепляется вина и не отпускает. И еще я отчаянно хочу вытащить Питера на улицу. Хоть куда-нибудь, хоть на задний двор поздно ночью. Мне бы больше всего на свете хотелось познакомить его со своими друзьями. Познакомить с Тимом, с Памелой, звать его на вечеринки, сидеть рядом с ним на футболе и болеть за школьную команду. Я очень хочу помочь ему выбраться из кокона, поэтому, когда Памела в очередной раз пристает с расспросами, я приглашаю ее в гости.

«Знаешь, – предупреждаю, – ты только не жди, что Питер будет с тобой общаться. Он, скорее всего, даже не спустится». Памела кивает. Она заинтригована и раззадорена собственными фантазиями, а меня не покидают сомнения. Но в конце концов, я же имею право позвать в гости друзей. В конце концов, я же не затворница. И очень хочу, чтобы Питер таким не был. С другой стороны, втайне я надеюсь, что Питер будет в своей комнате, услышит, что я пришла не одна, и не спустится. И тогда все будет идеально: напористое любопытство Памелы удовлетворено, моя попытка ей угодить засчитана, и уединение Питера не нарушено.

Когда мы входим в дом, я стараюсь наделать как можно больше шума и даже кричу, что вернулась не одна, а сама прислушиваюсь. Наверняка Питер сидит за книжками в своей комнате. Мысли проносятся так быстро, что я не замечаю, как мы с Памелой почти на автомате проходим в кухню.

– Привет! – радостно почти вскрикивает Памела, увидав там Питера.

Он стоит у разделочного стола спиной к нам. Только Памела открывает рот, брат напрягается.

– Питер, так ведь? – радостно и непринужденно говорит Памела.

Я почти слышу хруст костяшек пальцев – так сильно Питер сжимает рукоятку ножа.

– Привет. – Он поворачивается в профиль, в свой безупречный профиль, замирает на несколько секунд, потом так же сдержанно продолжает: – Простите, я порезался. – Закрывает ладонь полотенцем и уходит.

– А он красавчик! – выпаливает Памела, едва Питер исчезает за углом.

Вот дура! Дура. Дура! Он же просто скрылся от тебя! От нас. Он не поднялся по лестнице и не пошел в ванную. Он стоит за стеной и глубоко дышит, пытаясь прийти в себя. И он, уж конечно, все слышит.

– Правда, он крутой! – снова произносит Памела.

– Все, ладно, – пытаюсь сменить тему. – Давай пойдем погуляем. Или по магазинам…

Я не знаю, что сказать и как поскорее вытряхнуть ее отсюда. Слышу тихие шаги – Питер поднимается по лестнице.

Питер

Я спускаюсь сделать себе сэндвич. Люблю, когда дом пустой, когда никого нет, когда даже мое ровное дыхание как будто отлетает от стен неслышным эхом. Наверное, только в такие моменты я и могу чувствовать себя по-настоящему свободным. Моя свобода теперь в одиночестве, в стенах дома. Моя свобода быть невидимым, не выходить, не общаться с людьми. Моя свобода – прятать себя, потому что то, что некрасиво, должно быть спрятано. Разве не может быть такой свободы? Разве свобода – это не выбор, который ты делаешь исходя из обстоятельств? Разве свобода – это не то состояние, в котором тебе удобно и комфортно? И разве состояние это не может меняться?

Два квадратика хлеба на разделочном столе – как абсолютно одинаковые картины в галерее современного искусства. От них приятно пахнет дрожжами. Я мажу один горчицей, отрезаю ломтик помидора, когда слышу шум в гостиной и голос Риты. Она кричит, что вернулась из школы не одна. Я замираю в панике.

– Привет! – слышу радостный незнакомый девичий голос. – Питер, так ведь?

Я сжимаю рукоятку ножа так сильно, что она вот-вот прожжет ладонь. Мне хочется воткнуть острие прямо в толстую разделочную доску. Хочется вонзить его со всей силы в кусок говядины или себе в руку. Неужели маленький клочок моей свободы для Риты ничего не значит? Не так уж много у меня осталось. И это после ее настырных попыток вытянуть меня из дома! Последние несколько месяцев мы часто обсуждали это. Да я только это и слышал! И теперь такое? Она привела подружку? Это выглядит как злая издевка.

– Привет. – Стараюсь выглядеть вежливым, поворачиваюсь левой стороной лица.

Рука, сжимающая нож, срывается, и лезвие полосует по пальцу. Я порезал себя. На секунду в голове все заволакивает туманом. Я по-прежнему сжимаю нож. Ломтики помидоров, куски хлеба, упаковка соуса, кухонные шкафы и дрожащие пальцы начинают вращаться, как в калейдоскопе. Никогда не понимал, как люди могут причинять себе вред. Много раз я думал об этом. Что движет теми, кто идет на это, смелость или слабость? Вот так взять и порезать себя намеренно – нужна ли для этого храбрость или достаточно крайней степени отчаяния? Не сказал бы, что с моей стороны это отважный поступок. Скорее, неконтролируемый. Это как когда необъезженный жеребец сбрасывает наездника, срывается с привязи и мчится галопом прочь. Кто-то посторонний вторгается в мое пространство. Кто-то проникает в мой мир и грозит разбить его. Вирус, нарушивший иммунные барьеры, теперь опасен.

– Простите, – говорю, – я порезался. – Наспех заматываю руку полотенцем и быстро ухожу.

Не прощу этого Рите. Даже не передать, как я злюсь на нее. Пытаюсь отвлечься Эйнштейном или Ганди, но буквы разбегаются по страницам и еще больше бесят. Швыряю книги в угол одну за другой.

* * *

– Что это было такое? – Перехватываю Риту прямо у двери, когда она возвращается домой вечером.

– Отпусти! Больно! – просит она.

Я даже не заметил, как сильно сжал ее руку. От злости. От обиды. От того, что ей сегодня было совершенно на меня наплевать.

– Какого черта! – цежу сквозь зубы и разжимаю пальцы. – Это было подло!

– А что, мне нельзя привести подругу в гости? – Рита пытается нападать, и меня это взрывает.

– Хотела ее со мной познакомить? – шиплю.

– Нет, – очевидно врет она и тут же уходит в оправдания. – Ну а что такого? Питер, почему бы тебе не познакомиться с моими друзьями…

– Потому что они не захотят на меня смотреть!

– Ты несправедлив…

– Как будто ты не знаешь!

– Я же могу на тебя смотреть, и мама, и папа! – Рита едва не плачет. – Мы же знаем, какой ты на самом деле…