Сама мысль об экзаменах повергает меня в уныние. Выпускники школы даже в те консервативные времена старались не задерживаться возле родных гнёзд. Москва уже активно выкачивала со всей страны пассионариев, а областные, краевые и республиканские центры также пополняли их недостачу из деревень и сёл.

Белоколодецк был для всех областных искателей лучшей жизни Эльдорадо, Меккой и землёй обетованной в одном лице. Чтобы зацепиться там, провинциалы каждое лето штурмовали приёмные комиссии ВУЗов, СУЗов, и профессиональных училищ.

Из вечернего разговора с моей нынешней родительницей я уже уяснил, что оставались в райцентре совсем уже законченные неудачники, не пригодившиеся где-нибудь ещё.

Имелись в Берёзове и собственные «учаги». Две. Ветеринарная специализировалась по операторам-осеменителям крупного рогатого скота, железнодорожная по обходчикам-путейцам. Вот и задумаешься, какая карьера перспективнее: с кувалдой наперевес обходить километры путей или вступать с коровами в интимные взаимоотношения на регулярной основе.

Отец, светлая голова, поступил в политехнический институт. Но я в своих математических способностях был совсем не уверен. В последние годы, благодаря всеобщему распространению пластиковых карт, я даже мелочь в кошельке не считал. А чтобы написать выпускной экзамен, да ещё и на круглую и твёрдую пятёрку…

От дурных мыслей меня отвлекает перегородившее путь стадо. Бурёнки заполняют улицу Карла Маркса как живая полноводная река. Они косят на меня умными послушными глазами, но пропускать не собираются.

А после их ухода пробежка превращается в кросс с препятствиями. Я маневрирую между коровьих лепёшек, и мысли об экзамене начисто вылетают из головы. Насколько гибкая, всё же, подростковая психика.

Зато на следующем повороте меня ждёт приятная встреча. Перед аккуратным домиком, прямо на коротко стриженном газоне под бодрый голос и музыкальное сопровождение из радиоприёмника выполняет комплекс утренней гимнастики вчерашняя няша. На ней короткие спортивные шортики и футболка в обтяжку. Кудряшки задорно подпрыгивают, и не только они. Просто загляденье.

– Физкульт-привет! – кричу ей не останавливаясь.

Она сбивается с ритма, краснеет. Потом узнаёт меня и машет рукой. Ну просто няша-стесняша. Интересно, как она редакцией руководит с таким темпераментом? В моё время в районках те ещё зубры работали. Дремучие. Заповедные. Чтобы усмирить их, требуются тореадоры, а не впечатлительные красавицы.

Поворачиваю на центральную улицу Ленина. Под ногами теперь жёсткий асфальт, бежать легче и привычнее. Солнце поднимается всё выше, и я ныряю в тень длинной аллеи пирамидальных тополей. Она начинается у райкома и заканчивается возле клуба. По моим прикидкам я пробежал не меньше километра. Лёгкие с непривычки ноют, требуя передышки, но я жду второго дыхания.

Наконец, оно открывается. По телу волной проходит приятный холодок. Лёгкие расправляются, а тело становится невесомым, словно само летит над землёй. Я наслаждаюсь этим офигительным чувством, как вдруг сзади раздаётся топот.

Чувствуя приход беговой эйфории, я из озорства прибавляю ходу. Шаги начинают отставать, и вдруг к ним добавляется пронзительная трель свистка.

– Стоять! Милиция!

Глава 5

В изумлении разворачиваюсь. За мной резво несётся парень ненамного старше меня, но выше на две головы. Фуражка сбилась на затылок, из под неё вьются соломенного цвета кудри. Одет по всей форме, включая галстук на тонкой стальной заколочке. На погонах по две маленькие лейтенантские звёздочки. На поясе нет ни дубинки, ни наручников. Даже какой-нибудь захудалой «черёмухи», и то не предусмотрено. Этакий вариант «лайт» для законопослушных граждан. Хотя при его габаритах, наверное, и так справляется.

– Карманы выворачивай! – требует он. – Показывай, что украл?!

Растягиваю свои шорты в стороны, словно собираюсь сделать книксен.

– Нет у меня карманов, – объясняю. – И не крал я ничего.

Смотрю я на него, и не страшно мне ни разу. Он весь аккуратный, выглаженный, словно сошедший с плаката «Милиционер на страже социалистической законности». После столичных ОМОНовцев в шлемах-скафандрах, с демократизаторами в руках он, не смотря на строгое лицо, напоминает мне дядю Стёпу из детской книжки.

– А почему убегал?! – продолжает давить он.

– Бегом занимаюсь, – терпеливо объясняю, – к сдаче ГТО готовлюсь.

Охотничьи рефлексы милиционера переходят в замешательство. Жертва не паникует, не пытается убежать. Поэтому и тональность меняется.

– Ваши документы, гражданин.

Снова, уже молча демонстрирую отсутствие карманов. Служитель закона хлопает глазами. Вроде, как и отпустить меня теперь неправильно, зря, что ли, он меня ловил. И оснований для задержания нет.

– Пройдёмте в отделение, – решается он.

Пожимаю плечами. Вот и побегал. Километра полтора от силы. С другой стороны, познакомлюсь с местной системой правопорядка. То, что она бдит, я уже заметил. Пока идём, разглядываю лейтенанта. Про таких говорят «морда рязанская». Широкое добродушное лицо, нос пуговкой, пухлые губы. Глаза сурово прищурены.

Идти нам недалеко. Небольшое двухэтажное здание цвета охры ютится рядом с райкомом. Рядом припаркованы Жигули третьей модели, выкрашенные в жёлтый цвет с синей полосой, с мигалкой на крыше и мотоцикл с коляской. На входе табличка «Отдел милиции Берёзовского райисполкома».

Внутри нет ни дежурного с автоматом, ни тамбуров с решётками. Обычная контора, вроде ЖЭКа, только на стене висит стенд «Их разыскивает…» с угрюмыми физиономиями уголовников. Руки бы отбить тому, кто их снимал. На этих портретах их мать родная не узнает.

Не чувствую за собой никакой вины, поэтому с любопытством оглядываюсь. Словно в кино старое попал. «Следствие ведут знатоки». Если кто-то, кое-где у нас порой…

Заходим в комнату со скучными бурыми обоями. Утыкаюсь взглядом в портреты Брежнева со звёздами во всю грудь, и ещё какого-то незнакомого генерала в парадном мундире, но с простецким крестьянским лицом. В комнате четыре письменных стола, заваленных бумагами, переполненные картонными папками шкафы и выкрашенный белой краской двухъярусный сейф. Пистолеты там хранят, наверное, мелькает мысль.

За одним из столов сидит мужик с усталым и умным лицом в погонах капитана. Он воюет с пишущей машинкой. Нам только кивает и снова утыкается в непокорный агрегат.

– Посиди здесь, – снова переходит на «ты» мой конвоир.

Он придвигает мне стул, а сам исчезает в коридоре.

– Из дома сбежал? – спрашивает капитан.

– Зачем? – удивляюсь я.

– На БАМ, например, – предполагает он, – на комсомольские стройки.

Капитану скучно, и он ищет повод отвлечься от ненавистного отчёта. Или что он там печатает.

– В таком виде? – показываю на себя.

– Да, действительно, – соглашается он, – тогда почему ты здесь?

– Это вы у своего коллеги спросите, – пожимаю плечами.

Темы исчерпаны. Капитан с грустью опускает голову.

– В состо… где же ты, блин…я…нии… а…л…

– Хотите, помогу?

– А ты умеешь? – расцветает он.

– Слепым десятипальцевым.

– Садись! – он решительно встаёт.

– В состоянии алкогольного опьянения… использовав… приспособление… нет, погоди… орудие…

– Инвентарь…

– Точно, инвентарь в виде лестницы-стремянки… – капитан вдохновенно ходит по кабинету и диктует – открыто похитил с чердака у гражданки Волобуевой… два десятка яиц и копчёный окорок…

– С особым цинизмом, – подсказываю я.

– Нет, про цинизм не надо, – задумывается он, – хотя звучит хорошо. После чего скрылся с места преступления путём перелезания через забор…

Вошедший младлей застаёт нас почти приятелями.

– Степанов, ты за что парня задержал?

– За нарушение общественного порядка и мелкое хулиганство, – мстительно заявляет лейтенант. – Он за гражданкой Подосинкиной через забор подглядывал и оскорбления ей выкрикивал. А когда меня увидел, сбежать решил. Только от меня не уйдёшь! Я сначала подумал – украл чего. А потом сообразил – подглядывал!

– Ты за Подосинкиной подглядывал?! – капитан глядит на меня, словно я его предал. Мол "и ты, Брут!".

– Ни за кем я не подглядывал! – возмущаюсь, – Я бегом занимаюсь, к ГТО готовлюсь. А она зарядку делала, я ей "физкульт-привет" пожелал. У меня половина улицы свидетелей. Меня до этого Ульяна Дмитриевна видела, учительница моя. Как я мог бегать и подглядывать одновременно?

– А Подосинкина что говорит?

– Так я её не спрашивал, – утыкается глазами в пол лейтенант Степанов. – увидел, как этот убегает… и за ним следом!

– Рефлексы у тебя, Степанов, как у борзой собаки, – говорит капитан, – тебя на стадион пускать нельзя. Вдруг вдогонку за кем-нибудь кинешься.

Младлей густо краснеет от такого разноса, да ещё и в присутствии постороннего.

– И вообще, что ты в той стороне делал? Там не твой участок.

– Прогуляться решил перед работой. – он зло зыркает в мою сторону, словно это именно я выставил его в неприглядном свете перед начальством. – Воздухом подышать.

Так вот кто у нас, оказывается, поклонник питерской редакторши. Причём, похоже, тайный. А я встал на пути у высоких чувств. Проницательный капитан приходит к тем же выводам.

– У тебя, Степанов, теперь два варианта, – предлагает он, – либо ты идёшь к гражданке Подосинкиной и берёшь от неё заявление, как от потерпевшей, либо извиняешься перед гражданином Ветровым и отпускаешь его на все четыре стороны.

Опачки, а он меня, оказывается, знает. Хотя, чему удивляться. Тут все и всех знают. Это только у меня с этим сложности.

Лейтенант сжимает челюсти и берёт под козырёк:

– Приношу свои извинения, ошибочка вышла. Можете быть свободны, гражданин Ветров.

– Никаких проблем, всё понимаю… служба… – примирительно говорю я, но лицо лейтенанта не смягчается. Он молча разворачивается на каблуках и уходит.

Кажется, я приобрёл недоброжелателя. Хорошо, если не ревнивого соперника. Был бы ещё повод для ревности.

Подосинкина, фамилия-то какая чудесная. Очень ей подходит.

– Его зовут, случайно, не Степан?

Капитан удивлённо вскидывает глаза, а потом заливается хохотом.

– «Постовой Степан Степанов был грозой для хулиганов…» – цитирует он, – Нет, его зовут Николай.

– Жаль.

– Действительно, – улыбается капитан, чьего имени я до сих пор не знаю. – Но он парень хороший. Горячий только по-молодости. Кстати, а почему ты не на стадионе бегал? – он резко меняет тему. – Почему по улице?

Сочинять очередную небылицу перед капитаном не хочется. Люди умные сразу видят, когда из них пытаются сделать дураков, и очень на это обижаются. Не хватало ещё, чтобы Берёзовская милиция на меня в полном составе ополчилась.

– Вот, смотрите, – говорю я, – когда спорт загоняют на стадионы, он становится уделом избранных. Каждый может сказать: "пусть там спортсмены занимаются ногодрыжеством и рукомашеством, а я человек простой. Я после работы водочки выпью, на диване полежу. Я не спортсмен". А когда мимо тебя бежит твой сосед или, например, соседка. Когда у неё подтянутая фигура, здоровый цвет лица, ягодицы… эмм.… в общем, тебе становится стыдно за пивной живот и одышку.

– Личным примером, значит, – задумался капитан. – Сам додумался?

– В журналах прочитал, – я не стал уточнять в каких, а то ведь искать полезет. Мужик дотошный.

– И решил мимо дома Подосинкиной пробежаться, когда она разминку делает? – он хитро прищурился. – Пример ей подать?

Да эта Подосинкина у них местная достопримечательность!

– Просто по дороге оказалось, – честно отвечаю.

– Ну-ну, – он качает головой, – чаю хочешь? С пряниками?

Пряников я не хочу, но поскольку тренировку на сегодня можно считать загубленной, я хотя бы заполню «углеводное окно». Тем более что пряники, действительно, вкусные. Я раньше такие только в Туле пробовал, и то в ограниченной выставочной серии. А тут в обычном кульке бумажном.

– Значит, говоришь, в столице народ гоняет в трусах по улицам, и это всемерно поощряется? – капитан дует на свой стакан в литом подстаканнике.