У него на подстаканнике горит звездой Спасская башня, на моём – красивым узором переплетаются виноградные листья и гроздья.

– Главное достоинство массового спорта в том, что он посильный – говорю нарочно «правильными» фразами, словно цитирую чужую статью, – Вот поглядите, какой из меня чемпион? – демонстрирую свои откровенно хилые руки, – Любой профессиональный спортсмен "сделает" меня, и буду я себя считать полным ничтожеством.

– Что значит «профессиональны»"? – хмурится мой собеседник, – это на Западе спортсмены в угоду толпе кривляются, а у нас спорт исключительно любительский.

Слышал я про этот любительский спорт. Числится такой спортсмен в цеху или на стройке, а сам только в бухгалтерию за зарплатой туда заглядывает. "Спорт высоких достижений", требует от человека полной отдачи. Музыканты профессиональные есть, а спортсменов нет! А мне надо за языком следить получше. Накосячу, потом не разгребёшь.

– Я имею в виду, которые в соревнованиях участвуют и с тренерами занимаются, – поправляюсь я, – а здесь можно бегать ради здоровья и воспитания характера. Никто ни с кем не соревнуется, и все выигрывают.

– Красота, среди бегущих первых нет и отстающих. Бег на месте общепримиряющий! – капитан цитирует Высоцкого.

В коридоре слышатся быстрые шаги и в комнату врывается моя мама.

– Ты, Сергей Игнатич, по какому праву моего сына арестовал?! – выдаёт она с порога.

Капитан замирает с пряником в руке.

– Всё в порядке, мам! – вскакиваю я, – товарищ капитан меня на пробежке увидел и заинтересовался. Мы решили в Берёзове беговой клуб организовать. Для пропаганды здорового образа жизни и профилактики правонарушений.

А что, раз такое дело, надо брать быка за рога. Это и связи, и известность, и пресса такое дело наверняка поддержит. И дело даже не в том, что у этой прессы попа красивая.

– Точно не арестовал? – мама сжимает кулачки, готовая биться за меня хоть с кем.

– Нет, конечно, – капитан показывает чайник, – стал бы я с задержанным чаи распивать.

– А репетицию почему пропустила? – продолжает моя родительница, не меняя тона.

– Мария Эдуардовна, душа моя, – вид у милиционера сразу становится виноватым. – Служба! Печёнкин на больничном… почки у него шалят… У Могилевского сын две недели назад родился… день работает, второй отпрашивается… Так что все дежурства на мне…

– Смотри, Сергей Игнатич, – величаво грозит мама, – у тебя главная роль. Будешь ещё репетиции пропускать – поставлю в массовку!

– Я пойду, – дипломатично встреваю, – а то вам работать надо…

– Да, конечно! – расцветает он от перспективы сплавить мою разбушевавшуюся родительницу и соскочить с опасной темы. – А про клуб мы ещё поговорим! – кричит он нам вслед.

* * *

– Что за репетиция? – спрашиваю.

Мы идём домой. Марию Эдуардовну, я на удивление легко даже про себя называю мамой. Наверное, чувства и эмоции остались в этом теле. Да и мне она – человек не чужой. Вот одно к другому и сложилось. Мама шагает решительно. Она готовилась к скандалу и потасовке, и теперь ей некуда спустить пар.

– Театр у нас в доме культуры, – поясняет она, – любительский. Гамлета ставим.

– Так кого товарищ капитан играет? – любопытствую, – Розенкранца или Гильденстерна?

Режиссёр больших и малых театров заливается хохотом.

– Будет у меня «бедного Йорика» играть, если репетиции пропускать повадится, – грозит она пальцем Березовскому отделению милиции.

Похоже, гроза прошла стороной.

– А давно ли ты классикой увлёкся? – мама переводит взгляд на меня.

– Так сочинение на носу.

– Смотри, а то Ульяна Дмитриевна уже пожаловалась мне, что ты по улицам гоняешь, вместо того, чтобы к экзаменам готовиться.

Вот вредная тётка, уже наябедничала! Сталинская закалка. Так меня мама, видимо, и нашла. С Ульяной поговорила, потом у других соседей спросила. Так следы в ментовку и привели.

Шутки шутками, а следующие два дня проходят для меня как в тумане. Я читаю, выписываю, конспектирую, снова читаю. Временами всплывает мысль: почему эту череду алкоголиков, женоненавистников, и самоубийц считают Большой Литературой, и какой пример они могут подать подрастающему поколению?

Но я такие мысли от себя старательно гоню. Я на экзамен собираюсь, а не на философский диспут. Прелесть школьного образования в том, что не важно, что написал в книжке автор. Важно, что об этом говорит критик. Катерина – луч света в тёмном царстве. И Чацкий – луч света. Анна Каренина, наверное, тоже была бы лучом света, если б не померла.

Открываю для себя маленькую и уютную Берёзовскую библиотеку, пропахшую ветхими книжными страницами и ванильными пирожными, до которых бабуля-библиотекарь оказывается большой охотницей. Нагружаюсь увесистыми томиками и спешу домой. Слить «золотую медаль», на которую шёл Алик, мне обидно.

Исключение делаю для пробежки. На этот раз всё проходит без приключений. Училка кивает издалека, не вступая в разговоры, редакторша Подосинкина машет рукой и улыбается, постовой Степанов окатывает строгим взглядом, но молчит.

Я пробегаю десять минут, согласно своим наручным часам «Слава», а потом поворачиваю обратно. По моим прикидкам, это около двух километров. Мышцы болят, но терпимо. Ожидаемо руки и грудь сильнее ног. Дыхания хватает, я ни разу не останавливаюсь и остаюсь доволен собой.

Три раза ко мне заходил Женька. Пытается выманить на речку или гонять в футбол. Я не ведусь даже на то, чтобы пойти на станцию, смотреть на поезд «Адлер-Гомель», который проходит раз в неделю и стоит всего десять минут. Изюминкой этого мероприятия были легкомысленно одетые курортницы, которые разминали свои загорелые ноги на перроне и пузатые курортники, которым можно было толкнуть пачку сигарет «Ява» или «Опал» за три цены.

Уже глубоко под вечер второго дня, когда наглое рыжее солнце закатывается за горизонт, я слышу под своим окном шорох. Надо сказать, что темнеет в Берёзове сразу и наглухо. При лучинах, конечно, не сидят. Лампочки Ильича имеются в каждом доме. Но без дела вечерами не засиживаются. Телевизоров у людей нет, потому как никакая антенна до этих мест не добивает. Вставать рано, что свет без толку жечь? Щёлк, и на боковую.

Про уличное освещение и говорить не стоит. Свет заканчивается там же, где и асфальт.

Молодёжь, понятное дело, гуляет. Время от времени я слышу за забором обрывки фраз, смешки, а в Заречье кто-то задумчиво и нудно с полчаса играет на гармони. Почему-то в голове всплывает тот самый загадочный Макс, с которым временами проводит легкомысленная Лидка. Но молодёжи свет не нужен. Её лучший друг – темнота.

Звук повторяется и становится громче.

Сначала я думаю, что какая-нибудь полоумная курица заблудилась и шастает в зарослях пионов. Потом, что соседская кошка перепутала дома и пытается залезть в окно.

О подоконник кто-то тихо, но решительно скребётся. На цыпочках подхожу к окну и резко распахиваю створку.

Бамм!

– Дурак ты, Алик! – громким шёпотом сообщает моя одноклассница Лида. – И не лечишься.

У неё на лбу разрастается сочная багровая шишка. Но ругаться со мной по этому поводу она вроде не собирается.

– Тебе пятак медный дать? – не чувствую за собой никакой вины.

Нехрен подкрадываться.

– Точно, дурак, – вздыхает она, – и как я за тебя, такого, замуж собралась?

Глава 6

– С какой радости «замуж»?! – охреневаю я.

– Ну как же, – Лида хлопает глазами, – мы ведь уже решили всё.

Взаимоотношения Алика с этой вертихвосткой до сих пор остаются для меня загадкой. Что эта оторва нашла в скромном отличнике, и почему он терпит её выходки? И эту загадку нельзя оставлять на самотёк, иначе она мне аукнется, если уже не аукнулась.

Беременная она, что ли? Советский анекдот про «запорожец» и беременную восьмиклассницу не на ровном месте возник. Для тех, кто не знает, и то и другое – позор семьи.

Тем более, что о сексуальном воспитании в это время никто не заботится, а наглядных примеров вокруг пруд пруди. Это не город с многоэтажками и раздельными банями. Тут живность на каждом углу, и вся поголовно плодится и размножается.

Очевидный вопрос вертится у меня на языке, но я его удерживаю. Гадать в таких случаях последнее дело. Пускай сама всё выкладывает. А мне уже давно пора проветриться. Утрясти полученные знания.

– Погоди-ка минуту.

Я натягиваю универсальные кеды и перемахиваю через подоконник. Лида только этого и ждёт. Она по-хозяйски подхватывает меня под руку и уводит в темноту улицы.

– Я думал, ты шутишь, – аккуратно забрасываю удочку.

– Насчёт чего?

– Насчёт свадьбы.

– Почему?! – она снова демонстрирует мне невинный взгляд, как у оленёнка Бемби.

Интересно, в Советском Союзе показывали этот мультик, или у неё эта способность от природы?

– Ну ты же с Копчёным мутишь… – как можно более равнодушно говорю я.

– Чего я делаю?!

Блин, с этими современными словечками недолго и проколоться. Как там говорили во времена, когда деревья были большими?

– Ходишь, в смысле.

– Ничего я не хожу, – возмущается Лида и для усиления эффекта прижимается ко мне бедром.

Бедро у неё упругое и горячее. Организм Алика реагирует бурно. Вдоль позвоночника пробегает табун мурашек, а в штанах становится тесно. Приличных мыслей при этом в голове ни одной. Только неприличные. Подростковый гормональный взрыв в полный рост.

Надо срочно искать себе партнёршу по возрасту. Даже срочнее, чем мышцы качать или миллионы зарабатывать. Иначе подобные профурсетки так и будут мозги крутить, пользуясь физиологической беспомощностью.

Вот только по какому возрасту? Даже для какой-нибудь студентки-второкурсницы я сейчас всего лишь шестнадцатилетний сопляк. А своих ровесниц я ощущаю малолетками, переступить через это внутреннее «табу» не могу и не хочу.

Лида воспринимает моё молчание на свой счёт.

– Глупенький, – говорит она тем самым мурлыкающим тоном, от которого мурашки только усиливаются. – Он просто сосед мой. Мы с детства дружим, в одной песочнице куличики лепили. Он меня просто провожает иногда, чтобы пацаны не приставали. С тобой-то они всё равно приставать будут, а его боятся, – расчётливо разбивает она самолюбие Алика одной фразой.

– Ну так что ты во мне вообще нашла? – удивляюсь. – Ходила бы с ним и дальше, раз он такой грозный.

– Алик, ты в последнее время головой не бился? – Лида меня внимательно осматривает. – Ты забыл, о чём мы договаривались?

Кажется, Штирлиц близок к провалу.

– Экзамены, – жалуюсь я, – совсем в мозгу шарики за ролики закатились. Сочинение же послезавтра. «Я помню чудное мгновенье… Передо мной явилась ты…» – произношу с выражением.

– Вот теперь узнаю своего Алика, – смеётся Лида. – Готовься хорошо. На тебя вся надежда.

Мы останавливаемся около основательного двухэтажного дома. Два окошка в нём светится, а за шторами мелькает женский силуэт, но Лиду это не смущает. Живут они в этом доме вдвоём с матерью. Та работает на фабрике, не на руководящей, но вполне солидной хозяйственной должности, которую назвать мне никто не смог, но все описывали кратко и ёмко: "при колбасе".

Про свою ветреную одноклассницу я уже навёл кое-какие справки. Говорили про неё охотно и много, но редко когда хорошо.

Женская часть населения считала род Лиходеевых карой небесной, ниспосланной на Берёзов за какие-то неведомые грехи. Рождались в этой семье исключительно девочки, умудряясь передавать свою фамилию из поколения в поколение. Возможно, они размножались почкованием, как инфузории-туфельки.

При этом мужским вниманием Лиходеевы совсем не брезговали. Поэтому, говоря о Лидиной мамаше, непременно добавляли эпитет «шалава», а бабку и вовсе считали ведьмой.

Вот такую невесту себе выбрал Алик. Браво! Мои аплодисменты.