– Ты… ты не видела его? – Кригга тут же осеклась. Она могла бы и догадаться.

– Нет. – И в этом «нет» не было страха. Только показное, небрежное равнодушие и взлелеянная в груди ненависть.

Ярхо-предатель убил отца Малики на её глазах. Сармат сжёг её великий город. И если дракон действительно бывает человеком, так, как говорят деревенские сказки, несколько дней, ночь или час – пусть заклинает мать, чтобы этот год не стал для него роковым.

Матерь-гора словно расправила огромную каменную грудь и легонько вдохнула: с грубо обтёсанного потолка посыпалась крошка.

Хмель и мёд II

Жёлтый лист сорвался с дерева и, кружась, плавно опустился на воду. Лутый небрежно отбросил его и запустил ладони в бочонок. Вода была студеная, речная, и Лутый так растирал лицо, что его уши и щёки покраснели. Судорожно выдохнув, он снова сложил руки чашечкой и плеснул на волосы. Капли потекли по шее и плечам в желтоватых крошках веснушек. Лутый, конечно, купался в реках вместе со всеми, но лицо мыл, только когда оставался один: нужно было снимать повязку.

– А, ты здесь, парень. – Оркки Лис подошёл к нему – жухлая трава похрустывала под потёртыми сапогами – и хлопнул ладонью по обнажённой спине. – Поторопись. Тойву ворчит, что солнце поднялось, а мы ещё не двинулись с места.

Лутый выпрямился, и вода побежала вдоль позвоночника. Взял подвешенную у пояса широкую повязку, осторожно расправил и закрыл почти всю левую половину лица. И только потом обернулся.

– Батенька, – улыбнулся он, тряхнув мокрой головой. – Ну не оставят же меня, правда?

Оркки Лис цокнул языком, выражая сомнение, и прошёл вперёд. Будто невзначай, опёрся о край бочонка и приблизился к уху Лутого:

– Разговор есть.

Лутый склонил голову, показывая, что слушает. Его правый глаз блеснул, как начищенная золотая монета. Оркки отодвинулся и взглянул в другую сторону.

– Тойву делает вид, что с бабой и словом не обмолвился. Отмалчивается, словно и не уходил шептаться – при всех нас. Хорош, нечего сказать.

– Шептались о драконьей невесте, – в тон ответил Лутый и поднял сброшенное под дерево льняное полотенце. – Глаз не дам, но зуб – пожалуйста.

О ком женщина откажется говорить при дюжине мужчин? Либо о себе, либо о другой женщине. Но Совьон едва ли резко потянуло на откровения, да и Тойву сейчас заботила лишь драконья невеста. Больше, чем собственная жена и все черногородские красавицы.

– Совьон сообщила что-то важное.

– Ну спасибо, – хмыкнул Оркки, а Лутый, вытершись, перекинул полотенце через шею и улыбнулся ещё шире. – Не скалозубь. Из Тойву об их делах ни звука не вытащишь. Совьон и подавно ничего не расскажет… мне-то точно. – Лутый кивнул. – Покрутись рядом с ней.

– Хорошо, батенька. – Лутый покорно склонил голову, а Оркки Лис отвесил ему неощутимый подзатыльник.

– Что за манера разговаривать? – возмутился он, но глаза стали довольными, словно у сытого кота. Оркки был старше Лутого на семнадцать лет и не отказался бы от такого сына, как он. Резвого. Внимательного. Хитрого. Тем более что своих детей у него не было.

– Прости, батенька, – вздохнул Лутый и собрался уходить, но Оркки преградил ему путь. – А разве Тойву не ворчит, что…

– Тойву подождёт. – Голос понизился до шёпота. В дороге редко находилась возможность поговорить без лишних ушей, поэтому Совьон и ловила предводителя у походного костра, а Оркки Лутого – у бочонка с водой. – Драконья невеста…

Лутый – задорный, улыбчивый парень, но любое упоминание о цели их путешествия заставляло его хмуриться и играть желваками. Сбросив наваждение, он потёр выемку под носом.

– Она слепая, – продолжил Оркки. – Странная. И, на мой взгляд, не слишком красивая. Я хотел просить тебя… найти кого-нибудь другого. Наш путь не лежит через деревни, но ты ведь изловчишься, Лутый?

– Не надо, – бесцветно ответил он и, словно говорил не с Оркки, посмотрел на синеющие впереди ели и кружащих над ними сорок. На палатку, скрывающую двух мужчин от посторонних глаз.

– Не надо? Ну, как знаешь.

Пастушью дочь это не спасёт, но вдобавок погубит какую-нибудь деревенскую девушку. И если за одну невесту их приданого хватит с лихвой, то за двух оно уже не будет выглядеть богатством, достойным величайшего из правителей. Хотя некоторые княжества, такие, как Волчьеволынское, отправляли Сармату по нескольку девиц, правда, редко. Раз в пять-семь лет. Но им хорошо – они сидели глубоко на севере.

– Уверен, что бельмяноглазая калека лучше весёлых дочерей кузнецов и сапожников? – мягко спросил Оркки Лис.

Отряду нужно всего лишь довезти дань до Матерь-горы, а Лутому с драконьей невестой дорога дальше, в недра. Лутый неосознанно потянулся к собственному горлу – через три месяца его пережмут широким рабским ошейником. Таким, как у Хавторы из Пустоши.

Сам вызвался. Не заставляли ни князь, ни дружинники. Кому, как не хитрому, юркому, весёлому Лутому, взять на себя эту роль? За свою жизнь он притворялся подмастерьем, лавочником, бродячим дудочником, сыном охотника и побочным отпрыском деревенского головы. Он лгал, извивался, смеялся, выкручивался, слонялся по Княжьим горам вместе с такими же оборванцами. А сейчас он выставит себя рабом, отправленным в дань Сармату-дракону. И будет делать то, что умеет лучше всего: наблюдать.

Оркки Лис верил в приметы и духов, но высмеивал саму мысль, что Сармат некогда был человеком. Тойву, второй и последний из отряда, кто знал о намерениях Лутого, предпочитал отмалчиваться. Скали захлёбывался ядовитой слюной, доказывая, что в Матерь-горе обитает оборотень. И некому было рассказать, как оно на самом деле. Лутый расскажет. Лутый выберется из Матерь-горы, но перед этим отыщет слабые места Сармата. И хоть бы, боги, хоть бы всё получилось!..

Лутый старался видеть мир глубже и ярче, чем другие. Он не считал Рацлаву-невесту писаной красавицей – да и понятие красоты было для Лутого необъятным. Но ему казалось, что она – сотканное полотно. Бельма, полнота, не очень густые тёмно-русые косы до лопаток. Молочно-белая кожа, красневшая и лопавшаяся на морозе. Перевязанные ладони, соболиные брови, прямой нос с широкими ноздрями. Плавные, ленивые движения и, конечно, свирель. Драконья невеста не красива и не уродлива: она такая, какой должна быть. И если дать ей зрение, тонкий стан или волосы до бёдер, её образ рассыплется, будто треснувший хрусталь.

А ещё есть в её свирели то, что заставило Совьон перешёптываться с Тойву. И если – когда, это лишь вопрос времени, – Лутый выяснит, что именно, если драконья невеста сможет ему не то что помочь, хотя бы не мешать, – зачем ему красть пугливых, миловидных, обманчиво-храбрых и глуповато-заносчивых девушек?

– Хорошо, парень, – согласился Оркки. Он понимал, что от этого решения зависит жизнь Лутого, и не настаивал. – Делай как считаешь нужным.

Он поскрёб щеку, испещрённую бороздками морщин – их у Оркки было не в пример больше, чем у Тойву, хотя предводитель был младше всего на год. Под одним из карих глаз пролегла складка, а пальцы начали привычно поглаживать остроконечную пшеничную бородку. Лутый хорош. Лутый ему как сын. Тяжело его отпускать.

Оркки Лис махнул рукой, развернулся и пошёл к своему коню. По жухлой траве заскрипели потёртые сапоги.

Все. Кончился лёгкий путь. За их спинами высился синий хвойный лес, а реки делали поворот к югу – оставалось лишь пересечь бурный Русалочий поток. Тёмная с голубым высверком вода, а над ней – лёд, распавшийся на тающие плёнки. Граница Черногородского княжества – дальше начинались чужие владения. Русалочья река была глубокая и быстрая, вброд не перейти. И даже не переплыть: говорили, на дне спали белокожие утопленницы, выбирающиеся на берег, чтобы погреться под луной и увлечь пригожих деревенских парней на мягкое ложе из водорослей.

Сильные пальцы Совьон запутались в чёрной гриве Жениха. Исполинская грудь коня колыхалась, а из прогалин ноздрей вылетал горячий воздух. Верный, грозный вороной: он чувствовал этот сладковато-гнилостный запах, смешанный с тиной и шелестом камышей.

Прежде чем пересечь реку по деревянному мосту и покинуть княжество, суеверный Оркки Лис спешился и припал к идолу, поставленному почти у самой воды. Вырезанный из потемневшего дерева Римеке, божок-хранитель, ростом был человеку по колено. Уходящие обмазывали сажей его искажённое личико и втыкали в землю ветки можжевельника и ежевики. «А девушке ты, значит, попрощаться не давал», – подумала Совьон. Но весь отряд мало интересовала судьба драконьей невесты. Довезти бы – и довольно. А вот их будущее… Воины наблюдали за Оркки Лисом, опустившимся на колено и державшим головёшку из костра. Он сделал всё как надо, оставил можжевельник и ежевику и, поднявшись, отряхнул руки.

– Едем.

Сказать им? Предупредить, что первый, кто окажется на том берегу, первым и умрёт?

Совьон знала, что ничего не скажет. Это её ноша. Порой ей открывались чужие судьбы, и она никогда не видела ни богатств, ни радости, ни любви. Только смерть. Первым на мост въехал Тойву – как глава отряда, и за ним медленно потянулись остальные. Совьон прикрыла глаза, а ворон на её плече закаркал и захлопал крыльями. Оркки Лис, державшийся позади Тойву, резко обернулся и прищурился.

Совьон замыкала шествие и стояла ещё у самого синего ельника. Не потому, что хотела, – Тойву приказал. А может, ослушаться? Ударить Жениха в бархатные вороные бока и первой, в десяток могучих прыжков оказаться на том берегу? Нет. Совьон чувствовала, что у Русалочьей реки бродит не её смерть. А значит, нельзя.

Неужели Тойву?..

Скали, молодой человек, которого болезнь точила изнутри, тоже ехал по мосту, но не рвался вперёд. Он пропустил прихвостня Оркки Лиса и замер. Выглянул за разбухшие перила – на тёмную воду, лижущую берега. Мост был достаточно широк, чтобы Скали никому не помешал.

– Блажь, – бросил он. Не то всем, не то прихвостню Оркки. Совьон знала, что тот называет себя Лутым, но это – не имя. – Да кто поверит, что здесь водятся русалки? Бабий трёп, – и скривился от омерзения. Скали опасался оборотней, а про русалок говорил так потому, что они женщины или когда-то ими были.

Конечно, трёп. Но если Совьон снова закроет глаза, то увидит тонкие девичьи ноги под мутной водой. Колышущиеся водоросли, пятна тлена, оборванные исподние рубахи. Ил, вплетённый в косы, рыбьи стайки под ключицами. Острые зубы, остатки губ.

У седого Крумра была смирная светлая кобылка, но на мосту через Русалочью реку она неожиданно понесла. Старик, охнув, перехватил поводья всё ещё крепкой рукой – и не сумел её удержать. Кобылка, вдохнув запах тины, испуганно заржала, забилась и, оттолкнув остановившегося коня Скали – ответом была жуткая ругань, – поторопилась к земле. Она обогнала коней Тойву и Оркки Лиса и, перемахнув через последние доски, перенесла хозяина на противоположный берег.

– Стой, дура! – Крумр натянул удила. Седые пряди хлестнули его по сильной спине. – Стой!

Светлая кобылка заржала ещё раз – жалобно и тихо. И остановилась, принявшись тревожно перебирать ногами.

– Ох, братцы, ну и дела. – Крумр вытер лоб медвежьей ладонью и облегчённо засмеялся.

Когда переправляли повозку драконьей невесты, за Крумром стояла уже половина отряда. Мост рубили под телеги, и поэтому Тойву не выпустил ни Рацлаву, ни рабыню. Скрипели колёса с запутавшимися в них веточками лесной герани, им вторил мост. Совьон видела, как рука отдёрнула занавеску и Рацлава выглянула наружу. Жадно втянула приречный воздух, подпёрла кулаком белый с ссадиной подбородок. Сегодня Хавтора одела Рацлаву в платье – красивое, но куда более простое, чем в первый день, и Совьон зацепилась за него взглядом.