Роман, бесспорно, плохо написанный. Возможно, худший (с точки зрения стиля) текст «Рыцаря печального образа»-XXI. Все больше грешит 60+летний Мишель сбоями вкуса, все паршивей редактирует «википедические» абзацы, напрасно пытаясь поразить чье-то рассеянное внимание малозначимыми деталями, без которых можно было б легко обойтись – ну или сократить вдвое, имеющий уши да услышит: «Компания Graindorge, основанная в 1910 году в Ливаро, после Второй мировой войны занялась также камамбером и пон-левеком и пребывала когда-то в зените славы (будучи бесспорным лидером по производству ливаро, она занимала вторые строчки в рейтингах производителей двух других сыров нормандской триады), но в начале нового столетия вошла в кризисную спираль, закручивавшуюся все туже, вплоть до момента, когда в 2016 году Graindorge была выкуплена компанией Lactalis, мировым лидером молочной индустрии…» – от скуки скулы сводит, не так ли? Речь все-таки о художественном произведении, а не о статье в ежедневной газете, хотя все относительно, и серьезная проза порой чего только не миксует. Главное сделать талантливый микс из текстов разных жанров – «всего-то» дел! У Уэльбека с талантливым миксованием есть некоторые проблемы.

Впрочем, не раз он отмечал в интервью, что де не любит г-на Набокова и прочих так называемых стилистов. Быть может, оттого что его-то рыцарские stories (по обыкновению ладно скроенные и крепко сшитые), представляют собой собственно литслепок с его внешности. И хотя переходить с разбора текста на персону автора – дело предосудительное, позволительным все же будет отметить вольно или невольно, что «стертый язык» мсье уж очень напоминает «стертый» облик его самого: одно произрастает из другого. С лица воду не пить, но увы – сообщающиеся сосуды, и вот уж «мятая» физиономия скандальной знаменитости зеркалит «мятые» книжные фразы… Или с возрастом стал хуже писать?.. Ленив?.. Пожалуй, да: махнул на буквы рукой, ведь в тех же романах «Карта и Территория», «Возможность острова» или «Платформа» Мишель не был столь стилистически предсказуем. Хотя, возможно, дело еще и в самоповторах.

Попытка поэтизации уродства и жизненного распада терпит в «Серотонине» провал. Что еще скучнее (но, увы, реалистичнее): Уэльбек не пытается сколько-то романтизировать душевное расстройство персонажа намеренно – он механически, словно куклу, разбирает его на всевозможные составляющие, «крепит» на распялки чел-овечьего вивария и ставит острые, in vivo, опыты, размышляя, какую еще душевную пытку придумать для читающей публички, которая не сидит на антидепрессантах, насмерть поражающих угасающее воображение libido. И это еще один «стертый» прием, далеко не всегда работающий. Автор в своей якобы безоценочности и дистанцированности по отношению к происходящему с персонажем ставит читающему ловушку из букв, но сам в нее же и попадает. Буквы не прощают. Прием максимального отстранения пишущего от собственного текста действует на читателя порой полярным образом: не «трясет», не цепляет. Жесткого, внезапного нападения на чужие чувства не случается, а ведь как раз на него (на это самое нападение) Уэльбек наверняка рассчитывал, создавая «смятое» полотно из букв – ан слишком многое считывается еще до того, как автор поставил точку. Тем не менее этот мрачный роман не отпускает Homo Legens до самого финала, царапая, если уж не выскребая до дна, подноготную бессознательного… и тут уместен пассаж Ежи Леца: «Я думал, что опустился на самое дно, как вдруг снизу постучали».

Итак, казалось бы, все четко: burnout («бернаут») главного героя, пресловутая «болезнь перегоревшей души». Бернаут, которым – в чуть более щадящей форме – страдала и главная героиня моего романа «Сперматозоиды» (в качестве эпиграфа к книге, кстати, была использована цитата из Уэльбека). «Все люди – просто добежавшие сперматозоиды», – перефразировала ее на свой лад моя персонажка, впавшая в отчаяние от сего банального факта, но, в отличие от уэльбековского «серотонинного» персонажа, не пыталась никого убить и не делала ничего, что могло бы навредить кому-то: только себе, любимой. Увы и ах: так человека «берут» за мозг, а потом «выносят» его. Кто? Что? Социум, карма, сансара, ДНК… что там еще может существовать в качестве пресловутой оговорочки по Фрейду – или, быть может, Юнгу?.. Не смешно-с.

Как оставаться в живых и не потерять при этом себя? Вот, собственно, главный вопрос романов «Сперматозоиды» Натальи Рубановой (привет, персонаж!) и «Серотонин» Мишеля Уэльбека. Казалось бы, столь разные, тексты эти неизбежно пересекаются в одном – человек (гендер не важен) не может быть счастлив априори, и лишь иллюзии помогают ему не пустить себе в лоб пулю – возможны варианты – раньше отмеренного «Там» времени.

Главный герой «Серотонина», 46-летний Флоран-Клод Лабруст, высокооплачиваемый чиновник (т. н. верхняя страта среднего класса), пьет таблетки «от существования» – капторикс, побочным действием которых становится снижение, а затем и полное исчезновение и без того угасающего либидо. Лабрусту уже все равно – ему просто надо протянуть еще, и еще, и еще один жуткий день своей жизни. Перед нами что-то вроде дневника душевнобольного, который на самом-то деле абсолютно нормален, если даже и «аморален». Он давно пребывает за гранью добра и зла, а все, что могло бы вернуть его к жизни, – это, как ни банально, потерянная «по молодости, по глупости» любовь. Однако именно «душевное расстройство нормального человека» плюс капторикс и не дают ему встретиться С Той, Которая Могла Б Его Воскресить… Он даже не пытается увидеться с Ней: достаточно бинокля. Экс-любовницы, тщетные попытки найти в прежних связях что-то человеческое «здесь и сейчас», встреча с бывшим другом также не увенчаются успехом для возрождения из пепла. Лабруст исчезнет для всех, переедет в отель, а потом купит квартиру, чтобы лет через десять (примерно на столько времени ему хватит денег, дабы ни в чем себе не отказывать), возможно, уйдет из жизни. Если, конечно, не найдет в себе сил сделать это чуть раньше.

«Серотонин» – роман о любви и ее антониме. Как и все романы мсье Уэльбека. Дочитав текст, невольно ассоциируешь главного героя с автором, хотя это и дурной тон. Впрочем, спасибо пресловутым информационным агентствам, уточнившим, что на вручении ордена Почетного легиона с Мишелем была его молодая жена. А значит, Homo Legens еще может рассчитывать на новый текст этого невероятно одаренного, несмотря на «стертый» стиль, француза. Писателя, которым в нашей стране многие «лечатся», возможно, все еще в отсутствие моды на психоанализ и сопутствующие товары.

2020

Фредерик Бегбедер^[24]
«Счастливые люди не потребляют»

Итак, роман «99 франков»^[25] французского автора Фредерика Бегбедера в переводе Ирины Волевич: остановимся именно на сем нейтральном определении – «автор», ибо «писатель» все же обязывает к чему-то большему, и в данном контексте – контексте писателя – уместнее упомянуть того же Уэльбека, своеобразного гуру Бегбедера.

В аннотации уточняется, что автор накануне публикации своего текста из рекламного агентства, в котором пребывал, был уволен: «…покинул мир рекламы, дабы немедленно войти в мир бестселлеров». А вошел легко, словно хорошо заточенный нож в расплавленное прогорклое масло: да и не могло быть иначе с прозой, бесстрастно разоблачающей духовный – по умолчанию – «кариес» и тоскливую пафосность как рекламного, так и едва ли не любого офисного мирка со всеми его интересиками, амбицийками, корпоративным душком-с… и тэ дэ, и тэ дэ.

Многие люди любят читать о работе, и это вполне естественно. Увы, в замкнутом пространстве, в растрачивании того, что называют «лучшие годы», проходит жизнь большинства: в качестве «пряника» же после многочисленных «кнутов» выступает энная сумма в конверте, ради которой, собственно, и делается все то, что мы никогда не стали бы делать бесплатно – та же проституция, только ментальная: нужно лишь однажды признаться себе, и… Изменить это в обозримом будущем, увы-увы, едва ли представляется возможным, поэтому эпиграфом к роману Бегбедер неслучайно ставит высказывание бунтаря Фассбиндера: «То, что невозможно изменить, нужно хотя бы описать».

Что же описывает г-н Бегбедер? Текст, напоминающий мозаику, текст с большой долей очерковости и насквозь пропитанный тем, что называют клиповым сознанием; его коллажность строится не столь на провокации, как писали многие СМИ («Я расходую свою жизнь на то, чтобы лгать вам, и за это мне щедро платят… Я мешаю вам думать»), сколь на самой обыкновенной, абсолютно реалистичной – и циничной – констатации («Все продается: любовь, искусство, планета Земля, вы, я», «Гламур – это праздник, который всегда не с тобой», etc.), ставить под сомнение которую возьмется лишь конченый идеалист. Есть, впрочем, вещицы и поинтересней, отрезвляющие суетливого, вечно спешащего, вечно думающего о кредитах и платежах Homo-вроде-как-Sapiens’a: «Смерть – единственная встреча, не записанная в вашем органайзере» – в общем, читайте и перечитывайте, если окажетесь вдруг в плену матричных иллюзий.

Главный герой, богатенький Буратинка, он же рекламщик Октав, несмотря на всю свою непривлекательность («Я – тот самый тип, что продает вам разное дерьмо»), вызывает, несмотря на раздражение, и некоторую жалость, которую испытываешь со смешанным чувством гадливости к какому-нибудь, скажем, погибающему пауку. Ему, Октаву, бедненькому, только и хочется на самом деле, что, прихватив с собой пару шлюх, наркотики и деньги, удрать на какой-нибудь необитаемый остров. Социум – который герой Бегбедера ненавидит так же, как презирают его герои Уэльбека (чего только стоит описание офисных будней в романе «Расширение пространства борьбы» последнего!) – весьма лакомый для Октава кусочек. Он малодушен, уволиться самому у него «кишка тонка» – нет, он ждет, пока его уволят, мечтая, что все разрешится само собой… Октав плетет, плетет, плетет мизантропичную паутину, пишет книгу, и сам же в ней – книге-паутине – погибает, превращаясь благодаря кокаину и разъедающему изнутри отвращению ко всем и вся, в дохлую муху.

«В моей профессии никто не желает вам счастья», потому как «ваши страдания подстегивают сбыт», – заявляет главный герой, одновременно признаваясь в своем диком животном страхе – ему хочется быть выкинутым всего лишь из фирмы, но не из жизни. Не из жизни, несмотря на не столь далекое от правды утверждение, будто «человек – такой же товар, как и все остальное, и у каждого из нас свой срок годности». Да-да, товар: после 50+ попробуйте-ка найти нормальную работку в драгоценной белокаменной, если вы, конечно, не специалист хай-класса (да и то спорно) – кому вы нужны после 50+ в корпоративной силиконовой «красоте» и протеиновой младости? Бегбедер знает, о чем говорит, вот почему его герой решил расквитаться с сим мирком в 33 года: «Похоже, это идеальный возраст для воскресения».

Шесть глав – «Я», «Ты», «Он», «Мы», «Вы», «Они» – отбиваются периодически рекламными паузами, одна из которых, перед пятой главой, звучит уже угрожающе: «Кто-то должен заплатить за все это. Встретимся после рекламной паузы». Вообще же рекламой, словно молитвой в извращенной форме, роман и заканчивается. Сцена, в которой один из персонажей уходит в соленую воду океана, не выдержав ежесекундного райского наслаждения, – помните старую рекламку Bounty? – на Острове Призраков, где жизнь протекает сплошь в излишествах, которые хороши лишь в умеренных дозах, но при ежедневном потреблении губят такое слабое, в сущности, создание, как человеческое существо, – соткана из нескончаемых слоганов («Gillette: лучше для мужчины нет», «Canal+: пока вы его смотрите, вы забываете, что смотрите телевизор», etc.), самим приемом напоминает окончание когда-то скандального романа Вл. Сорокина «Тридцатая любовь Марины», где в финале автор использовал газетные «шедевры» совеццкой эпохи, и страниц двадцать, кажется, выводил читателя из себя – я, во всяком случае, не дочитала.