Чёрная Сибирь (страница 5)
– Видишь ли, эта территория, эта война – единственный способ для меня нащупать Бога. В Швейцарии я Его не ощущаю, не вижу, не чувствую. Да и где бы Ему мне явиться? В столовой? Во дворе с клумбами? В чистом сортире? Нет, конечно. Его я обрету здесь, в Украине, на этой земле. Недавно помогал выкапывать трёх убитых в посёлке, и представляешь, в какой-то момент почувствовал невесомость, ну будто не то чтобы лечу, а сантиметров на десять от травы оторвался… У нас во Фрибуре есть цистерцианская обитель, там с тринадцатого века невесты Христовы живут, так одной по понедельникам является Господь. Но она для этого вот уже двадцать лет из монастыря – ни ногой, очень мало ест и всё время молится. Из Белоруссии девушка. Я бы так не смог. Мне проще мертвецов выкапывать, не привык без завтрака. Разбираю порушенные дома, участвую в эксгумациях. Господи, сделай меня орудием Твоего мира, там, где ненависть, дай мне сеять любовь!
Гастон понуро смотрел на рыжие локоны, брат Бернар сквозь сигарету читал молитву. Мимо французов проезжали машины, шли женщины с сумками, на великах катили дети, радуясь, что нет тревоги и можно выбраться из подвала.
– На раскопе обычно сначала появляется рука, потом голова. И пальцы сложены то так, то эдак. Иногда крепко сжаты. Всегда по-разному. Один старик мне большой палец показал, типа молодец, что меня откопал, а бабка его фак под нос сунула. Кто-то кулаком грозил. Сначала я думал, что покойники хотят мне поведать нечто суперважное на языке глухонемых, потом понял, что это Господь их посмертным жестом со мной разговаривает. Правда, пока мало что понимаю[8]. Но это не беда. Главное, что Бог вышел со мной на связь. Именно для этого я приехал в Украину. Я на верном пути.
Брат Бернар щёлкнул на мобильный руку с очень приличным маникюром и обручальным кольцом.
– У меня их уже несколько десятков, целый альбом.
– Вернёшься с войны, сделаешь крутую выставку в модной галерее.
– Хорошая идея. Если вернусь.
– У тебя плохое предчувствие?
– Гастон, эта война затягивается. Многие гибнут, и я не уверен, что выживу. Раньше побаивался смерти, а сейчас, выкапывая мертвецов из-под завалов, из сделанных наскоро братских могил, ощутил прилив душевных сил и некоторый покой. Как можно бояться собственной смерти, когда стряхиваешь землю с посиневшей кудрявой девочки? Меня настигло не бесчувствие, а, наоборот, некая полнота чувств и ощущений, уверенность в том, что есть высшая правда. Происходящее столь ужасно, что не может быть бессмысленным. Всё это не просто так, мой друг, однажды я пойму, о чём говорят эти руки, что именно хочет донести до меня Господь… А самое страшное – это молчащие руки.
– Как они молчат?
– Красноречиво. Попадаются руки, связанные за спиной. Они так оглушительно молчат, что я теряю сознание. Ну ладно. Спасибо, что помог. Тебя, наверно, заждались бойцы. Чем ты их кормишь?
– Гречкой. Правда, они её уже видеть не могут, а я готов есть бесконечно. Мне нравится её ореховый вкус. Надо правильно готовить, не разваривать. А ты чем тут питаешься?
– Ем что дадут. Проголодаюсь – иду к женщинам, они всегда кормят: кофе растворимый, суп. Мне нормально. Не до разносолов.
– А я, знаешь ли, повёрнут на еде. Мне здесь, на линии фронта, отлично – адреналин, чувство собственной значимости. Но не хватает устриц и молитерно – это сыр с трюфелем, я его дома во Франции по утрам с кофе по маленьким кусочкам рассасывал. Смотри, к нам идут.
Приехали «сотрудники», принялись быстро разбрасывать кирпичи. Достали несколько трупов. Гастон пожал руку капуцину и погнал из Щебёнкино кормить своих камрадов.
Глава 6
Он терпеливо ждёт своего часа, который всё не наступает, он не думает о том, что будущее страшно укоротилось…
Д. Буццати. Татарская пустыня
Гастон, как обычно, нарисовался под Воробьиной горой, на руинах Фёдоровки, ранним утром. В роще пели птицы. Славик спал в своей «могиле» с томиками Бирса и Буццати на могучей груди. За завтраком, выгребая гречку из красной туристской миски, делился соображениями насчёт «Татарской пустыни»:
– Это мощная метафора всей нашей жизни. В мирное время человек с утра до вечера занимается чем-то незначительным, несерьёзным, решает потихоньку мелкие проблемы, крутится в бытовухе, как в панировке, но при этом трепетно ждёт, когда же наступит тот самый, решительный, наиважнейший момент, к которому нас готовили небеса. Ждёт, но ничего не происходит. Отвлекается, потихоньку расслабляется, хотя тревожные огоньки перемигивались в темноте, и вдруг – бах, как обухом по голове.
– Ты про смерть? – спросил кто-то из бойцов.
– Для кого-то это смерть, для кого-то внезапно нагрянувшая любовь. У Буццати в крепости на краю бесконечной пустыни гарнизон поджидает опасного врага. Но того всё нет. Проходят дни, месяцы, годы – и тишина… Никого. Ничего. Ожидание становится невыносимым, и у лейтенанта Дрого едет крыша. У всех едет. И когда наконец появляется враг, некому дать отпор – все чокнулись и разъехались.
– Намекаешь? – Командир Серёга хлебнул кофе и вытер усы. – Ну и кто у нас чокнулся? Кто разъехался?
– Пока всё хорошо, но вот затишье нервирует. Ночью в моей яме Сеть появилась, посмотрел кино. Идеальный фильм, звёздный состав. Серёга, я тебе ссылку пошлю.
– Да смотрел я. А ты знаешь, что смартфоны в зоне боевых действий запрещены?
– Это только вчера. Обычно я в церкви кино смотрю, там благодать сигнал не пропускает. А в нычке, если приспичит поиграть, отвлечься, симку вытаскиваю, авиарежим включаю.