– …Но это вне области интересов для тех, кому не дано постичь, а недопонимание – один из самых распространенных недостатков. Впрочем, Шива и не требует понимания. Ни один древний или современный обряд во имя Шакти невозможно объять человеческим разумом. Три ступени: созерцание, принятие, проникновение. Мы не в состоянии понять то, что обожаем. Три исполнения: дисперсия, проникновение, омоусия. Второго можно достичь лишь посредством первого; третьего – лишь после достижения первого и второго. Три жертвы: я, мое я, я сам. Обрывки идентичности суть лохмотья несовершенства. Целостность предполагает и требует бесконечности. Другого пути к славе нет. Нет иного способа вхождения в вечный цикл, нежели путем распада личности на бесконечное число разрозненных частей, чтобы следовать за бесчисленными лучами, исходящими из трепещущего центра всемирной плоти… – (отступница поерзала на тахте, расцепила руки, опять сцепила их и застыла каменным изваянием), – в непрекращающемся движении. Обряды Шакти требуют духовного разрушения как прелюдии к смирению и великому восстановлению. Они стоят над физическим разрушением и более не требуют жертвоприношений в древних храмах. Я, Джордж Лео Рант, являюсь священнослужителем, верховным жрецом и буддийским монахом, и именно я взываю к вам из вечного цикла, в который вошел…

Полицейский в прихожей мог разобрать доносившийся из кабинета шелестящий шепот, лишь замерев и затаив дыхание.

Тем временем наверху, в своей комнате в конце коридора, Джанет Сторрс, с авторучкой в руке, сидела за письменным столом из южноамериканского кедра перед раскрытым блокнотом. Прежде она пользовалась карандашом, который проще было стирать, однако два года назад сменила карандаш на авторучку, чтобы навечно сохранить свои творения, если паче чаяния они приобретут хоть какую-то ценность. Джанет еще не переоделась в пижаму, но уже сбросила туфли и переобулась в шлепанцы. Она сидела, устремив глаза на трепещущую оконную занавеску, но ничего не видела, так как напряженно вглядывалась в свою душу. В конце концов она глубоко вдохнула и посмотрела в открытый блокнот.

Если нужно сказать тебе: «Мое сердце мертво,
Кровь застыла, и боли уж нет;
Я стою неподвижно в ночи, и рассвет
Найдет меня здесь, когда волшебство
Нового дня оживит все вокруг…

Внезапно по телу Джанет пробежала дрожь отчаяния. Она подумала: «Бесполезно. Мне все равно не закончить. Говорят, поэзия – это чувство, запечатленное в тиши и покое… Но, видит Бог, мне нет покоя… нет, нет и нет… какой там покой…»

Она уронила голову на лежавшие на столе руки, ее плечи судорожно затряслись, но ни единый звук не нарушил эту мертвую тишину.

Дальше по коридору, через три двери от спальни Джанет, на противоположной стороне, находилась комната, отведенная Стиву Циммерману. Отнюдь не лучшая из тех, что Берчхейвен мог предложить гостям. Здесь не было ванны, а только унитаз в нише. И все же эта комната была куда роскошнее того жилья, которое Стив мог позволить себе на Сто двадцать второй улице в Нью-Йорке. Белден или горничная, а возможно, они оба, были явно деморализованы произошедшим в субботу печальным событием: на вешалке не оказалось полотенец, в пепельнице на прикроватном столике со вчерашнего вечера остались окурки и обгорелые спички, а когда Стив попытался открыть стенной шкаф, чтобы повесить пальто, дверь заклинило и пальто пришлось бросить на стул.

Однако все эти мелкие неурядицы с легкостью отскочили от защитной оболочки сознания Циммермана. Мысли его были явно заняты чем-то другим. Итак, повесив пальто на спинку стула, он направился к окну и, распахнув его, выглянул в ночь. Снизу, откуда-то слева, доносились шаги – по террасе прогуливался полицейский. Стив отошел от окна, присел на кровать, почесал локоть и уставился на полку с книгами над прикроватным столиком с включенной лампой.

Десять минут спустя Стив, застывший все в той же позе, краешком сознания неожиданно уловил голоса, доносившиеся через открытое окно, по-видимому, со стороны террасы, так как слов разобрать было невозможно. Стив едва слышно пробормотал:

– Я обязан продолжить. Просто обязан. Начав это дело, я обязан довести его до конца. Обрушившиеся на меня события не придавят меня своим грузом. Ирония судьбы так далеко не заходит. Это было бы равносильно тому, как если бы Эйнштейн попал под грузовик.

Встав с кровати, чтобы раздеться, Стив услышал за дверью тихие шаги, приглушенные ковровой дорожкой. Он надел пижаму, достав ее из дорожной сумки, которую накануне принес от Фольца, присел на кровать, снова почесал локоть и наконец лег – горничная хотя бы не забыла поменять постельное белье. На долю Стива выпала по крайней мере одна милость судьбы: что бы ни случилось, он всегда спал как убитый. И даже в ту июньскую ночь, когда благодаря Сильвии Раффрей впервые включил в свой словарь романтические термины. Впрочем, прежде чем выключить свет, Стив, как правило, приводил в порядок мысли. Вот и сейчас он лежал на спине, закрыв глаза и сжав губы; его широкие ноздри привычно раздувались…

Неожиданно в дверь постучали – три раза, едва слышно. Стив открыл глаза, перевернулся на бок, приподнялся на локте, пробормотав себе под нос:

– Проклятье! Только не сегодня. Это, должно быть, он.

В дверь снова постучали. Стив сел и сказал:

– Войдите.

Дверная ручка медленно повернулась, дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно закрылась за вошедшим в комнату незваным гостем.

В блеклых глазах Стива появилось удивление, а в голосе послышалось раздражение:

– Какого дьявола вам от меня нужно?!

Вольфрам де Руд казался воплощением грубой физической силы, причем даже не из-за высокого роста, а скорее из-за странного телосложения. Впечатление это еще больше усиливалось в замкнутом пространстве комнаты. Де Руд сделал несколько плавных бесшумных шагов в сторону кровати. Его интеллигентное лицо было напряженно: он явно с трудом сдерживал эмоции.

– Где он? Что вы с ним сделали? – прохрипел он угрожающим тоном.

Стив, подтянув колени к груди, поднял глаза на нависавшее над ним лицо де Руда:

– Вы о чем? И что я мог с ним сделать? Полагаю, он уже в постели.

– Нет. Я проверил его комнату. Где он?

– Без понятия. Наверное, внизу. Откуда мне знать?

– Его там нет. – Де Руд сжал руки в кулаки. – Будьте вы прокляты! Вы убийца! Где он?

Стив произнес с напускным спокойствием:

– Де Руд, вы дурак! Почему бы вам не заявить об этом еще громче? Возможно, кому-нибудь будет интересно вас послушать. Вы называете убийцей меня? Говорю же: я не знаю, где он. Господь свидетель, вы думаете, я вас боюсь? Мы не в джунглях… Хотя, быть может, и так. В любом случае он где-то здесь. Вероятно, прячется под кроватью. Последний раз я видел его за ужином. И не нужно стоять и пялиться на меня, вы все равно не горгона Медуза… У вас глупый вид…

Циммерман понял, что придется уговорами выпроваживать эту невротичную обезьяну из комнаты… И он начал вещать…

В тридцати ярдах от комнаты Стива, в спальне в другом крыле дома, Лен Чисхолм сидел в обитом индийским ситцем кресле, в подушке которого успел прожечь окурком дыру размером с монету в десять центов, впрочем немало не обеспокоившись. Лен не переоделся на ночь и не выказывал никакого намерения это сделать. По полу были разбросаны листы воскресного номера «Газетт», там же, на полу, стоял поднос с бутылкой, кувшином и стаканом. Ранее Белден услужливо поставил поднос на бюро, но Лен ради экономии сил перенес бутылку на пол.

Он лениво отшвырнул ногой оказавшийся на пути газетный лист, не выказывая намерения куда-то идти, поднял стакан, сделал пару глотков, возмущенно скривился, не почувствовав вкуса, и хрипло – из-за неудобной позы – пробормотал:

– Я идиот. Идиот, форменный идиот. Похоже на цитату из Гертруды Стайн. Ты не можешь бороться с этим, не можешь расслабиться, не можешь задушить это в себе, даже надраться толком не можешь. Я жалкое подобие алкаша. Уже и спиртное не берет. Утопить свое горе в вине. Но нельзя утопить то, что не тонет. Хотя нет. Я уже пошел ко дну. И уже утонул. Поэтому любой алкоголь, который я лью себе в глотку, – всего лишь тавтология…

Уже в полночь полицейский поднялся на второй этаж и постучал в дверь комнаты Мартина Фольца проверить, на месте ли он. Это случилось бы намного раньше, не поведи себя Вольфрам де Руд столь эксцентрично: если бы он, например, покидая Берчхейвен, счел бы уместным поделиться своими опасениями с дежурным полицейским. Однако, судя по всему, де Руд был глубоко убежден, что полицейский занимает недостаточно высокое положение, чтобы помочь. В любом случае де Руд спустился по лестнице, завернул в кабинет поговорить с миссис Сторрс и вышел из дома через парадную дверь. Полицейский собрался было его остановить, но, учитывая все обстоятельства, счел это излишним и решил не мешать. Время, потраченное де Рудом, чтобы добраться до поместья Фольца по лесной тропинке, стало вынужденной отсрочкой, но ничего не поделаешь, нужно было взять машину.

В местном отделении полиции впервые услышали о де Руде в 23:20, когда Магуайра из Бриджпорта позвали к телефону. Совещание было в самом разгаре, и Магуайр взял трубку в служебном помещении. Это был заместитель начальника окружной тюрьмы, дежуривший в ночную смену.

– Шеф? Это Каммингс. Сюда заявилась какая-то горилла. Желает видеть парня по имени Мартин Фольц. Да еще как хочет, клянусь Богом! Утверждает, что Фольц здесь, в моем отеле, а я говорю, что нет. Я уже хотел выгнать его взашей, но тут сообразил, что видел это имя в газете, где писали об убийстве в Берчхейвене. Вот я и смекнул, что не мешало бы вам позвонить. Этот тип упорно твердит, будто он точно знает, что Фольц у нас, и требует, чтобы мы его показали. И больше ничего не говорит.

– Как его фамилия?

– Дируди или вроде того.

– Оставайтесь на проводе.

Магуайр, не вешая трубки, направился в комнату, где шло совещание. Через пару минут он вернулся и снова взял трубку:

– Каммингс! Послушайте. Этот человек нужен нам здесь, в отделении полиции. Прямо сейчас. Сможете препроводить его к нам?

– Он на своей машине. Интересуется, у вас ли Фольц.

– Мне глубоко наплевать, чем он там интересуется. Пусть едет на своей машине. Но вам лучше послать с ним своего человека, чтобы тот никуда не свалил.

Они прибыли в 23:50. В офисе было уже накурено так, что хоть топор вешай. Все мужчины выглядели усталыми, раздраженными, с налитыми кровью глазами. Заместитель начальника тюрьмы позвонил в тот самый момент, когда собравшиеся уже было решили прерваться на ночь. Де Руд в сопровождении тюремного надзирателя вошел в комнату и, окинув ее быстрым взглядом, остановился у стола.

– Ну-с? – начал Шервуд. – Почему вы отправились в тюрьму искать Фольца?

Де Руд пожевал губами, но промолчал.

– Вы что, язык проглотили? – пролаял Бриссенден.

– Я хочу его видеть. Где он? – спросил де Руд.

– Спит в своей постели. Полагаю, что так. С чего вы взяли, что он в тюрьме? Откуда такие мысли?

– Он у вас здесь, – стоял на своем де Руд. – Я хочу его видеть.

Бриссенден вскочил с места:

– Черт бы вас побрал, вы собираетесь отвечать?!

Но де Руд, похоже, не собирался. Видимо, сперва хотел получить ответ на свой вопрос. Он хотел знать, где находится Фольц, и лай Бриссендена на него не действовал. В результате Шервуд, не выдержав, дал выход своему раздражению:

– Послушайте, вам же ясно сказали. Насколько нам известно, Фольц сейчас в Берчхейвене, в своей постели. Мы оставили его там. Быть может, нам следовало его запереть, но мы этого не сделали. С чего вы взяли, что он у нас? Кто вам такое сказал?

– Никто мне ничего не говорил. – Массивная грудь де Руда вздымалась, как у боксера-тяжеловеса. – Я отправился в Берчхейвен в шесть вечера, чтобы передать Фольцу кое-какие вещи, и он рассказал мне про перчатки. И тогда я понял, почему вы интересовались у меня, что я делал тем днем, а также насчет его куртки и перчаток в кармане. – Де Руд медленно обвел взглядом лица собравшихся. – Я ответственно заявляю, вы все ошибаетесь! Мистер Мартин этого не делал!

– Чего не делал?

– Не убивал мистера Сторрса.

– Допустим. Ну и что дальше?