– Это все. Но я видел, что он переживает. Ждет чего-то нехорошего. Потом я ушел домой. А в десять вечера понял, что не смогу спокойно уснуть, если снова не повидаюсь с мистером Мартином. Видите ли, я много лет заботился о нем. Я вернулся в Берчхейвен. Полицейский внизу сообщил, что все, кроме миссис Сторрс и мистера Ранта, ушли к себе. Я поднялся на второй этаж и постучался к мистеру Мартину. Никого. Тогда я отправился к мистеру Циммерману, но мистера Мартина там тоже не оказалось. Я спустился в кабинет справиться у миссис Сторрс. Она ничего не знала. Вот я и решил, что вы загребли его из-за тех перчаток. Решил, вы посадили его в кутузку, и сразу двинул туда. – Де Руд расправил поникшие плечи. – Где он?

– Святые угодники! – взорвался Шервуд. – Он ведь живой человек. Может, он был в ванной.

– Нет. Я смотрел.

– Ну, возможно, еще где-нибудь. Вы остолоп. Я подумал, быть может… Впрочем, какое это имеет значение? – Шервуд повернулся к полицейскому, сидевшему возле двери. – Позвоните в Берчхейвен и попросите нашего человека проверить, где там Фольц. Нет ли его у себя в комнате. И пусть немедленно доложит нам.

Полицейский ушел. Шервуд встал со стула и, широко зевнув, от души потянулся:

– Инспектор, вы едете со мной? Все лучше, чем тащиться обратно в Нью-Йорк. Если хотите вернуться сюда уже к восьми утра, то на сон вам останется не больше трех часов.

Остальные тут же встали с мест и потянулись за шляпами. Магуайр тихо беседовал с тюремным надзирателем. Генеральный прокурор штата что-то мрачно втолковывал Бриссендену, хмуро кивавшему в ответ. Инспектор Кремер подошел к столу помочь Шервуду собрать бумаги и уложить в портфель. Никто не обращал внимания на де Руда. Обмениваясь обрывочными фразами, все дружно двинулись к двери.

Зазвонил телефон, полицейский снял трубку. После минутного разговора он повернулся к начальству:

– Хёрли докладывает, что Фольц в своей комнате. Лежит в кровати.

– А Хёрли туда входил? Он видел Фольца?

– Да, сэр. Хёрли вошел в комнату, и Фольц жутко разозлился, что его разбудили.

– Тьфу, пропасть! Где этот треклятый дурак? – Шервуд повернулся и увидел де Руда. – Вы это слышали? Он в кровати. Сладко спит, чего и нам всем желаю. Кроме вас. Вам самое место в тюрьме, как всем скудоумным вроде вас. Пошли, инспектор.

Сильвия уснула. Хотя не надеялась, что сможет заснуть. Накануне ночью она не сомкнула глаз. И вот сейчас, в десять часов вечера воскресенья, сумятица у нее в голове и в душе стала еще сильнее, чем сутки назад. За эти двадцать четыре часа много чего произошло: нашлись перчатки, которые она лично купила Мартину; Стив сделал это нелепое предложение руки и сердца – ей не забыть взгляда его блеклых глаз; узнав о Стиве, Мартин продемонстрировал отстраненную невозмутимость, что было совсем на него непохоже; наконец, Дол вела себя совершенно непостижимым образом. Итак, хотя Сильвия и поднялась к себе, потому что остальные разбрелись по своим комнатам, она страшилась длинных черных часов отчаяния в опутавших ее сетях печали, страха и тревоги. Однако часы эти свелись к длинным черным минутам отчаяния, пока она переодевалась в пижаму, на скорую руку совершала минимальный туалетный ритуал, ложилась в постель и выключала свет. Усталые молодые нервы, которые за двадцать лет ни разу не сталкивались с подобными нагрузками, требовали передышки, и они ее получили. Уже в половине одиннадцатого Сильвия спала как убитая.

У полицейского по фамилии Хёрли, дежурившего в прихожей, давно не было столь тяжелой ночи, неожиданной для человека, которому просто поручили посторожить спящих домочадцев. Сперва заявился де Руд. Впрочем, он как пришел, так и ушел. Затем, уже после одиннадцати, миссис Сторрс с Рантом покинули кабинет и поднялись на второй этаж. А потом поступил звонок из отделения полиции, после чего пришлось совершать марш-бросок в комнату Фольца. Спустя полчаса произошел еще один незначительный инцидент. Хёрли только что вернулся в прихожую с террасы, куда ходил выкурить сигаретку, и неожиданно услышал доносившийся со второго этажа едва уловимый стук. Полицейский прислушался, через секунду стук повторился. После непродолжительной внутренней борьбы, касается его это или нет, Хёрли решил, что все-таки касается, поскольку сержант Квилл специально снабдил его нарисованным карандашом планом дома со схемой размещения гостей, – и снова поднялся по лестнице.

После визита в комнату Фольца Хёрли выключил свет в холле и теперь включил его снова. В коридоре, ведущем направо, не было видно ни единой живой души, и Хёрли завернул за угол в сторону другого холла. Посреди холла стоял какой-то мужчина, и Хёрли узнал в нем того здоровяка по фамилии Чисхолм, который, по словам сержанта, весь день закладывал за воротник. Полицейский осторожно, на цыпочках, но уверенно направился к Чисхолму, чувствуя себя немного не в своей тарелке на ночном дежурстве в таком шикарном доме, но что поделаешь: пьяный есть пьяный.

– Кого ищете? – понизив голос, грубо спросил Хёрли.

Лен Чисхолм прислонился к косяку двери, в которую предположительно стучал, высокомерно поднял брови, да так и остался стоять, не удостоив Хёрли ответом.

– А ну-ка, выкладывайте, чего здесь забыли?

Лен оторвался от косяка и, приблизив губы к самому уху полицейского, прошептал заговорщицким тоном:

– Присядьте, и я вам все расскажу. Давайте оба присядем.

– Вы пьяны в стельку, – буркнул Хёрли. – Что вам нужно от Циммермана посреди ночи?

Лен попытался нахмуриться, но ничего не получилось. Он снова прислонился к косяку и с ходу перешел с шепота на рык:

– От Циммермана? – Его голос был полон презрения. – Я не стал бы говорить с этим шибздиком, даже если бы мне приплатили.

– Тогда зачем вы ломитесь к нему в дверь?

– Я вовсе не ломлюсь к нему в дверь. Я собирался навестить мисс Боннер. А до других мне и дела нет.

– Это комната Циммермана.

– Что?! – Повернувшись, Лен напряженно вгляделся в верхний левый угол филенки, практически уткнувшись в нее носом. Затем потрогал дверь пальцем. – Клянусь Богом, так оно и есть! – Он развернулся на нетвердых ногах. – Не в моих привычках захаживать в комнату к мужчине посреди ночи. Уж можете поверить мне на слово. Пардон, ошибся. – Оттолкнувшись от дверного косяка, Лен проворно протиснулся мимо полицейского и направился дальше по коридору, слегка кренясь, но держась на ногах.

Хёрли последовал за ним, недовольно бормоча себе под нос:

– Слава богу, он хоть может передвигаться! Не хотелось бы тащить на себе этакую тушу.

Но поводов для беспокойства не оказалось. Лен благополучно завернул за угол в основной коридор, прошествовал к двери своей комнаты, открыл ее, вошел внутрь и с громким стуком захлопнул дверь.

Полицейский недовольно скривился, секунду-другую посмотрел на дверь, затем развернулся и спустился обратно в прихожую.

Стук хлопнувшей двери в комнату Лена вскоре после половины первого ночи, может, слышали, а может, не слышали остальные – естественно, все, кроме Сильвии, которая спала как убитая, – но его явственно слышала Дол Боннер, поскольку ее комната располагалась напротив комнаты Лена, а Дол не спала. И даже еще не раздевалась. Она то сидела за маленьким столиком в простенке между окнами и что-то писала, то пристраивалась на диванчике у окна, подтянув колени к груди и упершись в них подбородком, то расхаживала в одних чулках взад и вперед по комнате, отчаянно пытаясь привести в порядок хаос в голове. В ту ночь, между десятью и двумя часами, ей пришлось как никогда напрячь свои умственные способности: мысли в основном были бесплодными, иногда мучительными, но в целом не слишком конкретными.

Первый час Дол провела за столом с карандашом и бумагой: составляла графики перемещения каждого из присутствовавших здесь в субботу днем, строила теории с учетом всех за и против, подводила шаткий баланс возможного и невозможного. И наконец поняла, что так она далеко не уйдет – слишком много гипотез и перестановок. Тогда она снова устроилась на диванчике возле окна и попыталась осмыслить ту ложь, которую скормила ей Джанет. Может, стоит прямо сейчас отправиться к Джанет и вывести ее на чистую воду?

Догадавшись, что Джанет ей солгала, Дол сгорала от желания разобраться с вруньей и добиться правды. Желание это отнюдь не угасло, однако Дол пока сдерживалась. Она хотела учесть все возможные варианты и, если Джанет опять соврет, не купиться, как в первый раз, а припереть ее к стенке. Кроме того, имелась большая вероятность того, что Джанет будет просто стоять на своем и наотрез откажется что-либо объяснять, значит ей лучше не знать, что ее ложь раскрыта. Ну и кроме того, разбирательство с Джанет в любом случае было крайне щекотливым делом, возможно уже напрочь проваленным. Доказательства, с помощью которого на нее можно было надавить, больше не существовало, и теперь Дол готова была убить себя за то, что в порыве импульсивного благородства стерла с арбуза отпечатки пальцев. Даже учитывая вполне гуманное желание оградить Джанет, следовало хорошо поразмыслить и, применив немного смекалки, придумать способ получше, например спрятать арбуз куда-нибудь подальше, дырку вырезать в другом арбузе и подменить тот, что с уликой. Шервуд с Бриссенденом страшно негодовали по поводу стертых отпечатков, ведь на арбузе не осталось ни одного. Если бы они узнали, что Дол специально уничтожила отпечатки пальцев человека, который в буквальном смысле откопал перчатки…

Все это было жизненно важно, поскольку, если Джанет солгала, а она точно солгала, отсюда вытекал единственно верный вывод, придававший совершенно новый оборот всему делу. И тогда уничтожение отпечатков могло оказаться колоссальной ошибкой. Но даже если это умозаключение было ошибочным, все остальные возможные выводы из лжи Джанет были одинаково противоречивы.

Дол чувствовала себя некомпетентной. Она была озадачена, раздражена, но непреклонна. Она не могла лечь в постель и спокойно уснуть. Утром полицейские вернутся. А ведь они даже не догадываются ни о Джанет с ее ложью, ни о весьма подозрительном и странном выборе Циммерманом времени для предательства их дружбы с Мартином, ни о тайной страсти Лена Чисхолма. Однако эти люди будут здесь и наверняка могут, устав от упрямства Циммермана, посадить его за решетку. Они могут сделать что угодно…

За эти четыре часа с десяти вечера до двух ночи, когда она то сидела за столом, то устраивалась на диванчике, то расхаживала взад и вперед в одних чулках по комнате, до ее ушей долетали самые разные звуки спящего дома. Шаги в холле на втором этаже, голос Ранта, желавшего спокойной ночи, вероятно, миссис Сторрс, едва слышный звонок телефона в салоне для игры в карты, расположенном прямо под спальней Дол, а затем, уже гораздо позже, еще чьи-то шаги, потом еще и наконец громкий стук хлопнувшей двери в комнату Лена. Примерно через час, где-то в половине второго ночи, Дол снова услышала шаги, на сей раз на гравийной дорожке. Девушка подошла к окну и выглянула во двор. Через секунду она увидела какую-то тень на дорожке, затем – круглое расплывчатое пятно, скорее всего чье-то лицо, поднятое к освещенному окну комнаты.

Снизу раздался голос:

– Все в порядке, мэм. Обход.

Нервы Дол были на пределе.

– Ладно, но лучше делайте обход по траве! – выпалила она, отходя от окна.

Дол прошла в ванную – при спальне была своя ванная, – выпила воды, вернулась в комнату и присела на край кровати. Они наверняка заберут Циммермана. А может, и кого-нибудь еще. Дол сидела, опустив плечи, устало закрыв глаза и в задумчивой нерешительности наморщив лоб. Она попыталась собрать мысли в кучку, но ни одной толковой вроде не нашлось, а если и нашлось, то как, ради всего святого, с ней поступить? Может, выкинуть это проклятое дело из головы и признать свое поражение?

Нет! Дол посидела немного, держась за это свое «нет».