На рождественских каникулах мы устроили благотворительный базар и разыграли в лотерею самого красивого козла на свете, а деньги отдали бедному и нуждающемуся рабочему.

Наконец, мы поняли, что пришла пора придумать что-нибудь новенькое. Денег у нас было столько, сколько нам выделяли богатый дядюшка и наш отец, тоже разбогатевший (по крайней мере, теперь он стал куда богаче, чем раньше). Мы вели себя настолько послушно, насколько можно себя вести, не превращаясь в размазню – надеюсь, никто, называющий себя Бэстейблом, никогда не опустится до того, чтобы сделаться размазнёй.

И вот Освальд, так часто возглавлявший опасные приключения, погрузился в глубокие раздумья. Он понял: нужно что-то предпринять, ведь хотя у нас остался козел, которого отказался забрать счастливец, выигравший его на благотворительном базаре, почему-то с козлом не получалось придумать ничего интересного, а кроме него ничего больше не подворачивалось. Дора командовала чаще прежнего, Элис слишком усердно пыталась научиться вязать, Дикки скучал, Освальд скучал, Ноэль писал чересчур много стихов (такая писучесть может подорвать здоровье любого поэта, даже самого юного), а Эйч-Оу просто путался под ногами. Когда Эйч-Оу не знает, чем заняться, он стучит ботинками гораздо громче, и из-за этого влетает остальным, ведь вряд ли какой-нибудь взрослый может отличить стук его ботинок от стука других.

Освальд решил созвать совет. Даже если совет ничего не придумает, он все-таки отвлечет Элис от вязания, а Ноэля от поэтических упражнений. От стихов все равно никакой пользы, Ноэль от них только глупеет.

Освальд пошел в нашу комнату, которая называется «общей», как в колледжах, и совсем не похожа на нашу комнату в ту пору, когда мы были бедными, но честными. Это веселая комната с большим столом и длинным диваном, отлично подходящим для игр, а на полу лежит толстый ковер, приглушающий стук ботинок Эйч-Оу.

Элис, сидя у камина, вязала носки отцу, но я уверен, что у папы ноги совсем не такие. У него высокий и красиво очерченный подъем, как у Освальда. Ноэль, конечно же, писал стихи.

– Моя дорогая сестра – мастерица,
надеюсь, не зря ее трудятся спицы…

Тут он застрял и сказал:

– Правильнее было бы написать «любимая сестра», но это было бы нелюбезно по отношению к Доре.

– Спасибо, – отозвалась Дора. – Можешь не быть со мной любезным, если тебе это так трудно.

– Перестань, Дора! – проворчал Дикки. – Ноэль ничего такого не имел в виду.

– Он никогда ничего не имеет в виду, – сказал Эйч-Оу. – И его стихи тож ни о чём.

– И его стихи тоже, – поправила Дора. – А кроме того, вообще не следует так говорить, это невежливо.

– Ты слишком добра к мальцу, – сказал Дикки.

Элис считала:

– Восемьдесят семь, восемьдесят восемь… Ой, помолчите же полсекунды! Восемьдесят девять, девяносто… Теперь мне придется считать петли заново!

Один только Освальд ни с кем не препирался. Я говорю об этом, чтобы показать: сварливость заразна, как корь. Киплинг называет ее верблюжьим горбом и, как обычно, этот великий и добрый писатель совершенно прав.

– Послушайте, давайте соберем совет, – сказал Освальд. – В книге Киплинга говорится, что когда у тебя горб, иди и копай, пока не вспотеешь. Ну мы не можем копать, потому что снаружи льет, как из ведра, но…

Остальные не дали ему договорить, уверяя, что у них нет горбов и что они не понимают, куда он клонит. Освальд терпеливо пожал плечами (не его вина, что другие ненавидят, когда он терпеливо пожимает плечами) и не ответил.

– О, ради бога, Освальд, не будь таким несносным! – сказала Дора.

Честное слово, она так и сказала, хотя он просто промолчал.

Ситуация стала критической, когда открылась дверь и вошел отец.

– Привет, детишки! – добродушно сказал он. – Отвратительно дождливый день, не правда ли? И хмурый. Не могу понять, почему дождь не может идти вовремя. Плохи дела, когда он льет во время каникул, верно?

Думаю, все сразу почувствовали себя лучше. Я знаю, что один из нас точно почувствовал себя лучше – это я.

Отец зажег газ, сел в кресло и посадил на колени Элис.

– Во-первых, вот коробка шоколадных конфет.

Коробка была очень большой и красивой, лучшей из тех, что продаются у Фуллера.

– А кроме шоколадных конфет есть хорошая новость. Всех вас пригласили на вечеринку к миссис Лесли. Там будут самые разные игры, призы для каждого, а еще фокусник и волшебный фонарь.

Тень обреченности исчезла с каждого юного чела, и мы почувствовали, что любим друг друга больше, чем только что думали. По крайней мере, Освальд сразу всех полюбил, а Дикки после сказал мне, что Дора не так уж плоха.

– Вечеринка будет во вторник, – продолжал отец. – Я вижу, перспектива побывать на ней вас радует. И еще новость: ваш кузен Арчибальд приехал погостить на недельку-другую. Его младшая сестра вбила себе в голову, что у нее коклюш. Сейчас Арчибальд внизу, разговаривает с вашим дядей.

Мы спросили, какой характер у этого молодого незнакомца, но отец не знал, потому что они с папой Арчибальда последние годы редко виделись. Отец больше ничего не сказал, но мы поняли: они редко виделись потому, что отец Арчибальда не удосужился навещать нашего отца, когда тот был бедным, хотя и честным. Другое дело – теперь, когда папа стал богатым владельцем красивого краснокирпичного дома в Блэкхите. Это не заставило нас полюбить отца Арчибальда, но мы были слишком справедливы, чтобы винить его сына. И все-таки Арчибальд понравился бы нам больше, если бы его отец не вел себя так меркантильно и заносчиво. Кроме того, Арчибальд – дурацкое имя. Конечно, мы будем называть его Арчи, если в нем есть хоть капля порядочности.

– Вы, конечно, встретите его как можно приветливей, – сказал отец. – Он чуть старше тебя, Освальд, и с виду неплохой парень.

Затем отец спустился вниз, и Освальду пришлось пойти с ним. Арчибальд сидел в кресле, выпрямившись, и с видом взрослого разговаривал с нашим индийским дядей. Наш двоюродный брат оказался темноволосым и довольно высоким. Ему было всего четырнадцать, но он то и дело поглаживал верхнюю губу, чтобы проверить, не начали ли у него расти усы.

Отец представил нас, и мы спросили друг друга:

– Как поживаешь?

Больше мы не придумали, что сказать, – по крайней мере, Освальд не придумал.

Потом мы поднялись наверх. Арчибальд пожал руки остальным, и все замолчали, кроме Доры, да и та только шепнула Эйч-Оу, чтобы тот перестал болтать ногами. Невозможно вечно хранить подавленное молчание, даже если сказать нечего. Вскоре кто-то заметил, что сегодня дождливый день, и эта удачная реплика дала возможность завязать разговор.

Я не хочу никого оскорблять, особенно того, кто принадлежит к семейству Бэстейблов (по меньшей мере по праву рождения, если не по благородным свойствам своего характера), но призна́юсь: еще никогда и ни к одному мальчику Освальд не испытывал такой неприязни, как к этому молодому Арчибальду. Арчибальд держался настолько самоуверенно, что можно было подумать, он совершил то, о чем стоит говорить – например, стал капитаном футбольной команды, или сдал сложный экзамен, или сделал еще что-нибудь в том же духе… Но мы так и не смогли выяснить, в чём же он отличился. Он вечно хвастался вещами, которые оставил дома, бахвалился, как много ему разрешают делать, и своими знаниями, но он был отъявленным лжецом. Он смеялся над Ноэлем, сочинявшим стихи (мы-то никогда не смеемся, потому что тогда Ноэль начинает плакать и ему становится плохо).

Законы гостеприимства мешали Освальду и Дикки стукнуть Арчибальда по башке, но в конце концов его насмешкам положила конец Элис. Она сказала, что пусть она станет ябедой, но в следующий раз все расскажет отцу. Вряд ли бы она выполнила свою угрозу, ведь когда мы были бедными и честными, мы взяли за правило не беспокоить отца без крайней необходимости и продолжаем вести себя в том же духе, но Арчибальд-то этого не знал.

Наш двоюродный брат (боюсь, он паршивая овца в семействе Бэстейблов и вряд ли достоин носить нашу фамилию) дергал девочек за волосы и щипал во время молитвы, когда они не могли вскрикнуть или дать сдачи. И он ужасно грубо обращался со слугами, помыкал ими и разыгрывал их… Это были не забавные розыгрыши, какие могли устраивать другие Бэстейблы, например, сделать ловушку или сунуть мышь в кастрюлю, на что редко долго обижаются, – нет, он вытворял такое, чего не сделает ни один порядочный мальчик. Например, прятал письма и не отдавал несколько дней, пока не становилось слишком поздно встречаться с пославшим письмо молодым человеком, а еще брызгал чернилами на фартуки собиравшихся открыть дверь служанок, а однажды сунул рыболовный крючок в карман кухарки, когда та отвернулась. Но он не делал ничего плохого Освальду – наверное, боялся. Я говорю это только для того, чтобы вы знали: Освальд невзлюбил его не по эгоистичным причинам, а из сочувствия к другим.

Арчибальд обзывал нас малышами, и мы сразу поняли, что он из тех мальчишек, с которыми бесполезно пытаться затевать новую веселую игру. Вот почему Освальд, всегда сдержанный и осторожный, больше не заикался о том, чтобы созвать совет.

Иногда мы играли с гостем во что-нибудь не очень увлекательное, вроде подкидного или переводного дурака, и даже тогда он жульничал. Мне неприятно говорить так о ком-то из нашего рода, но с трудом можно было поверить, что он Бэстейбл. Наверное, в младенчестве его подменила нянька, как иногда подменяют наследников королей и герцогов.

Дни тянулись медленно. Вечеринка у миссис Лесли сияла, как путеводная звезда, в загадочном тумане будущего. Мы с нетерпением ждали еще одного события: когда Арчибальду придёт время вернуться в школу. Но поскольку и мы должны были вернуться в школу примерно тогда же, мы не могли в полную силу предвкушать свое избавление.

Освальд всегда старается быть справедливым, даже когда это очень нелегко, поэтому честно скажу: я не совсем уверен, что трубы протекли из-за Арчибальда. Но накануне он отправился в деревню подстричься, а мы все залезли на чердак, ухватившись за прекрасную возможность немного поиграть в разбойников в пещере. Еще одной неестественной чертой характера Арчибальда было то, что он вечно смотрелся в зеркало, вел разговоры о том, что красивый, а кто нет, и суетился из-за своих галстуков, как девчонка. Поэтому, когда он ушел, Элис сказала:

– Тсс! Самый подходящий момент. Давайте поиграем на чердаке в разбойников. Когда он вернется, он нас не найдет.

– Он нас услышит, – сказал Ноэль, кусая карандаш.

– Не услышит! Мы будем Шепчущейся Бандой Странных Разбойников. Пойдем, Ноэль, допишешь стихи на чердаке.

– Это стихи о нем, – мрачно проговорил Ноэль. – Когда он вернется в…

Но Освальд не скажет, как называется школа Арчибальда, ведь другим мальчикам может не понравиться, если мои читатели узнают, что вместе с ними учится такой скверный парень.

– Когда он вернется в школу, – продолжал Ноэль, – я вложу стих в конверт, наклею марку и отправлю ему, а потом…

– Скорее! – крикнула Элис. – Бард разбойников, торопись в пещеру, пока не поздно.

Мы рванули наверх, надели тапочки, поверх них – носки и притащили из спальни девочек стул с высокой спинкой. Пока остальные крепко держали стул, Освальд ловко взобрался на его высокую спинку, открыл люк и забрался в тайник между крышей и потолком (мальчики из «Сталки и компании»^[2] узнали о таком тайнике случайно, к своей радости и удивлению, но мы о своем знаем с незапамятных времен).